Седьмая вода/Гоша и Птицелов

Её ложе — разрыв-трава
на зелёных семи холмах,
на плече у неё — сова,
впереди у неё — зима.

Я её узнаю́ всегда —
ожерелья звенят на ней!
Руки моет в семи вода́х,
только сердце горит в огне,
а душа её в колесе —
ходит, светлая, по воде...

Белых саванов тоже семь —
это к свадьбе на Духов день.
Мы ночами с ней ищем клад —
серебро и дурман луны.
Золотые колокола
в её волосы вплетены.

Она мёртвую воду пьёт,
покрывает озёра льдом.
Я на руки беру её,
омываю живой водой.
В ней уже колосится рожь —
надо мной кружит вороньё.
Говорят мне — её не трожь,
заклинают — не тронь её!

Я бегу от беды в поля,
чтоб никто не слыхал мой плач.
Под ногами гудит земля:
едет суженый твой — палач.
Что ты скажешь, душа, ему?
В мире не́т глаз, твоих — синей.
Белым пеплом летит во тьму
снег в тревожном зловещем сне.

До костей пробирает страх,
я от горя мычу, космат,
Из пылающего костра
смотрит страшная Кострома.
Красный месяц качает лес,
на закате горит шатёр,
Разрастается до небес
погребальный её костёр.

«Ах, звезда моя, благодать!
Схорони меня до утра́.
После Троицы — голодать,
ожидать святого Петра.
Справь рубаху, покуда жив…»
И она отвечает: «Да».
И в руках у меня дрожит,
как седьмая
моя
вода.