Он не вышел ни званием, ни ростом. Нe за славу, не за плату – на свой, необычный манер он по жизни шагал над помо́стом – по канату, по канату, натянутому, как нерв. … Он смеялся над славою бренной, но хотел быть только первым — такого попробуй угробь! Не по про́волоке над ареной, - он по нервам — нам по нервам – шёл под барабанную дробь! Посмотрите — вот он без страховки идёт. Чуть правее наклон – упадёт, пропадёт! Чуть левее наклон – всё равно не спасти, но должно быть, ему очень нужно пройти четыре четверти пути. … И сегодня другой без страховки идёт. Тонкий шнур под ногой – упадёт, пропадёт! Вправо, влево наклон – и его не спасти, но зачем-то ему тоже нужно пройти четыре четверти пути!
(Владимир Высоцкий. Из песни про Канатоходца)
Леонид Енгибаров был Клоуном
Он был Клоун
Он несгибаем был под тяжестью вери́г — у каждого свой крест Всевышней властью. Влюбился в цирк —манеж похож на ринг, но дарит зрителя с лиричной ипостасью… Кольнула мысль: а клоуном жить проще, и непосредственность прощается шутам, когда измотанным от бдений еженощных считал он пульс по призрачным шагам бродяг–раздумий на дрожащей леске протянутой сквозь сердце в зримый мир, духовный тремор — повод крайне веский чтоб изменить судьбы ориентир. Сдружив поэзию с изы́ском пантомимы, любовью к публике сникал себе успех, ведь философия и зло несовместимы — отверг кулачный бой и выбрал Смех… К сердцам людей он шёл своей дорогой, презрев тщеславие, оставил яркий след, – каким всесовершенным даром Бога он наделён был!.. В праздности суе́т и на тринадцати диаметральных метрах творил Мыслитель цирковой арены в простой тельняшке, в котелке из фетра — не в одеянии пижонском супермена…. Он про́жил жизнь без светского жеманства, был для зевак сюрпризом "грустный" грим, и смерть свою приветствовал шампанским! Мы помним свет его— доныне им горим.
Послесловие:
* вери́ги (перен., книжн.) — всякое нравственное или душевное бремя
Moby (feat. Skylar Grey) ~ The Last Day (Remix)
Тех, кто приходил на выступления Леонида Енгибарова — боксёра с душой поэта, клоуна и философа
развлечься и повеселиться, ждало разочарование.
Его репризы заставляли размышлять и осмысливать, грустить и радоваться, плакать и смеяться.
Его называли «думающим клоуном». Многие призывали Енгибарова сменить репертуар,
но Леонид не предавал свои убеждения в угоду публике. Он всегда оставался самим собой,
раскрывая на сцене свою душу…
Сердце Великого «грустного клоуна» разорвалось 25 июля 1972 года, ему было тогда всего 37 лет
(через восемь лет в этот же день ушёл из жизни Володя Высоцкий).
Из удивительной и вдохновенной книги Леонида Енгибарова «Клоун с Осенью в Сердце»:
Девчонке, которая умеет летать
Ты только не бойся. С тобой никогда ничего не случится, потому что у тебя два сердца.
Если в воздухе на секунду замрёт одно, то рядом забьётся второе.
Одно из них дала тебе твоя мать.
Она смогла это сделать потому, что девятнадцать лет назад сумела полюбить, полюбить...
Ты не смейся, это очень трудно — полюбить.
А второе сердце дал тебе я. Носи в груди мое шальное сердце.
И ничего не бойся.
Они рядом, если замрёт на секунду одно, то забьётся второе.
Только за меня не волнуйся, мне легко и прекрасно идти по земле, это понятно каждому. Моё сердце в твоей груди.
Не обижайте человека зря, просто так обижать человека не надо. Потому что это очень опасно.
А вдруг он Моцарт? К тому же еще не успевший ничего написать, даже «Турецкий марш».
Вы его обидите — он и вовсе ничего не напишет.
Не напишет один, потом другой, и на свете будет меньше прекрасной музыки,
меньше светлых чувств и мыслей, а значит, и меньше хороших людей.
Конечно, иного можно и обидеть, ведь не каждый человек — Моцарт, и все же не надо: а вдруг...
Не обижайте человека, не надо.
Вы такие же, как он. Берегите друг друга, люди!
* * * Талант: Всегда тревожно Самое страшное: Благополучие Доверие: Нельзя доверять ответственных постов людям без юмора Любовь: Пришел. Увидел. Сдался Встреча: Чистая душа — вытирайте ноги Свет: От фонаря не светло, если он под глазом Молодость: Жизнеутверждающие планы и надежды Самое любимое: Море. Осень. Ван Гог Престижность профессии: Вратари бывают великими, портье — никогда Да и нет: Чтобы сказать «нет», надо иметь больше таланта, чем говорить «да» Слабости: Им можно предаваться всю жизнь Расставание: Уходя, не гаси свет в чужой душе.
Владимир Высоцкий Енгибарову — от зрителей
Шут был вор: он воровал минуты — грустные минуты тут и там.
Грим, парик, другие атрибуты этот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами, незаметно, тихо, налегке
появлялся клоун между нами иногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован — жаждет смеха он, тряхнув мошной,
и кричит: "Да разве это клоун?! Если клоун — должен быть смешной!"
Вот и мы... Пока мы вслух ворчали: "Вышел на арену — так смеши!" —
Он у нас тем временем печали вынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье — век двадцатый: цирк у нас, конечно, мировой,
Клоун, правда, слишком мрачноватый — невеселый клоун, не живой.
Ну а он, как будто в воду канув, вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело, хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал — горе наше брал он на себя.
Только — балагуря, тараторя — всё грустнее становился мим,
Потому что груз чужого горя по привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы — шут сгибался в световом кольце,
делались всё горше пантомимы, и — морщины глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды он горстями выгребал из нас,
Будто многим обезболил роды, а себе — защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали, весело по нашим временам:
"Ах, как нас прекрасно обокрали — взяли то, что так мешало нам!"
Время! И, разбив себе колени, уходил он, думая своё.
Рыжий воцарился на арене, да и за пределами её.
Злое наше вынес добрый гений за кулисы — вот нам и смешно.
Вдруг — весь рой украденных мгновений в нём сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи. Барабана дробь — и тишина...
Слишком много он взвалил на плечи нашего — и сломана спина.
Зрители — и люди между ними — думали: вот пьяница упал...
Шут в своей последней пантомиме заигрался — и переиграл.
Он застыл — не где-то, не за морем — возле нас, как бы прилёг, устав, —
Первый Клоун захлебнулся горем, просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперёд неукротимо, но успев склониться перед ним.
Этот трюк уже не пантомима: смерть была — царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы, по ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты — грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства ради не давались: проживём и так!
Шут тогда подкрадывался сзади тихо и бесшумно — на руках...
Сгинул, канул он — как ветер сдунул! Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему — придумал, этот Клоун был без колпака.
