Пилигримы Часть 3 Уроки жизни - уроки любви 1
Закат последними лучами
окрасил хлебные поля.
Вдоль них зелёными свечами
тянулись к небу тополя.
Костёр в темнеющий багрянец
столб золотистых искр взвивал.
Безусый юноша и старец
решили сделать здесь привал.
Перекусив, вели беседу.
Дровишек подложив в костёр,
парнишка, сев поближе к деду,
завёл душевный разговор:
– Давно хотел спросить, учитель,
не обессудьте за расспрос:
где дом мой? Жив ли мой родитель?
И почему я с Вами рос?
Седой поникнув головою,
блеснув слезой у края глаз,
взяв посох старческой рукою,
учитель начал свой рассказ.
– Я был с делами у раввина.
Исполнив долг, спешил домой,
но переход через стремнину
задержкой стал на день-другой.
Прошло пятнадцать лет до ныне...
Всё расскажу, как на духу:
Тебя больным нашёл в овине(1),
лежащего в большом стогу.
Овин теперь стоял заброшен,
ямник(2) не грел своим теплом,
дыряв, немного перекошен.
В ненастье я скрывался в нём.
Гроза ломала свод небесный,
стеной шёл дождь, стерев следы...
Но, видно, ангел бестелесный
решил сберечь нас от беды.
Ты нервно спал – жар мучил тело –
постанывал, едва дыша,
бледнел лицом белее мела,
и еле теплилась душа.
Но только было все ж заметно,
что там оставивший тебя
хотел устроить всё секретно.
И это сделал он, любя.
Одет ты просто был, не скрою,
прикрыт рогожкою одной.
А в сене, под твоей рукою,
кисет хранился дорогой.
На нём шелками вензель вышит,
внутри же – десять золотых.
Я сохранил всё – Небо слышит!
По ним найдёшь своих родных.
Старик вложил в ладони парня
тяжёлый бархатный кошель
и вымолвил:
– Ну, вот и славно!
Я чист перед тобой теперь.
– Вы с них не взяли ни монеты?
– На то мне не было нужды.
– Сейчас возьмите, Вам ведь это
предназначалось за труды.
– Ты сам стал высшею наградой,
о коей я не смел мечтать!
В тебе – смысл жизни и отрада,
любовь и Божья благодать!
Господь не даровал мне сына.
И вот, когда на склоне лет
иссякла страстная лавина,
с тобой в душе родился Свет!
Я затруднюсь ответить верно,
кто и кому нужнее был.
И можно ль мыслить соразмерно
там, где Господь судьбу вершил?
2
Три года минули неспешно...
В дождливый вечер сентября
два путника тропой прибрежной
пришли к вратам монастыря.
В одном под серым балахоном
виднелись молодость и стать,
а в лике, скрытом капюшоном,
таилась юности печать.
Другой, летами убелённый,
приятной внешности на вид,
имел взгляд одухотворённый,
что зрелость с мудростью роднит.
На просьбу дать в стенах ночлега
им предложили стол и кров.
Сам настоятель с оберегом
пришёл проведать ходоков.
К всеобщей радости и прежде
старик был гостем в тех местах.
Сменились возраст и одежды,
исчезли искорки в глазах,
но дружеские отношенья
не могут изменить года,
а радость личного общенья
ценить умели здесь всегда.
Прочтя, как водится, молитвы,
расположились за столом,
где краской жизненной палитры
расцвёл сказ старца о былом.
Узнав о цели пилигримов,
воспоминаньями делясь,
подняли записи архивов,
чтоб отыскать событий связь.
По датам вышло совпаденье:
погиб граф Левин молодой,
гостивший в тёткином именьи,
с охоты ехавший домой.
Грозой напуганные кони
стремглав к обрыву понесли...
На третий день, уже на склоне,
его в излучине нашли.
Предположили, что об этом
горбун-отшельник может знать.
И пилигримы с первым светом
решили путь к нему держать.
3
Отмерив неба середину,
парило солнце выше гор,
когда два путника в долину
спустились через тёмный бор.
