Глава 1
от каждого по способностям, каждому сколько не жалко –
не сосчитать затрат,
штрафов и контрибуций,
а я все смотрю назад,
будто могу вернуться,
сесть в поезд: «Планета – Дом»,
в общий вагон, в давку;
прошёл он, пошёл на слом
и дальше на переплавку
что сделают из него –
макеты или ракеты?
мне уже всё равно,
впрочем, я не об этом –
будущему виват,
о будущем лишь забота,
зачем я всё смотрю назад,
будто забыл там что-то?
будто туда есть вход
и стоит какой-то рубль,
будто там кто-то ждёт,
будто там кто-то любит,
будто там навсегда
слова что звучат однажды,
будто пришла вода
в которую можно дважды,
трижды, четырежды – да,
как носик в букет настурций…
зачем я смотрю туда,
будто могу вернуться?
мне нелегко согреть
прошлое за спиной,
там если рассмотреть,
я совершенно другой…
мелькают там кадры: снег,
листья, деньги, друзья,
весеннее слово «побег»
воспринимается как «нельзя»,
ветер там для знамён,
рты чтоб кричать ура,
радио
для имён,
которым давно пора
если не к Богу то,
конечно же на покой,
там выиграть в спортлото
мечтает каждый второй…
очередь – колбаса,
мечты посмотреть стриптиз,
все руки подняты «за»,
глаза
почему-то вниз,
надписи на стене –
«общественный туалет»,
там я живу в стране
лучше которой нет,
веря и в красный флаг,
и в Ленина, и в ЧК,
и не пойму никак,
чего я там так чакаў?
там непрерывно пьют,
всё то что может гореть,
счастье с рожденья ждут,
но раньше приходит смерть,
ничтожно твоё там «я»,
славен лишь общий путь,
там ещё юность моя
которую не вернуть,
– Ты слышишь идёт дождь?
– Не слышу…
– Но над твоей головой тучи, вокруг сверкают молнии!
– Не вижу…
– Но ведь ты промочил ноги!
– Не ощущаю…
– Вода течёт за шиворот!
– Не чувствую…
– Скоро потоп!!!
– Не верю…
– Почему?
– Телевизор говорит: «Ясно – светит солнце, на небе ни облачка»,
до основания мир мы разрушим –
рабочий, крестьянин, интеллигент,
не упусти только главный момент –
кто «Смело в ногу…» с нами не пел:
«Мы его батеньку под расстрел»,
за шпионаж у нас часто сидели:
поп, учёный, сапожник, портной,
кто
ты
будешь
такой?
насуши сухарей,
не задерживай добрых и честных людей,
от этих слов все обалдели:
«Восход коммунизма! Подъём целины!»,
в полях кукуруза на полстраны,
а тот, кто не хочет нас понимать
тому мы покажем кузькину мать,
я награждаю героями многих:
учёных, сапожников, даже портных,
а ну, отвечай: «Ты из каких?»
у нас без наград не проходит ни дня,
но первым всегда награждают меня,
нас обидели
и правители,
и обители,
нам обрыдли
и соития,
и события,
наши вздохи
переросли эпоху,
в небе пустом,
похожий на раскрытую Библию,
только буквами почему-то к Богу,
что вообще говоря неплохо,
парит орёл надо мною небритым,
а у меня в голове только литр,
да клитор,
…и не знамо отколь возникает
представление о свободе…
память архив листая,
натыкается там на что-то вроде
песни где нет мотива,
да и слов не осталось боле,
а дальше без аперитива
ничего не найдёшь кроме боли,
ходишь, ищешь, чего-то ждёшь,
двери стали пугать тебя
потому что за ними ложь
и сплошная галиматья;
ты входил туда и не раз,
ощущая вы так далеки
что никто тебе не подаст
ни копейки, даже руки…
и когда уставши от тяжб
обратишься к Творцу
ты улыбку свою размажь
словно кровь по лицу,
– Можно войти?
– Войдите… Только зачем?
