Предисловие: Есть люди, – упаси меня Господь назвать их учеными, – которые считают, что невозможно совместить в одном человеке прекраснейшие добродетели и омерзительные пороки.
Так появилась версия, что царь Иван Грозный – это не единый человек, а несколько российских правителей, объединенных нерадивыми историками в одно существо, в некую политическую химеру.
Царь Иван Грозный, или четыре Ивана
Царь, царевич,
король, королевич,
сапожник, портной –
кто
ты
такой?
Есть люди, – упаси меня Господь назвать их учеными, – которые считают, что невозможно совместить в одном человеке прекраснейшие добродетели и омерзительные пороки.
Так появилась версия, что царь Иван Грозный – это не единый человек, а несколько российских правителей, объединенных нерадивыми историками в одно существо, в некую политическую химеру.
Одному никак было не справиться с такой громадиной неподъемной, с такой страной. Вот и пришлось…
Нас было четверо! Четыре Правителя: непосредственно Иван Васильевич, который потом еще долго фигурировал в русской истории под именем Василия Блаженного; его двоюродный брат Владимир Старицкий; сын Ивана Васильевича Иван Иванович; и совсем уж сомнительная и таинственная фигура – татарский князек Симеон Бекбулатович.
Нас было четверо, поэтому первый русский царь вошел в историю под именем Ивана IV.
Палаты в Кремле.
На кровати полусидит-полулежит полный пожилой человек в богатом, шитом золотом халате и красной мурмолке.
Перед кроватью стоит невысокий столик, на котором шахматная доска с расставленными в хитрую позицию фигурами. Старик время от времени берет то одну, то другую фигурку, повертит в руках да поставит назад, за следующей тянется, но так и не видит нужного хода.
Царь Иван
О чем тут только можно еще Бога попросить? – Чтобы освободил нас от самих себя…
Хор
СТРОФА
Господи, дай нам пропасть,
не быть на Твоем свету,
отними свою власть,
оставь пустоту.
Поглотит калуга-топь –
не как до поры, судьбы
Китеж, – не дай Господь,
чтоб всплыли когда гробы.
АНТИСТРОФА
Будет ни рай, ни ад,
ни памяти, ничего –
простится нам шум и чад
бывшего здесь всего.
Не то, как писал Платон, –
в славе и силе вир
Атлантиду, – со всех сторон
прочий поглотит мир.
Царь Иван
Нет, ни о чем не надо просить. Неужели мы не справимся сами с собой?!
Принесем Ему в жертву Россию.
На те, Боже, что нам негоже!
Не нужно, чтобы эта страна существовала,
под небом лежала,
Бога пугала
отражением, отвержением Его начала.
Прямыми сделаем Господу стези Его,
как свету сквозь наше смертное естество.
Жизнь утечет, и память о ней остынет, –
Богу, чтоб заново сотворить, белая нужна пустыня.
Свет на сцене изменяется, видятся всполохи большого пожара. Это горит Москва в 1547 году.
Царь Иван
Ох, я рано задумался, детина,
о делах наших русских, страшных, скорбных;
о веках упований, унижений –
трепет в кости вошел и страх мне в жилы.
И от мыслей таковских царь-детины
испужалась Москва, забунтовала,
огоньком заиграла, лютым светом,
крови-кровушки тепленькой хлебнула.
(Вспоминает, как отдал тогда бунтовщикам нескольких приближенных на растерзание. Так надо было. И это было только началом, самой простой, вынужденной жертвой. А сколько еще будет жертв настоящих – по собственному желанию, собственным, так сказать, иждивением...)
Успокоилось малой моей жертвой,
снова ластится царство-государство,
ин мурлычет, вылизывает пятки,
ин когтит самоё себя, раскаясь.
(Задумывается и несколько успокаивается. Вспоминает тех, кто выскочили, как черти из табакерки, из того пожара: всяких Адашевых, Курбских, Сильвестров…)
Намело огнем, ветром человечков –
прямо ангелы; окружили пляской,
отвели мне глаза от Правды Божьей,
усмирили познание и похоть!
Хор
Должен царь
суровой заботой облечься:
о благе подданных печься,
ставить злу препоны,
соблюдать законы,
отрицать наветы,
слушать советы
умных людей,
а иной царь – злодей!
Будешь раб
русскому народу
за его свободу,
победоносному войску
за его геройство,
думным боярам,
хищным татарам,
православному клиру,
городу, миру!