Здесь от недавней непогоды
не оставалось и следа:
река несла ретиво воды,
трава, высока и густа,
ложилась ярким покрывалом
под ноги сосен, что стройны,
и меж холмов к отвесным скалам
менялась до голубизны.
Замшелый, срубленный добротно
скит ладно встал в тени ветвей.
Старик-отшельник неохотно
впустил непрошеных гостей.
Как дух лесной, седой, косматый,
взгляд исподлобья, точно вир(3),
плечистый, телом крючковатый
и в рясе, сношенной до дыр,
он слушал странников пытливо,
что привело к нему в юдоль(4).
Затем смягчился и учтиво
сказал, с трудом скрывая боль:
– Не думал я, что случай давний
напомнит прошлое теперь
и тайну после всех страданий
откроет истины купель.
Гостей ко мне приходит мало,
о графе слышу первый раз.
Но вас судьба ко мне послала
совсем другой услышать сказ.
То было позднею весною.
В час предрассветный на лугу
траву, покрытую росою,
сбирал, пока она в соку.
Внизу в грязи, в овраге вешнем
лежала девушка пластом
без чувств в изорванной одежде,
спина иссечена кнутом.
Я перенёс её в жилище,
целебной мазью натирал,
отвар цветов и корневища
ей девясила пить давал.
Она в бреду звала кого-то,
и, не успев открыть глаза,
добраться думая до входа,
упала прямо к образам.
Потом меня просила слёзно
сходить в заброшенный овин
и отыскать, пока не поздно,
мальчонку, что совсем один
оставлен хворым в стоге сена.
Я просьбе отказать не смог:
мольба болящего священна!
Хоть третий день уже истёк,
я побывал в овине старом,
но не застал там никого.
Весть стала для неё ударом,
лишив жизнь смысла самого!
Весьма тревожная сначала
она остыла ко всему
и головы не поднимала,
отдавшись горю своему.
Молилась только денно-ночно...
Тот мальчик был ей словно сын.
Судьба с бедой связала прочно,
немало подарив седин.
4
Поздней из путанных ответов,
полуобрывков редких фраз
в пылу поведанных сюжетов
я всё увидел без прикрас.
Оставшись рано сиротою,
она при барыньке жила.
Бежали годы чередою.
Лишь юность нежная прошла,
влюбилась искренне и пылко.
Он отвечал ей всей душой,
в церквушке, где дорог развилка,
назвал при всех своей женой.
Недолго длилось это счастье.
Когда была уж на сносях,
с грозой в осеннее ненастье
пожар начался в деревнях.
Сколь люда тот пожар тушило!
Муж кинулся коней спасать.
Огнём стропила повредило,
и кровля стала оседать.
Затем обрушились опоры...
Он был внутри, почти в дверях.
Хоть вытащить сумели скоро,
скончался прямо на руках.
Потупив взоры виновато,
народ стоял вкруг толпой,
когда её, от боли сжатой,
со схватками вели домой.
Ребёночек родился мёртвым.
Как не лишиться тут ума?
Мир стал пустым, свет белый – чёрным.
Едва не сгинула сама.
Лишь Рождество прошло Христово,
к ней в дом одним чудесным днём
мальчонку отдали малого,
чтоб позаботилась о нём.
И жизнь пошла совсем иная:
ребёнок рос на радость ей,
она же, в нём души не чая,
познала счастье матерей.
Что их заставило сорваться,
покинув отчие края,
сколь не пытался я дознаться,
осталось тайным для меня.
– Скажите, что с ней стало дальше? –
спросил парнишка старика.
– Как зажило всё, и не раньше,
ушла молиться за сынка.
Решенье принято нежданно
послушницей искать приют
у настоятельницы Анны.
Туда ступайте. Вас там ждут.
5
Не будет дальнею дорога,
коль цель заветная видна
и приоткрыта издалёка
покрова тайны пелена.
Средь белоснежных стен темнея,
двум путникам открылась дверь
монастыря, где Пелагея
жила и так звалась теперь.
Их отвели в глубь павильона
за храмом с правой стороны.
Там Семистрельная икона
висела посередь стены.
Вошла монахиня чуть слышно,
перекрестясь на образа,
на миг застыла неподвижно,
на юношу подняв глаза.
И ноги подкосились словно...
