ИИСУС С ЕГО ЧАШЕЙ
Диана Сьюз
Цирюльник, кружка с пеной, помазок.
Сестра и мать моя, собака, я, короткий поводок,
парковка пред больницей, «пока-пока» руками машем,
лицо отца в окне седьмого этажа.
Он с опухолью вновь наедине, большой как бриллиант «Надежда»,
стаканчик хлипкий из бумаги с больничною водой.
Ком в горле - как тогда, на чаепитье в гараже зимой,
когда держала я за крылья тушку мёртвой моли.
Цирюльник наш сметает порцию дневных волос в подвал
и вспоминает, как был он зван в Мемориал
намылив, сбрить щетину стариков,
а в поднятых высоко кроватях, для похоронного бюро,
он брил порой и мертвяков.
За что такая жизнь ему досталась?
Цирюльник в темноте бредёт домой,
где поздний ужин ждёт – кус хлеба, кружка молока.
И даже мэрова жена одна, чай из фарфора попивая,
при маникюре, в обруче из бабочек ночных, плаксиво вопрошает:
Вот эта чаша мне? За что такая?
2015
Черновой перевод: 18 декабря 2016 года
Diane Seuss was born in Michigan City, Indiana, in 1956 and raised in Edwardsburg and Niles, Michigan. She studied at Kalamazoo College and Western Michigan University, where she received a master’s degree in social work. Seuss is the author of three books of poetry: Four-Legged Girl (Graywolf Press, 2015); Wolf Lake, White Gown Blown Open (University of Massachusetts Press, 2010), recipient of the Juniper Prize for Poetry; and It Blows You Hollow (New Issues Press, 1998).
JESUS WITH HIS CUP
Diane Seuss
The barber, with his mug of warm foam, his badger-hair brush.
My mother and sister and me and the dog, leashed with a measure
of anchor rope, in the hospital parking lot, waving good-bye
to my father from his window on the 7th floor.
Just him and his tumor, rare as the Hope Diamond,
and his flimsy paper cup half-filled with infirmary water.
The lump in my throat, a tea party cup left in the garage all winter,
holding the silver body and wing dust of a dead moth.
The barber, sweeping the day’s worth of hair into the basement,
remembering how he’d traveled to Memorial
to lather the face of the dying man and shave him smooth
in his raised hospital bed and sometimes he shaved the faces
of the dead as a favor to the mortician.
Wondering how this particular life was the life that had been chosen for him.
The barber, walking home in the dark
to a late supper of torn bread in a cup of heavy cream.
Even the mayor’s wife sipping from a teacup
wreathed in Banded Peacock butterflies wonders, in her loneliness,
why me? Why this cup? |