Не уподобься
скимну рыкающему,
пардусу рыскающему,
лису хитрящему,
оводу жужжащему,
змею кусающему,
кабану снедающему –
не будь на троне
никем, человека кроме!
Царь Иван
Смешны и унылы в России рационалисты, но заморочили мне ум, взяли мою волю!
(Переворачивается на кровати. Хочет кого-то позвать, кричит «эй!» – никто не отзывается. Да он бы очень удивился, если бы кто-то отозвался. Продолжает.)
Москва когда пылала,
я в первый раз увидел грозный Лик,
услышал Глас. Но молодость моя,
политика, война – все развлекало,
еще любовь, супружество.
Как ясно,
как хорошо под стенами Казани
мне было. Вот она – моя победа,
вот – моя смерть, колеблются весы
так явно, зримо.
А мои иуды,
глупцы решили, будто навсегда
их время.
Это было время сна
глубокого, немаетного, сил
копившего. Видения его
устойчивы, благообразны были.
Я жизнь хотел прожить, как будто можно
властителю остаться человеком:
отцом, супругом…
На сцене появляется оборванный вертлявый человечек. Он подходит к шахматной доске и быстрым вороватым движением берет и кладет в карман первую попавшуюся фигурку.
Василий Блаженный
Я человек маленький,
язычок мой аленький
без устали метет,
долго жить не дает,
правды наметает,
как Бог ее знает,
как мир ее не хочет,
все над ней хлопочет
ее заямить, скрыть –
ан так тому не быть!
Хор
СТРОФА
А говорят – он мертвых мертвей,
А говорят – он царских кровей.
А говорят – Казань брал!
А говорят – жрет кал!
Вот оно как на Руси:
то поем «Иже еси»,
то хоть святых вон выноси,
визжим, как пороси.
АНТИСТРОФА
А говорят – Бог его слушает!
А говорят – ум, душу его кушает!
А говорят – украшает цепями!
А говорят – он царь между царями!
Ходит не полем, лесом,
спит не под небом, навесом,
слово его вьется бесом,
не придавлено грехом, весом.
Царь Иван наконец-то обращает внимание на вошедшего. Кажется, он не слишком сильно удивлен.
Царь Иван
Ты как здесь?
Василий Блаженный
Что, охрана твоя, рынды
меня задержат? Два у нас виденья,
два варианта истины, братишка:
юродивый и царь. И от обоих
держись подальше.
Царь Иван
Так ли моя смерть
ко мне приходит?
Василий Блаженный
Что ты, братец, что ты,
какая смерть? Уж сколько раз с тобою
мы умирали, чтобы жить да жить,
на общей нашей жатве утомляться!
Царь Иван задумывается.
Царь Иван
Но ты ведь свят?
Василий Блаженный
Такая наша святость,
что истязает плоть, дух; что мертвит
страну, ее людей. Одно ведь дело
мы делаем с тобою. Я лишь тень,
я принимаю то, что солнцем власти
не дожжено.
Царь Иван
Что догниет с тобою!
Хор
Кого не ворог копьем,
не царь колом,
того святой постом!
Вечное наказание,
самоистязание,
баш на баш: страдание – сострадание!
Сами себе кромешники,
над Богом насмешники,
бывшие грешники!
Собственному аду,
явственным стигмам рады:
чем лютей казнь, тем ценней награда!
Откровенно говоря,
нет над нами царя,
только русский дух простерся, паря!
Царь Иван снова ворочается и вспоминает время своей тяжолой болезни, после которой он сбросил царскую одежду, сменил имя, пошел гулять по Москве. Этакий русский Гарун аль-Рашид.
Царь Иван
Смерть навалилась тогда на меня, как медведь на незадачливого охотника, кости переломала, самый дух перековеркала. Лег на одр живым, а встал? Бог весть. Не мертвым, конечно, но и не совсем живым. Тяжолая болезнь как-то приобщает человека к смерти, так что не разобщиться. А мертвому нельзя просто так оставаться среди живых.
Ушел я. Погромыхивая веригами. Был Ванька – стал Васька.
А царство? Да пропади оно пропадом. Хотел оставить сыну – не получилось.
Василий Блаженный
Ох и завыла поземка-вьюга,
бесы, гоняющие друг друга,
промельк и крик; из палат я вышел
царских, богатых, Москвы всей выше,
звезды сияли на черном небе,
жить, ночевать бедолаге где бы?
Смертью обглоданный, живый вышел,
то повторяя, что в смерти слышал.
Хор
СТРОФА
Встал – и вон из палат
куда глаза глядят –
от царства-государства,
от лжи-коварства!