– Поговорить…
– Здесь работают, а не говорят!
– Но выслушать-то меня вы можете?
– Могу… А, вот помочь – нет!
– Тогда зачем вы здесь сидите?
– Деньги зарабатываю,
«Посторонним вход воспрещён!», –
так написано и ещё
там написано – «Не курить!», –
посмотрю кто будет входить…
ждал я год или может сто,
но туда не входил никто,
ни оттуда и ни туда…
что за полная ерунда?
дёрнул дверь и за нею дверь
и табличка с надписью: «Верь!
Посторонним вход воспрещён!»
нет я искренне возмущён,
нужно выяснить до конца,
дверь обычная, не из свинца –
дёрнул дверь и опять же дверь,
на табличке: «Прошу – поверь!
Посторонним вход воспрещён!»
что за глупый дурацкий сон,
где-то ж этому есть конец,
кто сидит там – дурак, подлец,
Божий суд или суд людской?
за спиною надпись: «Закрой,
раз вошёл, но сиди и жди!
Если выйдет кто, то входи!»
я присел и впервые мысль
шевельнулась: «Ведь наши жизнь –
дверь, табличка, дешёвый стул…
Кто ж на всё-таки обманул?
Мы вот так вот сидим и ждём,
позовут мол и мы войдём,
мы сидим и проходит жизнь», –
вот такая мелькнула мысль…
может просто идти вперёд,
может всё-таки кто-то ждёт,
ну, а вдруг там за дверью Он?
«Посторонним вход воспрещён!»
дальше я преданье слыхал:
– Если ты умён и удал,
и решишься идти сто лет
то в конце найдёшь туалет,
правда тоже преданье гласит –
надпись там: «На ремонт закрыт»,
на всё есть ответ,
всё знают всегда
там, где из «нет»
делают «да»,
это не беда,
что ушла подруга,
почему всегда
не хватает друга,
не хватает слов,
совести и Неба,
почему так зло
мы стоим за хлебом,
почему еда
только хлеб да каша,
почему всегда,
когда горе пляшем,
почему века
над собой хохочем,
славим мужика,
любим же не очень,
судим без суда,
материмся много,
да ещё всегда
поминаем Бога?
всё на что мы имеем право
сидеть тихо, никого не трогать,
округливши глаза кричать: «Браво»,
аплодировать долго и громко,
улыбаться начальству, мечтать о машине,
но не больше – иначе нары,
а если поймём, что не жили,
всё равно мы должны быть им благодарны,
это кончится, в самом деле,
прекратится когда-нибудь?
всем давно слова надоели,
им давно пора отдохнуть –
лучше нет убитых мелодий
почему всё прощает народ?
а козёл он всегда в огороде,
кто пускает его в огород?
вот художник истратил краски,
да и умер – признаем вновь
и вполне, и уже без опаски
можно в гроб положить любовь,
в парикмахерской музыканты
подстригают, бреют, не в страхе ли,
гастролируют как таланты,
те, кто должен быть парикмахером,
для живого звучит похоронная,
мертвецу заиграли туш,
ах, какая страна огромная
неописанных мёртвых душ,
пойте,
орите,
не нужно думать,
сотрясайте воздух пылом полемик,
создавайте как можно больше шума,
чтоб не слышать, как тикает уходящее время,
я сыграю с листа
что-нибудь из прелюдий…
грусть такого же цвета как тень моста,
но об этом не будем,
птица словно мечта легка,
крик её не пустая фраза,
как записки на парту летят облака
из 10 «Б» класса,
слова ждёт береста…
жизнь всего лишь: «Прости мне,
что недолго во мраке ласкали уста
твои руки и имя»
все хотят знать ответ
на вопрос и не нужно вопроса иного:
«Почему слово «нет»,
это главное слово?»
я от мыслей подобных продрог,
их пора положить на полку,
даже если придёт пророк,
что толку?
