Город одет в гусиную кожу.
Мерзнут ржавые листья каштанов.
Женщины в тяжелых одеждах
Уже не прельщают тонкостью станов.
Прячется в подвале бездомный котенок.
Ему, как душе моей, зябко и страшно.
Он трет глаза лапами, что-то ворчит спросонок.
Выживет он или нет - никому особо не важно.
Может быть только одинокой старухе,
Что кормит поутру голубей и кошек,
Его жизнь что-нибудь, да и значит.
Пусть она живет долго – это будет большой удачей
Для зверья.
Как темнеет рано!
В серых сумерках торопливо стучат ботинки
Люди бегут с работы. Ожесточенно, рьяно
Где-то играют на скрипке. Играющий входит в раж.
И вдруг тишина… И негромкая долгая ругань:
Видимо не получается какой-то трудный пассаж.
В парке сидят старухи, говорят о засолке капусты,
О плате за воду, за свет, и об отсутствии чувств
Молодых к ним. «Боже, как все дорожает!
Как обнищали души! Как это ужасно!
Куда катится мир? Сейчас каждый стяжает
Лишь для себя. Вот раньше было прекрасно!
И не говори…» Разговор их длинен.
Я усмехаюсь и бегу мимо…
Ноябрь стелется по асфальту,
Словно струйки угарного газа.
Хорошо бы вдохнуть его так,
Чтоб проснуться уже в декабре
Сразу!
|
Я уже заметила, что с ноября по март не особо живу - больше существую. Хотя раньше зиму любила, в детстве.
Когда, не слушая прогнозы,
Коньки прижав под локоток,
По ленинградскому морозу
Брели гурьбою на каток.