Книга «Свадебные заметки 2»
ЦЕПЯМИ ГИМЕНЕЯ СТАЛА СВЯЗЬ КОЛЕЦ
(К неопубликованным фотографиям Анны)
Фотокомментарий №055
Темно-бордовый цвет раскрывшихся бутонов —
с мерцаньем в сердцевинах роз звёзд-огоньков,
так схожих с трепетным биеньем мотыльков,
сгорающих над пламенем средь криков-стонов
безмолвно-тягостных — с правами сюзерена
над окружившими его подобострастно
вассалами из листьев, чувствовал прекрасно
себя... вольготно даже, не учтя суть плена,
что исходила от орнамента узора,
которым тот легко опутал уголки...
и угодил цвет в паутину, как в силки,
смертельно жадной до желания надзора
над судьбами живого — миром неживым,
с заманчивостью красоты 3D-цветков,
с сияньем вспышек-искорок средь завитков
винтажной вязи, что подобно ножевым
разрезам-вдавливаниям в плоть фотошедевра,
мигом залили пустоту жаром металла,
картину с Анной превращая в грань кристалла
с оправой из узорной чувственности нерва,
которым обернулся разум Волкодлака,
золота электропроводностью вдруг став,
права живого мира с неживым поправ,
милость явил страстностью слов как клейма знака:
— Я раздевать хочу тебя Анной-Богиней,
иль Королевой, или женщиной-Колдуньей
(кстати, прабабка Анны ведь была ведуньей —
знать, «дело» бабки продолжает Анна ныне...)
и ощущать дрожь холодящую твою
так, что внутри меня вновь «бабочки порхают»;
крыльями сердце Аннушки так обнимают,
будто я там уже... в «ромашковом раю»!
Во взгляде Анны, как в распахнутой душе,
вот бы увидеть Волкодлака отраженье...
и ощутив тканью одежды притяженье
пальцев-когтей-лезвий к женскому неглиже,
власти неумолимостью начать снимать
части одежды женской, Анну раздевая...
Соблазн шёпота готов исцеловать
прелести тела, словом кожу обнимая,
чтобы, коснувшись утончённости грудей,
с нежности плеч — к улыбке губ Анны подняться
и вздохом поцелуя к лику прикасаться:
ведь ласки Хищника — как и у всех людей!
Застежку лифа расстегнуть, спины коснувшись,
жаром ладони трепет Анны ощущая;
чувственностью дыханья-стона замирая,
в бездну упасть, душою-птицею взметнувшись;
и распахнётся, предъявляясь Зверя взору
вся обнажённость Анны вкусностью своею...
От «вишен» затвердевших — в раз оцепенею,
с благоговеньем к сексуальному узору,
нарисовавшему сюжетность мягких линий
упругой темой-фабулой формы холмистой —
не зря я Анну представлял Зверя Богиней...
нет, ароматней даже — девственностью чистой!
Отблесками когтей пройдусь по вкусной коже,
прелесть округлостей клыками вновь рисуя:
«Анна (ужель бабьим согласием рискуя?) —
женщиной! — Волкодлака принимает, боже?»
И я теперь могу, мужчиной обратившись,
губами, пальцами и языка касаньем,
того добиться, чтобы стать Анны желаньем:
«французской смертью» умереть, вновь возродившись
из пепла фениксом средь пирамид экстаза,
страсть вознеся на уровень Эйфеля башни;
иль первозданность взборонив целинной пашни,
вновь ожидать от тела просьбы иль приказа!»
Секса канвой на полотне слов ритм «вышит»?
Тут я поставлю многоточье для вопроса —
пока достаточно этапов ралли-кросса,
с креном опасным стихотворного «заноса»!
Или, читая... Аннушка уже не дышит?
|