даже если придёт поэт
и писать будет кровью,
он получит всего лишь на камень букет,
да венок, где горит: «С любовью»
мне рассудок твердит: «Не влазь,
будь со словом построже,
что ещё может дать тебе эта власть,
разве только по роже?»
скажем дружно: «Гори огнём,
всё напрасно» –
мы всю жизнь постоянно чего-то ждём,
получаем лишь фигу с маслом,
никого не будет в доме
кроме сумерек, один
упаду в дверном проёме,
чуть расслышав: «Эх, скотин…»,
блажен, кто посетил сей мир,
когда в похмелье жёны кротко
нальют и налитая сотка
заменит самый пышный пир,
я вас любил, любовь ещё быть может
вчерась не весь допила самогон,
но эта дума так меня тревожит,
что хоть срывайся и ищи где он,
и вечный бой, покой нам только снится –
пусты бутылки, выпиты до дна,
летит, летит степная кобылица,
я вижу ясно – белая она,
капитализм, социализм, не всё ль равно?
гори вся философия огнем,
когда из кранов потечет вино
скажу: «Идем мы правильным путем»,
«тили-тили тесто» –
милый детских стих,
беременна невеста,
пьяный в дым жених,
льётся самогонка,
как весной вода,
потчуют ребёнка:
«Пей, сынок до дна»,
пьяные папаши,
что ни слово мат
и уже не пляшет –
отдыхает сват,
гармонист не в силах
развернуть баян,
сколько уплатили
настолько он и пьян,
за грудки хватают
двое одного,
что-то выясняют
только и всего,
пошлостью проводят
на ночь молодых,
вот и всё, а вроде,
милый детский стих,
колокольни давно пустые,
что ж звучит похоронно-свадебно?
то держава сдаёт бутылки,
тары хватит ли?
висел носков и дыма смрад,
вот так живут низы,
звучал великий русский мат,
сбивалось на пузырь,
в кармане звякали ключи,
в другом была дыра,
напиться было сто причин
и главное с утра –
глотнуть вина, скорей глынуть,
дым выпустить трубой,
пусть радость распирает грудь,
что не один такой,
ни звёзд, ни фонарей,
лишь светит снег,
у запертых дверей
проснулся человек,
стряхнул с себя снежок,
достал бутыль вина –
глоток, ещё глоток –
до дна, до дна, до дна,
а губы о рукав,
поёжившись как зверь
и будто «что» украв,
он бросил взгляд на дверь,
потом вздохнул, обмяк,
окурок присмолил,
блеснули окна как
надгробие могил,
окурок был фитиль,
дойдя до губ погас,
холодную бутыль
за пазуху, сейчас
войдёт он в снежный бред,
понуро, не спеша,
калитка скрипнет вслед
подобием смешка,
нет он идёт к дверям,
бутылку достаёт,
зачем? там нет ста грамм
и он её кладёт
на мёрзлое крыльцо,
крутнув, как бы смеясь,
задёргалось лицо,
всё чёрное – без глаз
и совершивши круг,
второй, ещё один,
бутыль скатилась – звук
напомнил встречу льдин,
снег будто школьный бал
летел в небытиё,
а человек стоял
как потерявши всё,
здороваясь с сидящими,
знакомясь с проходящими,
старушка шла по городу,
в глазах же чувство голода
по слову что не золото,
не понимая города,
твердила: «Как всё дорого…»
и всё-таки купила,
считая долго мелочь,
кусок большого мыла,
а продавщица девочка
так на неё смотрела
(ну кажется б убила)
бабуся же несмело
ей говорила: «Милая…»
и очередь, озлобясь,
ворчала на старушку,
а у старушки голос
был тихим и послушным,
шелест древних страниц
и кровавых заглавий,
перед знаменем ниц
мир устава и правил,
мир отточенных фраз,
бесконечных равнений,
одинаковость глаз,
одинаковость мнений,
а приказ уже дан,
он не просто бумага
и утюжил мой танк
воспалённую Прагу,
мне кричал горизонт:
«Осторожно, тут больно»,
но афганский озон