Не выдержал тяжолые бремена,
последние времена,
ушел спасаться!
Одни мы, братцы!
АНТИСТРОФА
Русской державы смерть
долго ль терпеть?
Мы в своей воле,
Боже, доколе?
Поедом себя едим,
обратно хотим
покорствовать, спасаться!
Кто на нас, братцы?
На сцену выходит новый персонаж. Это высокого роста, красивый русый малый с умным, правильных черт, лицом. Кровь с молоком, но и благообразие. Ужасно несовременная внешность. Сытость и ум.
Он подходит к шахматной доске, долго думает над позицией, наконец, решившись, бережно берет одну из фигур и прячет себе за пазуху.
Царь Иван начинает подробнее вспоминать пережитое.
Царь Иван
Болезнь меня скрутила, я лежал
полмертв. Вокруг меня содом, дележ
наследства. И политика большая,
и малая политика страны
схлестнулись.
Владимир Старицкий
А негоже, братец царь,
страну оставить хилому младенцу,
в игралище дать хищному боярству.
А подержу я скипетр и державу
до времени, до срока.
Царь Иван
Я молчу.
И приливает ненависть такая,
которая одна мне умереть –
огнь, сера – не дала.
Владимир Старицкий
Я буду править
спокойнее, угомонится Русь.
Не все нам, брат, савраску дыбить, шпорить…
Царь Иван и Василий Блаженный смеются. Надо же – угомонится Русь…
Владимир Старицкий
Буду по-другому править-царевать,
Русь-страна не станет горе горевать,
вскинет Матерь Божья над страною плат,
ляжет, белый, легкий, обовьет семькрат!
Василий Блаженный
Скажет по-другому слово Валаам,
а оно немое, мертвое к ногам
падает; а то, что вздумал умолчать,
будет только громче, шире нарастать.
Царь Иван
Сбудутся проклятья. Огнь как ни туши,
он дымит, гуляет; на помин души
вся Россия-скатерть яствами полна:
корма-то для смерти, зелена вина!
Князь Владимир, поеживаясь да подрагивая, начинает вспоминать и рассуждать.
Владимир Старицкий
А меньше ли казним? – Топор, как раньше,
по головам мелькает, прекратить
нет сил его работу. Тянут дыбы
наверх страну… Законы мои робко
бормочут, не спасают никого.
Прав, прав ты, обменяв златые бармы
на честные вериги…
Василий Блаженный
Тот же вес…
Царь Иван
Легкому правлению нельзя быть долгим на Руси… Ибо назначено русскому монарху быть страхом и ужасом своей страны. И когда неразумный властитель действует против умысла Создателя, против законов политики, то рушится все, даже законы природы. Время начинает течь как-то скорее обычного – наивный, добрый мальчик, сын и наследник, за несколько малых лет вырастает в зрелого, сильного душегуба.
Василий Блаженный
Время тихое течет,
утекает промеж рук,
время тихое влечет,
увлекает дивный струг –
мать-Россию; так ей плыть,
на покое, не судьба –
станет Господа гневить,
непокорная раба!
«Дай мне жало, дай, Господь,
без него хоть не живи,
пусть в истерзанную плоть,
в черной желчи да в крови
пусть приходит человек
молодой, сил налитой,
коротать мой дикий век,
надругаться надо мной».
На сцене появляется новый персонаж – молодой, красивый, сильный парень. Царевич Иван. По всему видно – хват. Берет с доски фигурку, подбрасывает и ловит ее на лету.
Хор
СТРОФА
Заждались,
дитятко,
ох заждались,
чтоб законный
над нами правил,
чтобы нас, сермягу, и в грош не ставил.
АНТИСТРОФА
Заждались,
дитятко,
ох, изнылись
наши хребты-спины
по крепкой, долгой
ласке – кнут, играйся над нами, щелкай.
Царевич Иван
Законное наследие отцово,
страна лежит – и время мне готово
отдать, что задержало, задолжало!
Все совершится радостно, сурово!
Сбывается начертанное слово,
и прорастает царственное семя!
Русь сочтена, Русь взвешена, настало
ее, мое решающее время!
Царь Иван
Кровь не водица. Вырос наследник, Иван Иванович, светлый государь. Чего больше хочет русский народ: добрую, но сомнительную в своих правах власть или свою, законную, зверскую?
Владимир Старицкий
Ты сам не знаешь…
Царевич Иван
Это все всегда
принадлежало мне.
Владимир Старицкий
Я уберег,
я, сколько мог, тебя оберегал
от этой доли, участи.
