«Молчи!» – твердил мне смысл здравый, –
«Тебя не тянут за язык!»
А я болтал, рубаха-парень,
Я так привык.
Лупила жизнь с завидным постоянством,
Который год учила дурака,
А я был разговором упоён, как пьянством,
И тёр помятые бока.
Я таял от тепла на кухне до рассвета,
Был начисто забыт, объят тоской,
Что после исповеди не востребован стал этим.
И этими. И той.
Откуда было знать, что каждый вечер
Для них обычно стало, и ни плохо, и ни хорошо,
Играть, как в кости, сокровенной речью
И закусывать душой.
Дымок синеет, пальцами держимый,
Мы оба гости, спит хозяин где-то среди тел.
Тебе дарую, затянувшись, своё имя
И вместе с ним всё, что хотел и не хотел.
Мне доставляло радость вскрыть нарывы
Те, что разумный прячет от других.
И оттого катарсис половинил
Мой кислород в груди.
Душа текла слезами, как во храме,
Дрожала маревом, впадая в Иордан…
Он подвигал портвейн, всё будто понимая,
И заливал в себя другой стакан.
Полгода-год бенгальские горели искры,
Храня от серости служебной и от рвот.
Плешь зарастала на затылке та, что выстриг
Под электрод.
Я трезв давно. Ни откровений, ни портвейна,
И никого вокруг, кто б исповедь принял.
В пустыне над сном памяти благоговею,
Где слушали меня…
28.09.2018г.
|