Припала с нежностью к рукам,
целуя с трепетом любовно.
Сбегали слёзы по щекам.
Горячечно шептали губы:
– Тебя я спрятала в стогу,
чтоб не сыскали душегубы.
Молитвой, знала, сберегу.
Он, глядя в очи удивлённо,
помог присесть ей на скамью
и тихо вымолвил смущённо:
– Я много лет ищу семью.
И всё ж признание мне странно.
– Ты – солнца луч в моей судьбе!
Дитя моё, я неустанно
молила Бога о тебе!
Ты – мой сыночек по крещенью.
– А я совсем не помню Вас,
хоть милый лик в воображеньи
и рисовал сто тысяч раз.
– Ты был совсем ещё малютка,
к тому же маялся в бреду.
Я испугалась не на шутку,
но Бог помог отвесть беду.
Ответь скорее, кто спаситель?
Кто воспитал тебя, родной?
– Он здесь, отец(5) мой и учитель,
что жизнь свою делил со мной.
Парнишка матушку с почтеньем
Подвёл к седому старику,
который молча со смиреньем
сидел, опёршись на клюку.
Она ему упала в ноги,
целуя грубые персты.
Посторонившись, он, немного,
сказал, исполнен теплоты:
– Свершилось всё по воле Божьей.
Мы, почитай, теперь родня,
а потому совсем негоже
благодарить за то меня.
Горбун-отшельник нас с поклоном
направил к Вам услышать сказ
о том, что было потаённым.
Мы откровенья ждём от Вас.
6
– Я расскажу, хоть очень больно,
и тайна это не моя.
Но натерпелись вы довольно,
чтоб всё услышать от меня.
Служанкой при дворянской дочке
жила я в доме у господ.
Златые были то денёчки!
Мы с Софьей – разницею в год,
а потому сдружились сразу
и были – не разлей вода.
Журила няня за проказы
и запирала иногда.
Но мы на то обид не знали,
и повелось так с малых лет,
друг другу тайны поверяли,
хоть батюшка чинил запрет.
Летели годы вдохновенно.
И вот цветущею весной
влюбились мы одновременно.
И был у каждой свой герой.
Она ходила, как шальная.
Румянец вспыхивал огнём,
когда, до полночи вздыхая,
рассказывала мне о нём.
Мы то смеялись, то рыдали,
клялись быть вместе навсегда,
о нашем будущем гадали.
А у дверей ждала беда...
Я вышла замуж. Пахло воском,
звонили все колокола.
И Софья с князем Тихоновским
уже помолвлена была.
Её возлюбленный прекрасен!
Князь Дмитрий, младший из сынов,
душою чист, как месяц ясен,
доверчив и не пустослов.
Он в людях видел лишь благое:
и распознать-то невдомёк,
что под личиною – другое.
Напасти этим и навлёк.
Поодаль в тёткином именьи
гостил из Петербурга граф,
скучавший здесь без развлечений,
охотник страстный до забав.
Сосед тот звался Павел Левин.
Ему за тридцать, он красив,
ловкач, весьма самоуверен,
эгоистичен и спесив.
Ни в чём не знающий отказа,
в делах любовных искушён,
насмешливой судьбы сарказмом
красою Софьи он прельщён
и потому с ней ищет встречи
и не отводит томных глаз.
Но Софья с Дмитрием беспечны
и легкомысленны подчас.
Они Амура прославляют,
уже наряды к свадьбе шьют
и за роялем представляют,
как «Гименей»(6) в их честь поют.
А Левина терзает ревность,
слепая зависть застит взор,
их искренность и их душевность
ему как тяжкий приговор.
И граф нашёл сему решенье:
желая скрасить свой досуг,
он разослал всем приглашенье
явиться на равнинный луг
с тем, чтоб затем начать охоту
на уток у лесных болот
в ближайшую к тому субботу,
лишь солнце сонное взойдёт.
Никто не выразил отказа,
хоть начался переполох.
И Дмитрий согласился сразу,
не догадавшись, в чём подвох.
Тот день, казалось, длился вечно.
Я с Софьей выпила его.
Ей нездоровилось, сердешной.