Царевич Иван
Желаю
вернуть! Страна желает, изнывает.
Владимир Старицкий
Глупа, дебела баба.
Царевич Иван
Да! Такая!
Царевич закалывает Владимира Старицкого ножом.
Царь Иван
И не жалко чудака,
кто тяжол, угрюм и квел;
не по-русски далека
смерть была, и сад чуть цвел!
И не жалко мать-страну:
залежалась, заспалась,
будто нерусь и в плену;
будущего не боясь!
И не нашего ума
благодать, и тесно в ней;
и заерзала сама Русь,
чтоб стало веселей.
Хор
Убивший псаря становится псарем!
Убивший царя становится царем!
Каждому свое!
Каждому свое!
Каждому свое!
Погубивший свой род – остается один!
Погубивший народ – становится господин!
Каждому свое!
Каждому свое!
Каждому свое!
Царь Иван
Сынок-то мой, звереныш, даже меня удивил…
Василий Блаженный
Разгулялся мальчик на просторе,
разгулялся на большой свободе,
много, много дела затевалось
и опричь обычных казней, пыток…
Зашаталась Русь, да все ей мало;
красная, хлебнула черной крови,
захлебнулась, ей захорошело,
помирать удумала старуха.
Ты гляди – взаправду издыхает,
а не притворяется плутовка:
меньше ее, меньше – убывает,
казнь за казнью этак быстро, ловко!
Хор
Гойда! Гойда!
Князя мы, боярина,
большого хозяина –
на четыре стороны,
не догонят вороны!
Гойда! Гойда!
Воина служилого,
родине немилого,
мы – колесованием!
С гиком, с плясованием!
Гойда! Гойда!
А московского попа
мы придавим, как клопа!
Русского монаха
поразвеем прахом!
Гойда! Гойда!
Опустела слобода,
погорели города,
а кого тут сыщем мы,
так удавим, нищего!
Гойда! Гойда!
Для народа-племени
хватит казни, времени,
чтоб по всем и всякому
Русь прегорько плакала!
Василий Блаженный
Но нельзя так просто, прямо, тупо!
Божье поле! Тут без веры, смысла
ни пожать, перепахать, ни солью
жгучею, торжественной засыпать!
Царевич Иван
Хорошо!
Кровушкою напиться, и еще!
Батюшка царь
читал над страною, как пономарь,
а я смехом смеюсь;
ох, как корчится матушка-Русь!
И мои кромешники
тоже ребятки пересмешники!
Метет метла,
чтоб добела, догола, дотла!
Хор
СТРОФА
А воспылала любовью
к насильнику, к лиходею!
Женскою подлой кровью
стыну и холодею!
Как он силен, прекрасен!
Как надо мною вправе!
Труд его не напрасен!
К вящей любви и славе!
АНТИСТРОФА
Бросит меня, оставит,
слезы на раны льются,
сердце-то не лукавит,
а норовит запнуться;
да, я помру, дурында,
сгину, как он исчезнет;
ох, как мне тяжко, инда
волос лысеет, лезет!
Царь Иван подходит к царевичу Ивану и забивает его насмерть посохом. Тот даже не сопротивляется.
Царь Иван
Нельзя так просто, уж совсем не мучась,
не утруждаясь совестью, как будто
механика какая: мах да щелк…
Что важно в этом деле – чтоб в синодик
все, каждый – аккуратно, скрупулезно.
Василий Блаженный
Как для души полезно! Словно четки,
мелькают имена, а как веревка
порвалась – заскакали по ступеням,
дробя цвет, свет, осколки. Их Ты знаешь,
Господь Всемилосердный, дождь имен!
Царь Иван
А то ведь без помина, без души –
как будто не свои своих!
Василий Блаженный
В любви!
Хор
Вот он ославлен как самозванец,
проклят, оболган, малый Иванец;
уж на него ли мы не молились,
по его воле казнью казнились!
Был ли он, не был? Шепоты бродят:
свеян, навеян ветрами вроде.
Время лихое, черное время
было ли, не было с нами со всеми.
Царь Иван
Казней-то было сколько! Кровь лилась жирна по всей земле русской. Вся страна поднята на дыбе и стоном стонала: «Пусти, пусти, родненький!» Любит, любит Русь своих палачей. Но тут как ни крути, а одного палачества мало для полного попрания и унижения. Нужен нам царь басурманский. Чтоб уж совсем без чести, без надежды, без совести. Чтобы наконец получила Русь палача, которого полюбить не сможет.
