Предисловие: В доме отключили отопление раньше, чем установилась теплая весенняя погода. Сидя на стуле в легком ознобе и в праздности, я вспомнил подростка, мерзнувшего так же 27 лет назад в своей плохо отапливаемой комнате в начале последнего года большой страны, учебник по истории которой покоился перед ним на столе. Мальчик рассорился с родителями по какому-то принципиально важному идейному вопросу – так было принято у «детей Перестройки» – и в знак протеста объявил голодовку. Роль «непризнанного гения» и претила, и импонировала ему...
Когда холодно, кожа становится менее чувствительной,
Онемевшей, бесчувственной… и замерзшая кошка
Вдруг оказывается ласковой и общительной,
Словно встретившая путника пасторальная пастушка.
От долгого сидения на стуле немеет медленно зад,
Ноют мышцы спины… а в это время какой-то баран
Стучится рогами в закрытую дверь подряд
Сотню раз, как будто стремясь попасть на экран.
Сформировав из себя гениального остолопа, да так,
Что все видят только второе, я, остаюсь, назло всем,
Первым – гением! И, как последний дурак,
В знак протеста уже третий день ничего не ем.
Колесо, спички, компьютер… – что я еще изобрел
И внедрил в производство? Все не припомнить. Ладно!
Я умру от голода, как Буриданов Осел,
Назло всем издохну, что б вам неповадно!
Когда холодно, скованы все движения – рук, ног, глаз,
И дух, покидая ледник, куда-то уносится…
Облетев всю грешную землю не один раз,
Возвращается вновь сквозь темный туннель переносицы.
Время бежит. Я лежу на спине. Сердце бьется.
Но «биться» можно по-разному: в припадке, к примеру.
Так, если я забиваю гвозди, весь дом трясется,
А сосед стучит молотом в стену – он вызывает химеру.
Или поддавшись дурному примеру – премьеру
Своей новой сонаты устраивает, иначе сказать,
Стучит молотом по батареям, теряя всякую меру,
Не имея слуха и не умея играть.
Как холодно! Холодно, как на Северном полюсе,
Где сейчас такое же мертвое, остывшее небо.
Я ничем не обременен, но, наверное, в моем голосе
Слышится нотка жалости, как она ни нелепа.
Лопата скребет асфальт. Детские крики. А я
На окне зимующим кактусом продолжаю оставаться.
Вот моя комната. За окном – на прогулке моя семья,
Как обычно. Ну, долго еще мне зубами клацать?!
Когда говоришь о семье, не думаешь о себе,
И речь, звучавшая эгоцентрично, звучит «человечно».
Какие «хорошие» мысли! О, да, я обязан семье,
Обязан добро помнить долго, желательно – вечно.
Как холодно. Холод… но ожиданье становится, знаю,
Бессмысленным. Ложусь на живот и стараюсь
Уснуть. Ничего не выходит, и я уже не понимаю,
В каком направленье от тихих снов отдаляюсь…
Начинал дворовым, а закончил статским советником.
Но оглавление вовсе не означает отмену
Смертной казни через обезглавливание.
Престолонаследником,
Подводя итог, выхожу изможденный на сцену.
На сцене моих убеждений – тот же холод.
Пальцы засасываются
Черной дырою кармана. Свет леденящий льется,
Но темно, как в учебнике!
Занавес не опускается – кем-то сбрасывается.
Я ухожу за кулисы, и лишь тень моя остается.
Январь 1991 |
|
