он за столом на табурете
сидит и смотрит в глубь окна.
по-деревенскому одетый -
пиджак из серого сукна,
под ним рубашка цвета вишни
и грубой вязки свитерок;
а брюки вдеты в голенища
тяжелых кирзовых сапог.
сидит, дымится папироса.
печально-хмур туманный взгляд,
в котором несколько вопросов
с одним и тем же говорят;
одним и тем и важным самым -
как грани стопки на сто грамм
наполнить тем, что лечит раны,
что свет зажжет за гранью рам?
а там колодец с прудом рядом,
последний как-то для гусей
он выкопал, когда со взглядом
и жизнью было веселей.
когда на трактор гусеничный
садился, важен тем и горд,
что в поле, в будущем - пшеничном,
оставит ровный след борозд.
эх, годы, годы... трактор в прошлом,
всему виной зеленый змий.
теперь стопарик на окошке
весь свет в окне ему затмил.
но помню, всё же оживали
его глаза, когда мы вдруг
с бутылкой в гости приезжали
и за столом садились в круг.
и он с окошка свой стопарик
тогда неспешно доставал,
а рюмку - мельче, взяв чинарик,
как будто бы не замечал.
и эту хитрость все мы знали.
и ставил он назад стакан,
лишь только всё мы допивали...
таким был дядя мой Иван.
его давно уже не стало,
но если вспомнится о том,
то только так - в дому (сам ставил)
сидит он в кухне за столом.
|
