8.
Сквозь окошко брезжит свет.
Всплески из чулана.
Вгонит в гроб такой банкет –
на душе погано.
То ли утро, то ли ночь –
предаюсь гаданью.
Полечиться бы не прочь,
но не местной дрянью.
На чем свет себя кляну
словом непечатным,
Как в глаза я им взгляну –
хлеборобам знатным!
Пребываю весь в грустях.
Смыться б втихомолку …
заскрипела дверь в сенях,
кто-то глянул в щелку.
Стиснув веки что есть сил,
с мастерством артиста,
как в кино, изобразил
дохлого фашиста.
Дверь открылась. Тренькнул таз.
Тайны ненавижу –
приоткрыл я малость глаз,
хоть залит он, вижу
нечто в шортах до колен,
кругл и необъятен.
Цвет лазури тронул тлен
желтизною пятен.
Через множество прорех
узнаю детали.
Хоть подсматривать и грех,
и в ущерб морали,
и здоровью повредит,
и т.д. и прочее,
но познанье нас манит …
я взглянул, короче.
Больше нормы во сто крат,
где-то метр с гаком,
на меня Настасьин зад
надвигался раком.
Ущипнул себя слегка –
может это снится?
Нет, Авдотьина сноха
драит половицы.
С плеском грязные ручьи
брызжут из-под тряпки.
Запах браги и мочи,
как в пивной палатке.
Впечатления меня
довели до стресса.
Заикал я, всех кляня
в бога, в мать и в беса.
Разогнув могучий стан,
улыбнулась Настя,
опростала сарафан
и пропела: - Здрасьте.
Как спалося, хорошо?
Малость бледны што-то.
Или может быть ишшо
подремать охота?
Вы в столице день-деньской
дышите угаром,
всё спешите, всё рысцой
по кафе и барам.
Ни поесть, ни дух унять
в суете и давке.
Где уж там спокойно спать –
ни ручья, ни травки.
А у нас покой и тишь,
воздух без отравы.
Поработаешь, поспишь,
выпьешь для забавы. –
Как про «выпьешь» услыхал,
так свело салазки
и сильнее заикал
от кишечной тряски.
Ну, подумал я, песец.
Рано пол помыла.
А Настасья огурец
тычет в мое рыло.
Из бадейки зачерпнув
фирменное зелье,
говорит мне, подмигнув:
- Спробуй на похмелье.
Полегчает враз, ей-ей.
Это все спросонку. –
И вдогонку уж: - Испей,
милай, самогонку - … |