пил как школьник вино я,
меня после рвало,
меня после качало,
вопрошала: «Алло?» –
жизнь из будки вокзала,
поезд шёл в никуда,
он не знал остановки,
отражалась звезда
на плече и винтовке,
а было это вот как –
катались мышцы скул,
он лил в стакан не водку,
он лил в стакан тоску
и пальцы непослушно
тряслись как струны бас,
и как из двух отдушин,
сквозила боль из глаз,
он доставал награды,
он был как в дождь в слезах,
была такая правда
в несвязанных словах
и было невозможно,
сказать ему:
– Пойми,
ведь я же не был в прошлом
участником войны, –
а он всё забывался
и снова говорил:
– Ведь я ж один остался…
а целый полк нас был…
был не побелен потолок,
твои глаза на посошок
я выпил и к другой пошёл,
туда где был заплёван пол,
нет не то,
всё не то и давно не так –
друг не тот
и не тот обнимает враг,
жизнь пуста
лишь летят запятые лет –
всё чему,
всё чему говорил я: «Нет»,
не за то
заводили мне руки назад,
не расцвёл,
не расцвёл мой вишнёвый сад,
лишь зовут
корабли, журавли, поезда,
всё чему,
всё чему говорил я: «Да», –
почему
шквальный ветер всегда в лицо,
почему
никогда не найти концов?
краски врут
и художник ломает кисть,
но ведь жизнь,
но ведь жизнь не прожить на бис,
ветры рвут
как цепные псы паруса –
света!!!
больше света в мои глаза!!!
задыхаюсь, кричу,
пусть услышит Бог
как хочу
я далёкой звезды глоток,
не пойму
что поставить себе в вину,
словно хлеб
я расходую тишину
и когда я устану любить и лгать
я уйду и увижу отца и мать –
там на том берегу нет стен
и твоя там в моей рука,
нет вещей, ну и значит цен
и ещё там плывут облака,
нет там траурных телеграмм
и туда не послать цветы,
я не знаю, что будет там,
но я знаю там будешь ТЫ
если мир принимать всерьёз,
это значит поверить в «нет»
время – это всегда вопрос,
предлагающий дать ответ,
вернуться – уйти из постылых стен,
вернуться – под взгляды твои – в обстрел,
вернуться – не в юность и зрелость – брось,
вернуться – туда где царил авось,
туда где было всё трын-трава,
скорей туда где любовь права,
скорей-скорей через много лет
туда в подъезд где гасили свет…
вернуться – это слово не девять букв,
вернуться – это значит с тобою друг,
вернуться – это значит простить врагов,
вернуться – да услышит тебя любовь,
вернуться – там лежит всё что ты терял,
вернуться – даже если ты жить устал,
вернуться – пусть сгорели там все мосты,
вернуться – добежать и упасть в цветы,
вернуться – даже если там будет боль,
вернуться – как за зонтиком за тобой,
вернуться – словно рифма к своей строке,
вернуться, чтобы снова зайти в пике,
вернуться – ничего никому не сказав,
вернуться – но не значит пойти назад,
вернуться – и не важно кто ты и чей,
вернуться – и не будет уже ничьей…
вернуться…
нельзя воротиться вспять,
нельзя говорят, но пишу опять:
«вернуться»,
в прошлом тысячелетии,
где продавали вино по рупь семьдесят две –
фауст,
где в речах междометия
говорили о не-
возможности озвучения правды –
каюсь,
где на каждой стене
писалось
любимое слово народа
(оно таковым и осталось),
так вот в той стране,
где-то в травах,
с тобою наедине,
я был счастлив вполне,
– Взвесьте кило правды
– Правда кончилась…
– Что, ни грамма нет? Дайте хоть горькой…
– Вы что с Луны свалились? Разве не знаете – её давно сняли с производства,
нам с колен у райских врат
не подняться,
сколько можно врать,
притворятся,
сколько можно льстить
фарисеям?
