Плачет бабушка над медалями,
Вот и май, год еще прожила,
Рюмка водки под хлебушком,
И альбом — пролистала вчера.
Молодые такие там лица,
А сама — чернобровая стать,
Было времечко, била фрицев,
Отбивая немецкую рать.
Ну а после, впрягаясь в оглобли,
Надрывалась с сохой за спиной,
Из разрухи страна поднималась,
Даже орден лежит трудовой.
И ни разу не встав на колени,
Взяв надежду и веру в дорогу,
Не кляла непосильное бремя,
Не просила о смерти у Бога.
Вот ведь грех-то какой! И скупая катилась слеза.
Не прожить еще зиму -- изба прогнила.
А там, в кабинете районном,
Где на память давали медали,
Даже слушать не стали:
— Загляни, бабка, вдаль!
На жилье ты за номером двести,
Будет газ, теплый сортир,
Мы даем в году ветеранам
Аж по пять-шесть квартир!
Еще лет восемь, а разбери по уму,
Ждать и ждать, а дают-то кому?!
И как только люди все вышли,
Прошептала главе еле слышно:
Сынок, ты по милости дай…
Мне на пенсию дров не купить,
Руки не гнутся, согнул проклятый артрит.
И воды не поднять из колодца,
Обвалился,
А ремонт — тысяч семьдесят пять,
С пенсиею в четыре, людей не нанять.
И за пять не купить мне навоза,
Пятый год огород не родит,
Покупаю, как все, с привоза,
А везут только водку да спирт.
Вот, намедни, камнем разбили окно,
Так не знаю, как вставить стекло.
И крышу вдавило снегом…
И бревна у самой земли…
Улыбнулся, с откормленной харей,
Бабка, стой! Ты, давай, не гони!
Вас в районе таких много,
Я — один!
И не будем об этом, праздник — иди домой!
Те ж сказали большие люди,
Плохо слышишь — уши помой!
Сердце сдавила обида,
К горлу ком подступил,
Шла — дороги не видно,
Холод могильный накрыл.
А когда вернулась,
На столе разложила медали:
Сытой ими не будешь,
Вон, соседи, давно продали! |