Теперь я знаю, отчего
она была слаба, тревожна,
ходила тихо, словно тень,
а то присядет осторожно
за пяльцы, где «цветёт» сирень.
Да только руки непослушны,
не может сделать и стежка.
То кажется, что в доме душно,
то съёжится от сквозняка.
Так каждый час. Спускался вечер,
блеснула в кронах рыжина.
Слуга принёс витые свечи.
Она сидела у окна
и вглядывалась в тёмный дворик.
Волненье, ужас, дрожь в руках.
Вдруг стук копыт. И резкий окрик.
Шаги по дому второпях.
Дворецкий доложил, робея:
– Князь Тихоновский.
Софья – в зал.
А там Борис стоит, бледнея.
Брат старший лично прискакал.
Забыть такое невозможно:
в дверном проёме, пряча взор,
стоял он весь в пыли дорожной,
начать пытаясь разговор.
Шаг к Софье делает несмело.
Застыли слёзы на глазах.
Он объяснялся неумело,
что Дмитрия нашли на мхах.
– Стреляли все одновременно.
Кто стал убийцей, знает Бог.
Несчастный случай, несомненно. –
Вот всё, что вымолвить он смог.
Казалось, замерли все звуки:
ни слёз, ни криков, только взгляд,
в котором все земные муки
сплелись и выйти не хотят.
Лишь Софьюшка вошла в покои,
как тот же час лишилась чувств.
За что ей горюшко такое
перед скрепленьем брачных уз?!
Пришла она в себя нескоро.
И врач поведал ей одной,
чтоб дальше избежать позора,
что ты под сердцем, ангел мой.
Мы сохранили это в тайне.
И в думах о твоей судьбе
договорились с ней заранье,
что я возьму тебя к себе.
Тогда и я ждала ребёнка.
А где один, там и другой,
чтоб было меньше кривотолков.
Но мы не властны над судьбой:
мой мальчик умер – ты родился
и растопил весь лёд в душе,
что там от горя накопился
и не давал дышать уже.
Крещён, как дед ты, Николаем.
Покойный Дмитрий стал отцом.
Его мы часто поминаем.
Ты схож с ним телом и лицом.
7
Старик вздохнул:
– Теперь понятно,
как вы узнать смогли его.
Мы все влюблялись безоглядно...
Но объясните, отчего
бежать пришлось вам столь поспешно?
Что обрекло на этот шаг?
Монахиня взглянула нежно
на парня и сказала так:
– Я расскажу всё по порядку,
переведу лишь дух.
За сим,
встав, масла капнула в лампадку
и снова возвратилась к ним.
– Ещё не высохли все слёзы
у Софьи после похорон,
не раскудрявились берёзы,
что встали стайкой у окон,
а Павел Левин с утешеньем
стал навещать теперь её,
рассказывая с упоеньем
про петербуржское житьё.
Она старалась быть учтивой,
хоть избегала этих встреч.
И вскоре граф нетерпеливый
завёл о пылких чувствах речь.
Бедняжка в сильном возмущенье,
поохладить желая пыл,
отказывает в посещенье.
И граф обиду затаил.
Он вскоре после этой ссоры
в столицу отбыл второпях,
имея с тётей уговоры
всё сообщать ему в вестях.
Любимая кузина Софьи,
живущая за десять вёрст,
радея о её здоровье,
гостить в имение зовёт.
Недолги были эти сборы.
Ещё не минуло двух дней,
как попрощались мы с вечёра,
а утром след простыл за ней.
Елизавета Тимофевна
была вдовою средних лет,
при том мила, проста, душевна,
и в помощи ей равных нет.
Ей Софьюшка открыла тайну.
Сестрица, в этом зная толк,
устроила всё специально
так, чтоб узнать никто не смог.
Ты в той усадьбе и родился
от прочих родичей вдали.
Обряд крещенья как свершился,
ко мне домой перевезли.
Зима промчалась вихрем снежным
в заботах о тебе, родной.
А с первой птичьей песней вешней
вернулась Софьюшка домой.
Теперь она была другая:
в ней женской прелести росток
дал пышный цвет, благоухая.
И даже каждый завиток,
как безупречное творенье,
лишь оттенял её красу.