научились водку пить –
не краснеем,
научились воровать –
всех не снимут,
нас у райских врат
не обнимут…
сколько можно нам жевать
лжи мочало,
ведь нам нужно начинать
всё с начала,
ответьте, как же жить,
когда тупик душевный,
когда с мечтою нить
давно мне рвут как нервы,
когда мои права
бумага залатала,
когда моя страна
так от вранья устала,
когда в очередях
такие откровенья,
что слыша их сейчас
задумался бы Ленин –
я не могу кричать
(ещё не всё мне видно)
и не могу молчать,
ну, а мычать противно,
мне не уйти в стихах
в берёзы и рассветы,
уже не начихать
на то что было это,
когда душа болит
то поза и эстетство
её лишь оскорбит
ведь за плечами детство
без пошлости, вранья,
душевного позёрства
и можно всё понять,
и стих сложить так просто,
но за моей спиной
пороки время множит,
а разве я чужой,
а разве я не должен
сказать – пускай бренчит
поэт что стал бездарным,
сказать, когда молчит
Высоцкого гитара?
пускай в законе зло
меня бедой накажет,
когда не хватит слов
мне совесть путь укажет,
что? вскрыть вены чтоб было откровеннее?
повеситься? на дуло лечь?
нет, не дождётесь – есть у меня моя нервная,
издёрганная моя речь;
мной помыкали, меня унижали,
всё до конца прошёл,
отточились слова кинжалы –
зло мне и хорошо;
нет, не подумайте, я не бешенный,
не с комплексом мол обойдён,
всё уже понято, всё уже взвешено
и я напишу свой стон,
иначе зачем я мучился,
влюблялся, пьянствовал, врал,
от жизни грубо отшучивался,
без денег не унывал,
с мерзавцем одним пять лет разбазарил,
женщину одну обидел навек,
стихи писал, как на вокзале…
неинтересно тебе человек?
душа так болит, ну куда с этой болью мне?
и есть в ней любовь, и святое есть –
я просто рождён быть недовольным,
а может поэзия в этом и есть?
я что-то кричу, объясняю, юродствую,
теперь все правду-матушку гнут,
но есть ощущенье что я бедный родственник,
случайно, нелепо живущий вот тут,
а я хотел быть добрым как любовь,
как ненависть хочу быть беспощадным –
мир что со мной,
мир что с тобой?
здесь кровь,
цветы и дети среди ругани площадной –
святыни и дерьмо мы так привыкли жить,
нам хамство по плечу, нам по плечу и нежность
я заявляю: «Хочется спалить
все книги где партийная безгрешность», –
где современник мой, ну где он мастера,
писатели, боитесь правды вещей?
я бы зажёг костёр и в отблеске костра
читал Булгакова неизданные вещи –
ведь не горит-то правда лишь одна,
засилье бездарей, талантливей не стали,
была и есть в поэзию стена,
в страну «Поэзия», где вы не умирали;
над вашим «Общим сборником стихов»
уснуло время, но придёт пожаром,
а я хотел быть добрым как любовь,
как ненависть хочу быть беспощадным,
эту с Господом нить
никому не порвать –
словом – можно убить,
словом – можно обнять,
словом – можно спасти,
словом – можно согреть,
но нельзя воскресить,
накормить и одеть,
я не чернил
красные звёзды,
школьных чернил
высохли слёзы,
мир без суда –
нежность основа,
верил всегда
в Небо и Слово,
верил в звезду,
верил в спасенье,
пусть мне дадут
ложь в утешенье,
сколько отдал
знать не желаю,
я не считал
и не считаю,
мне одному
нужно немножко –
с неба Луну
в раму окошка,
сладостный риск
белой бумаги,
возглас: «Вернись»
в утреннем мраке,
любящих губ,
счастье и беды,
да ещё рупь,
что б пообедать;
отдана честь
не для парада
понял, что есть
женская правда,
сколько уж лет
мыслям о прошлом,
мир был раздет,
но не был пошлым,
двигался вниз,
где всё до сраки,
пил антифриз
и не во фраке,
скажут: «Не наш» –
в развитых странах,
мыслей багаж,
ветер в карманах,
ну да и пусть,
в этом ли дело?