На сцене появляется новый персонаж. Это маленький, толстенький, проворный, как колобок, татарский князек. Он, очень труся, берет фигурку, пешку наверное…
Хор
СТРОФА
А власть царская
вся на Руси татарская,
вся как есть чужая,
к народу злая,
дик
ханский ярлык!
АНТИСТРОФА
Они – страша и коварствуя,
мы – молясь и благодарствуя!
Что было Орда золотая –
стало Русь пресвятая,
сник
вольный язык!
Василий Блаженный
Так лучше – унижений больше, – так
правдивее… Сидит, сопит, насупясь,
а мы гадаем, что в его уме,
какую мерзость нам готовит власть;
тут, как от Бога, – высшие резоны
и низшие, татарские, никак
не угадать – и мы под Божьим небом,
под царской властью жалки, бесприютны.
Хор
Власти нет, чтоб не от Бога,
вот Он и над нами шутит:
ставит сирых и убогих,
хоровод из малых крутит!
Власти нет, чтоб не от Бога, –
ставит нам Сатанаила,
только спрашивает строго
с тех, кто совестно служили!
Власти нет, чтоб не от Бога, –
позабыл на время смуты!
Самозванцы по дорогам –
а не легче почему-то!
Власти нет, чтоб не от Бога, –
он помазанника ставит,
утишается тревога –
приберет нас, обезглавит!
Царь Иван
В ногах валялся, ох я и смирен,
когда пора.
Василий Блаженный
А этот что молчит?
Царь Иван
Так он всегда молчит, он, может быть,
по-русски ни бельмеса.
Василий Блаженный
Как же он
страною правит?
Царь Иван
Надо ли уметь?!
(Долго и с чувством смеется.)
Василий Блаженный
Он исчезнет, малая малявка,
человечек случайный, невозможный,
на московском троне татарчонок,
он исчезнет, и никто не вспомнит;
даже казни, как ни часто, шустро
по Руси гребли, его не тронут…
Даже Бог, когда с судом и смертью
явится, не вменит ему…
Царь Иван
Пшел вон!
(Подходит к Симеону Бекбулатовичу, все это время тихо сидевшему на сцене, и прогоняет с места.)
Нет, все приходится делать самому. Ох, Россия, Россия, матушка Россия, если бы у тебя была одна голова!
Придет Господь творить Страшный суд, прискачут всадники, его опричники. А тут хорошо, тут благостно и пусто, тут никого, тут страна сама себя, упреждая неизбежное, осудила и смертной казнью казнила.
И простятся нам за это смирение все грехи наши. И убелится Русь как снег, белее снега…
Василий Блаженный
Приготовим пути –
наскоро скатертью выстелем!
По свободным лети,
вроде громкого, меткого выстрела,
рать благая, сюда
в страхе, трепете, в море и тлении!
Бесполезны Суда –
судить некого – сила, явление!
Так оправданы мы
прежней смертью, а дважды неправильно
чтобы казнь; души мы
скопом и не щадя переплавили!
Чтобы новый народ,
чтобы в новой стране, чтобы русского
духа первый стал год,
созидая свет из вида тусклого…
Царь Иван подходит к шахматной доске и разом сметает прочь все фигуры. Партия закончена, а для новой нужны и новые шахматы, хорошо хоть доска осталась…
Царь Иван
Долго еще мне придется
над Русью работать, править:
сколько же подлой жизни,
дурной, окаянной поросли!
На века мой удел великий,
под разными именами,
но непременно к цели!
Вот когда я увижу
Русь пустым-пустую,
вот тогда успокоюсь,
перестану менять лики,
перестану лить крови,
сложу руки –
буду лежать труп трупом!
Придет Господь –
нет тут никого,
нет ничего,
славно постарались,
смертно поработали!
Простит нас, Господь,
которые себя сами!
Давай, Господь,
устрой тут новую Русь,
на месте пустом –
не так, в страхе, трепете как была,
в слизи кровавой,
в кривде неправой,
а светлую, а добрую!
Хор (наконец-то с подлинным чувством, обращаясь к царю)
Всех нас, сильный, уничтожь,
жизнь российскую уйми,
только сам себя не трожь,
не ложись между людьми!
Мы и сами на себя –
каждый каждого убить!
И не ждать, пока судьба,
и чтоб Бога не гневить!
Все виновны – и народ,
и повыше: честь и клир.
Только царь глядит вперед,
где пустеет Божий мир.
Царь останется один
среди пригнутых осин!
Василий Блаженный
Господи, только мы тебя и встретим на этой земле!
|
|