Во взгляде – к жизни пробужденье,
и сполох новый в бирюзу.
Борис вернулся Тихоновский,
что после похорон тот час
приказом вызван в полк Московский.
Оттуда дальше – на Кавказ,
где ранен был в бою жестоком.
Лечился долго и домой
приехал в звании высоком
с крестом за доблесть как герой.
Достойней не было в округе.
Их с Софьей вновь судьба свела.
Лишь встретились глаза и руки,
любовь его в полон взяла.
Не медля сделал предложенье.
И было то, как Божий дар,
за боль утрат вознагражденье!
А Левину сие – удар.
Он обещал расстроить свадьбу.
С тем прибыл к тётушке опять.
Облюбовав её усадьбу,
пытался что-то разузнать.
Мы с Софьей встретились у церкви.
Она просила ей помочь
к Елизавете Тимофевне
с тобой уехать в ту же ночь.
Дала с собой кисет с деньгами,
оберегая от нужды.
Проснулось утро с петухами,
а мы уже – за три версты!
Шел дождь. Размыло всю дорогу.
Над полем нависала мгла.
Кобыла, подвернувши ногу,
везти нас дальше не могла.
Оставив хворую лошадку,
шла в направлении жилья.
Ты колотился в лихорадке.
Вдруг вижу: едут егеря.
Для всех оставшись незаметной,
подслушала их разговор
о том, что граф казной несметной
одарит, коль найдётся вор.
Ребёнка будто бы украли
и увезти хотят его.
Тебя, сынок, они искали.
Понять не трудно, для чего.
Я спрятала тебя в овине.
Тогда мне было невдомёк,
что расстаюсь с тобой до ныне.
Взяла с собою узелок
и через поле к дальней кромке
бежала, сколь хватило сил.
А дальше – в голове потёмки...
Сам граф расправу учинил.
Горбун-отшельник – мой спаситель!
На вид корявый и смурной
он, как заботливый родитель,
ночей совсем не спал со мной.
Борис и Софья обвенчались.
У них хорошая семья.
О графе слухи к нам домчались,
что сгинул он... Да Бог – судья.
Взор вперив в пол оторопело,
парнишка был, как в забытьи.
Старик спросил, расправив тело,
приподнимаясь, чтоб идти:
– Готов ли встретиться с родными,
узнав всю правду о себе,
или под сводами святыми
предаться думаешь мольбе?
– Хотел бы я побыть немного
с той, что мне снилась столько лет.
Повременим теперь до срока,
ведь торопиться смысла нет.
Никола будто бы впервые
сейчас смотрел на мир окрест.
Их проводили в гостевые
к паломникам из разных мест.
В любви неделя миновала.
У Пелагеи погостив,
душа рвалась и ликовала!
И это новый был мотив.
8
Лакей в весьма учтивой позе
в ливрее(7), шитой галуном(8),
с поклоном подал на подносе
кисет засаленный с пятном.
Княгиня мельком лишь взглянула
и стала белою, как снег,
по вензелю рукой скользнула,
спросила:
– Что за человек?
– Там пилигримы у порога:
старик с наперсником своим.
Уж больно выглядят убого.
– Веди их в дом. Я выйду к ним.
Стараясь скрыть своё смятенье,
боясь поверить в чудеса,
у вестибюля на мгновенье
застыла. Только полоса
вишнёвой с позументом(9) шторы
их разделяла в этот миг,
волнистой складкою узора
скрывая юности тайник.
Сквозь щёлку глянула украдкой,
и потемнело вдруг в глазах.
Вцепилась в столик мёртвой хваткой,
чтоб удержаться на ногах.
В упор, как будто бы с портрета,
смотрел князь Дмитрий молодой.
Худой, в холщовое одетый...
Родной, любимый и живой!
Всё отозвалось в сердца стуке.
Волнение вздымало грудь,
даря блаженство сладкой муки.
Она вошла, помедлив чуть.
Скитальцы поклонились в пояс.
– От Пелагеи мы идём, –
раздался старца хриплый голос.
В ответ со вздохом:
– Всё потом...
Сначала дайте наглядеться,
почувствовать тепло руки,
отрады глаз моих и сердца,
что задыхались от тоски.