главное плюс
меж душою и телом…
всё чем дышу,
всё чем болею
я опишу,
если посмею…
снова звезда
падает, снова
верю лишь в «Да»,
в Небо и Слово,
глядя в глаза
нашим соборам
я не писал
слов на заборах,
парте, скамье,
в рощах, на скалах,
это ко мне
ну-у-у, не пристало,
только напев,
присказки вроде:
«Губы у дев
будут не против»
не потерял,
не потеряю
и повторял
и повторяю,
не сосчитать
случаев, шансов,
сразу в кровать
я не решался,
впрочем, сие
личное дело,
главное «не»
меж душою и телом,
главное «не»
между правдой и ложью,
главное «не»
удалить с «невозможно»,
– Что вам мешает продвигаться по служебной лестнице?
– Один мой большой недостаток – я забываю смеяться, когда начальство шутит,
исчезнут мещанство и войны,
пускай через тысячу лет –
поэту всегда будет больно
иначе он не поэт;
не знаю какие боли
будут в том светлом дне,
но если он будет доволен
он не поэт вдвойне,
он должен греметь прибоем
пока не добьётся стыда,
ведь если поэт не воин
кто же поэт тогда?
писаки выплюньте соски,
кинжалом сверкни строка:
«Умер Владимир Высоцкий,
звездою ушёл в века», –
как он любил Россию,
она как любила его –
за смелость, за голос, за силу,
за правду на одного,
не было равнодушных,
каркало вороньё,
всегда он был нашей отдушиной,
со старта презрев враньё,
можно о многом спорить,
таилась за грубостью слов
к Родине нежность и горечь,
а больше всего любовь,
малюсенький вышел некролог –
обидно мне всё же за нас –
был он «Союзу» дорог,
чего же молчим сейчас?
иной, намекнув чуть слышно,
сразу закроет рот,
другой ничего не напишет,
Высоцкий тогда споёт,
нет не споёт уж боле,
смерть его распрягла,
песен не надо – больно,
гитара ещё тепла,
не по журналам и газетам
себя выплёскивал в стихах,
стихи остались на кассетах
в невиданных
поэтам
тиражах,
ты будешь услышан:
о долге,
о праве,
о доле
напишешь,
о боли
и славе,
о Родине нищей,
что давится криком,
о всех пепелищах
«Второй и Великой»,
о плаче ребёнка
над хрупкой игрушкой,
о том, как недолго
кукует кукушка,
о вечности свитков,
о грусти заката,
о саде забытом
в глуши снегопада,
о сладкой минутке,
когда нас любили,
о звёздах, об утре,
о небе и крыльях,
о брошенных крышах,
хоть нечем уж плакать,
ещё ты напишешь
о сдавшихся флагах,
о трусости нашей,
о куклах парада,
ты сможешь, ты скажешь
ту страшную правду –
расстрелов на месте,
дебатов без мысли –
приходим как песни,
уходим как письма,
стихосложение
жажда – не рублика,
это сложнее
чем кубик-рубика,
строка как просека
туда где радуга,
туда где озеро
с названьем «Правда»,
горстями горести,
поскольку Родина,
сказать по совести
есть жажда подвига,
дерзайте в дизайне,
дерзайте в десанте,
дерзайте в признаньях,
себя познавайте,
есть новые рифмы –
патроны в обойме,
гитарные грифы
сжимайте до боли,
держите ответы,
держите штурвалы,
идите сквозь ветер,
сквозь штили и шквалы,
любите девчонок,
дарите им троны,
пусть жизнь увлечённых
ломает каноны,
а будет вам больно,
а будет вам трудно
и на поле боя
останутся трупы
и солнце в зените,
но знамя спасайте,
друзей выносите,
отход прикрывайте,
пусть песня споётся
красиво как надо,
пусть жизнь оборвётся
с последней гранатой,
как в школе – по коже мороз:
«Всё – ложь!