Кисет, что вышит в подношенье
для Дмитрия моей рукой
как знак любви и уваженья
вернул тебя, мой дорогой.
Вдруг взор покрылся поволокой,
а голова склонилась ниц.
Слезой горючей, одинокой,
дрожала боль промеж ресниц.
– Тебя искала очень долго,
изъездила окрест места,
да только было все без толку:
как в воду канул без следа.
Я вышла замуж за Бориса,
но Бог нам не послал детей,
а ты, хоть тоньше кипариса, –
потомок княжеских кровей!
Сейчас я дам распоряженья
и с мужем буду говорить.
Откушайте без промедленья,
а мы решим, как дальше быть.
Слуга увёл их торопливо
на кухню, где накрыли стол.
Сновала челядь суетливо
и расставляла разносол.
Шептались девки у окошка,
косясь на них одним глазком,
проворно вытирая ложки
льняным расшитым рушником.
Обед, достойный падишаха,
что подали двум ходокам,
привыкшим к трапезе монаха,
был не по силам едокам.
Вернулась Софья, вся сияя:
– Воистину, счастливый день! –
сказала, парня обнимая. –
Рубаху свежую надень:
тебя сам князь увидеть хочет
и приглашает в кабинет.
Тот долу опускает очи,
у старика ища совет.
– Ступай и ничего не бойся, –
сказал учитель подбодрив. –
Я буду здесь, не беспокойся. –
И сделал жест, как отпустив.
9
Борис подвёл к окошку парня
и, изучив черты лица,
сказал с улыбкой лучезарной:
– Не ожидал! Сын – весь в отца!
Ты, безусловно, нашей крови,
на этот счёт сомнений нет.
Вот, посмотри, висит в алькове
его прижизненный портрет.
Какое это потрясенье:
в роскошной раме золотой
своё как будто отраженье
увидеть. Лишь наряд простой
служил отличием картине,
что выше всяческих похвал.
Но слёзы не к лицу мужчине.
Тут князь молчание прервал:
– К какой ты жизни был приучен?
– Той, что пристала ходокам.
– Обучен ль грамоте?
– Обучен.
И грамоте, и языкам.
– Какие же из них ты знаешь?
- Латинский, греческий, фарси...
– А по французски понимаешь?
– Oui, monsieur(10).
– Charmant!(11)
– Merci(12).
– На поприще каком ждёшь славы?
– Я изучал движенье звёзд,
а так же иконопись, травы
и богословие всерьёз.
– Дела откладывать не станем:
в дом гувернёра пригласим,
проверим, что узнал ты ране,
затем начнёшь занятья с ним.
Тебя обучат этикету,
в оружии узнаешь толк.
Хоть, может быть, науку эту
я сам учительствовать смог.
Ещё займусь с тобой охотой,
стрельбе хорошей научу.
В твои года я был уж ротный!
– Но убивать я не хочу!
Оружие я не приемлю:
мне слово Божье – оберег!
А просто так лить кровь на землю...
Что ж буду я за человек?
Княгиня, чувствуя размолвку,
сказала мужу:
– Дорогой,
к чему спешить? Мне так неловко...
Дай отдохнуть денёк-другой.
– Ты, как всегда, права, родная:
пусть попривыкнет, что он – князь.
Я тороплюсь, хоть понимаю,
как трудно с прошлым рушить связь.
Она целует нежно мужа,
а сына за руку берёт:
– Усадьбу видел ты снаружи,
пойдём же, сделаем обход.
– Вот здесь твои апартаменты:
большая спальня, кабинет.
Из окон виден парк, где лентой
дорожки связаны в букет.
Чуть-чуть правее будет речка
с горбатым мостиком резным.
Там Дмитрий мне надел колечко
под старым дубом родовым.
А с левой стороны – конюшни.
Скажи, ты любишь лошадей?
– Люблю, – ответил сын послушно.
– И твой отец любил коней!
Однажды взял меня с собою,
когда их на реку водил.
С каким он трепетом рукою,
лаская, гривы теребил!
С разбега, как мальчишка, – в воду!
И смех раскатом, брызги вверх!
– Вы любите и через годы?
– Люблю. И разве это грех?
Нашелся ты, его кровинка,
и сердце словно ожило!
Смахнула встреча, как пушинку,
сугробы бед, что намело.
Наш сын! Какой уже ты взрослый!
– Уместно ли теперь спросить?
– Конечно, если есть вопросы.
– Где мой учитель станет жить?
– Во флигеле людском с прислугой.
В достатке: сыт, обут, одет.
– Он был наставником и другом
на протяженьи долгих лет.
А посему моя забота
теперь о нём – первейший долг.
Но мне тревожно от чего-то...
– Всё сладится, дай только срок.
10
Полгода Николай успешно
учил манеры, этикет
и показал себя прилежным.
Его радушно принял Свет,
который чужд ему по духу.
Случалось, за игрою в «винт»(13)
он через силу терпит скуку
там, где веселие царит.
На раутах(14) немного сдержан,
но вызывает интерес.
Влиянью моды не подвержен.
Он – тайна с тысячью завес.
При дамах скромен, даже робок,
румянец рдеет на щеках.
В высказываньях прям и тонок,
изящен даже в пустяках.
К нему приковано вниманье
всей знати, что живёт окрест.
Он стал предметом воздыханья
и грёз на выданье невест.
Борис гордится им по праву,
хоть разногласья всё же есть.
Превыше слов князь ставит славу
оружия, с ним – доблесть, честь.
Рассказывает, как в разведке
адыгов двух в горах пленил,
как дерзкий план и выстрел меткий
жизнь целой роте сохранил,
за что имеет крест в награду
и уваженье от друзей.
А Николай твердит с досадой:
– Завет есть Божий: не убей!
К чему, скажите, эти споры?
Коль правду в них найти нельзя!
Одни пустые разговоры…
Но у меня своя стезя.
Я повторить готов Вам снова:
не всё решает пистолет!
Всему началом было Слово(15),
и в нём – спасение от бед.
Так говорил племянник дяде.
Борис, хоть и скрепя душой,
с ним соглашался мира ради,
имея взгляд на всё иной.
Учителю свои сомненья
Никола доверял ни раз,
когда нуждался в утешенье,
совете добром. Парой фраз
старик легко снимал тревогу:
– Здесь дом твой и твоя семья.
Сей путь пройти дано не многим,
и в этом – сущность бытия.
Ты был найдёнышем безродным,
а оказалось, что ты – князь!
И голос крови благородной
в тебе сильнее, что ни час.
Всё связано на этом свете.
А потому, где б ты не жил,
за всё, что делаешь, в ответе!
Вернётся то, что заслужил.
Для парня эти наставленья –
глоток воды в палящий зной,
дарящий умиротворенье
и чувство крыльев за спиной.
Княгиня растворилась в сыне.
Любовь, что столько лет ждала,
преобразила всё отныне.
И с нею Софья расцвела.
Даёт приёмы и обеды,
открыла собственный салон,
где философские беседы
лишь задают искусно тон
для доморощенных талантов.
Звучат англез(16) и менуэт,
поют лирические канты(17),
в чести художник и поэт.
Но Николаю в этом душно.
Здесь лёгкость, словно напоказ,
так романтично-благодушна,
что даже приторна подчас.
Его мутит от велеречий.
Он часто опускает взор,
чтоб скрыть волну противоречий.
А сердце рвётся на простор
к полям, засеянным хлебами,
к наивной песне ручейка,
к пыли дорожной под ногами
и милой пляске мотылька.
Княгиня чувствует страданья,
помочь желает, угодить.
Но только все её старанья
невольно стали тяготить.
А в зиму слёг совсем учитель.
Хоть врач исправно навещал,
истаяла души обитель.
Отец Григорий причащал.
Ему старик свои мытарства
поведал, получив в ответ
прощенье – лучшее лекарство!
В лампадке жизни гаснул свет…
В ночь на Рождественский сочельник
Господь его к себе призвал.
Как полагается, священник
в высоком храме отпевал.
Похоронили честь по чести…
А Николай совсем поник,
часами мог сидеть на месте,
как будто сил иссяк родник.
Все, кто любили, были рядом.