Ты не ответил на вопрос
зачем живёшь,
вопрос был задан много лет
тому назад,
ты до сих пор не дал ответ –
не прячь глаза!
Вопрос имеет, не секрет,
приличный стаж,
ты до сих пор не дал ответ,
да и не дашь,
все оправданья твои вздор,
простой расчёт,
всю жизнь ты воздвигал забор,
хоть знал важней наоборот»,
я в жизни подглядел единый принцип
развития людей – их вечно точит власти ржа,
сообразно должности меняются их лица,
костюмы, жесты, а потом душа,
сегодня мне опять звонил
один знакомый крокодил,
не говорил, а слёзы лил –
кому звонил, зачем звонил?
а вот с получкою друзья –
один свинья, другой свинья,
пришли, напились, а потом
я целый вечер драил дом,
сосед зашёл, хоть и не пьян,
но я же вижу, что баран,
с собою друга он привёл,
по виду вроде бы осёл,
соседка (хитрая лиса)
возникла посмотреть в глаза,
хотела что-то мне продать,
чтоб поминал я позже мать,
сантехник (форменный насос)
на рубль сделал пять унёс…
поверьте мне, хоть я и лгун –
живёт за стенкою табун,
но иногда там заревев
гоняет куриц страшный лев,
звонок:
– А Люба здесь живёт? –
понятно сразу – это кот,
зашла любовница-змея:
– Спешу, – сказала, – ждёт семья, –
а я всё жду который год,
когда же человек придёт,
– Я вас просил номер телефона Господа Бога, а вы дали мне номер психиатрической лечебницы…
– Всё правильно – теперь только там вы его и найдете,
был не пьян поймите,
но качнулась земля,
я узрел:
– Поднимите,
вон лежат три рубля!!! –
эти деньги всё портят,
всё так шло хорошо,
поднимите, не спорьте
кто их первым нашёл,
поднимите без вздоха
и не нужно рыдать,
здесь не сотня, а трёха,
кто-то ж должен поднять,
кто-то ж должен быть первым,
кто прижмёт их ногой,
на натянутом нерве
деньги тронет рукой
и уйдёт как обычно,
незаметно для глаз,
подвиг – это привычка
делать дело без фраз,
впредь я буду скромнее,
не войду в такой раж,
под соседней скамейкой
деньги портят пейзаж,
раньше вроде следили,
а теперь почему?
ходят дети, родители…
что поднять самому?
а другие что хуже,
у меня что нет дел,
что мне больше всех нужно?
кто их кинуть посмел?
эх, найти бы мерзавца,
чтоб нам жить не мешал,
он ведь может и завтра
растоптать идеал,
на пути к коммунизму
кинет трёху чтоб мы,
по дороге марксизма
шли как все без сумы,
чтоб мы жить захотели,
хоть не вышел нам срок,
а потом не сумели
дать планете урок,
нацепили бы тряпки,
отскоблили бы грязь,
нам холста на заплатки
даст Советская власть –
в мир закрыли мы двери,
чтоб себя не смущать,
кто нам после поверит
что нам неча терять?
мы не люди, мы боги
и мы вечно в пути,
и по нашей дороге
никому не пройти…
я спокоен наружно,
но готов зареветь:
– Люди, люди мне нужно,
очень нужно успеть
к этой трёшке вернуться,
что кому объяснять?
а в душе усмехнуться:
«Кто-то ж должен поднять?»,
мы какой-то опасной затеи пленники,
наблюдаю я уж который год –
демонстрация с ликом Ленина
похожа на крёстный ход,
заменили Христа на Ленина,
извели мой народ фальстартами,
но грядёт Его воскресение
после ига мёртвой компартии;
некрещёные православные,
вместо Божьего Слова – плакаты,
потеряли мы что-то главное
и уже не можем заплакать мы…
называли «свободой совести»,
а святыни жгли при народе…
в мире нету печальней повести
этой повести о свободе,
|