В дом Пелагею привезли.
Завьюжили дни снегопадом,
и сорок, как один, прошли…
11
Весной, однажды на рассвете,
чуть дымкой тронуло восток,
у Николая в кабинете
мерцал огарка огонёк.
Он был один в апартаментах.
Сидел на стуле у бюро(18),
подписывая документы.
Закончив, отложил перо,
убрал бумагу и чернила,
навёл порядок на столе.
Свеча потухла и чадила.
Светало. Медленно во мгле
он положил письмо на бровку
поверх зелёного сукна,
рубаху подвязал бечёвкой
и посмотрел в проём окна...
Душил ком к горлу подступивший.
Одев свой старый балахон,
он уходил с главой поникшей,
ничей не потревожив сон.
Его хватились лишь к обеду,
когда Борис зашёл сказать,
что их позвали в дом к соседу
смотреть, как будут объезжать
двух аргамаков(19) кабардинских,
впитавших истинный простор
средь величавых исполинских
заснеженных Кавказских гор.
Открыв в покои тихо двери,
едва ступая за порог,
застыл, глазам своим не веря…
Прошёл по телу холодок.
Везде порядок безупречный,
как будто после похорон
опустошенья бесконечность,
идущая со всех сторон.
Князь помнил эти ощущенья.
И, словно горечь дней иных,
вошла сюда без разрешенья,
чтоб снова разлучить родных.
Оплывший маленький огарок
догадку эту подтверждал.
Конверт без подписи и марок
на краешке стола лежал.
Он понимал, письмо вскрывая,
что Николай давно в пути,
и мучился, его читая:
как Софье всё преподнести?
«Простите, матушка и дядя.
Должно быть, я – не лучший сын.
Не осуждайте, Бога ради!
Сейчас я должен быть один.
Люблю вас сердцем и душою,
но чахну здесь день ото дня
особенно теперь, весною.
Такая жизнь – не для меня!
В фамильном тесно мне именье!
Нет силы лгать себе и вам.
Я ухожу без промедления.
Ведёт меня дорога в храм.
Я не прощаюсь, точно зная:
ещё мы свидимся не раз.
Знать, у меня судьба такая:
жить вдалеке от ваших глаз.
Молюсь за вас усердно Богу.
Пусть боль растает, как мираж.
Я ухожу. Пора в дорогу.
И остаюсь, навеки Ваш».
|
Послесловие: 1 Ови'н - хозяйственная постройка, в которой сушили снопы перед молотьбой.
2 Ямни'к - яма, где разводится огонь обычно прямо, весьма редко в курной печи.
3 Вир - омут, водоворот в глубоких местах рек или озёр.
4 Юдоль - долина.
5 Отец - духовник, духовный наставник.
6 Гименей - бог брака, освященного религией и законом. Песнь в честь новобрачных также называлась «Гименеем».
7 Ливрея – в буржуазных домах и при дворах форменная одежда особого покроя и определённого цвета для лакеев, швейцаров, кучеров и иных слуг.
8 Галун - золотая, серебряная или мишурная тесьма; золототканая лента, повязка, обшивка, оторочка.
9 Позумент – то же, что галун.
10 Oui, monsieur (франц.) – да, сударь.
11 Charmant! (франц.) – превосходно.
12 Merci (франц.) – спасибо.
13 Винт – карточная игра (русский вариант бостона), которая позволяла получать игрокам удовольствие, как от самого процесса игры, так и от общения с собравшимися игроками. Во время проведения игры царила атмосфера спокойствия, добродушия, веселья и приличия.
14 Раут – званый вечер в высшем обществе, собрание схожее с балом, но без танцев.
15 «В начале было Слово» — первая строка Евангелия от Иоанна (Новый Завет).
16 Англе'з - собирательное название танцев, распространённых в Европе в XVII — XIX веках и происходивших, главным образом, из Англии.
17 Кант – многоголосная песня для вокального ансамбля или хора, как правило, без инструментального сопровождения.
18 Бюро – письменный стол.
19 Аргамак – особая порода персидских или кабардинских скаковых лошадей, отличающихся стройностью, быстротой и легкостью бега.
|
моё восхищение!