Нельзя сказать, что жизненный путь
мой очень уж был труден,
Но случались и дни лихие.
С хорошей стороны меня знали хорошие люди
И с плохой стороны — плохие.
На жизнь реагировал, как завещал товарищ Павлов,
Как учит его теория.
Если не набирал для чего-то достаточно баллов,
В другом навёрстывал вскоре я.
Вёрсты на вёрсты мотая, накапливал километры.
Ветры гуляли по карманам,
Собаки лаяли, уносили их лай эти ветры.
Дальше шли мои караваны.
Ошибок как шишек набрал, получился опыт.
Целый куль и ещё лукошко.
И стихи мои — это просто чуть слышный ропот
По поводу того, что вижу в окошко.
Душа моя — букет сладкого, когда-то игристого,
Тело — бутылка с этим вином,
В котором находится всеми искомая истина —
В цепи всех истин моё звено.
Я имею выдержку с середины прошлого века,
И пока не пропал и не скис,
И всю жизнь я учился на хорошего человека,
Но совсем не любил героизм.
Героям как воздух нужна известность, а также слава.
Быть кумирами девичьих снов.
Я же хотел воспользоваться неотъемлемым правом
На жизнь как на основу основ.
Был тот удивлён, кто её за колодку от ордена,
То ль за тёплое место в раю
Хотел получить от меня как мой долг перед
Родиной,
Что её ему не отдаю.
Проблему священного долга моих представителей,
Их ответственности предо мной,
Начальники в упор, конечно, наивно не видели,
Полагая, что им лишь дано
Откуда-то свыше от какого-то небожителя
Право требовать или карать
Как заведённых порядков злостного нарушителя.
Заведённых, как будто играть
Собираются, и у всех для ключа в голове дырка.
Заводным людям нужен завод,
Видеть на стенах портреты какого-нибудь утырка,
Верить, что их он ведёт вперёд,
И привычная, но всё поглощающая рутина
Добывания сносной еды,
Одна мысль сверлит мозг, что партия и народ едины,
И это их спасёт от беды,
Что наша страна — злобным врагом окружённая
крепость,
А народам надежда и друг,
И решать было мне этот очень запутанный ребус
Непосильно да и не досуг.
Жил в империи, то есть, под жёсткой пятой легиона,
Ей гордиться учили меня.
Ну, точнее, в провинции, как говорят, в регионе,
И считал, что страна вся моя.
Знал, что власть нам нужна, чтоб погибнуть,
её защищая,
(Не себя же, убогих, самих
От пришельцев различных племён,
что собой замещают
Тех, кто скрепой замыслен для них,)
А от прочих империй, что нас под пяту под иную
Ах, какое несчастье, возьмут.
Но надеялся я, что меня сия чаша минует,
Чаша войн безрассудных и смут.
Быть щитом тем далёким патрициям, центурионам,
Или скрепой в какой-то войне,
(Что каргой называют на стройке, и крепят ей брёвна,
Ударяя кувалдой по ней,)
Я совсем не хотел, и системе кормушки имперской
Слава Богу, не принадлежал,
И гордиться творцами культуры Отечества дерзко
Отказался, нейтральность держа.
Грех — считать себя русским,
поляком, грузином, евреем,
Даже если в тебе эта кровь,
Потому что одну все планету для жизни имеем,
И отрезок от нити веков.
Грех — хотеть, грех мечтать, грех иметь,
и поэтому каюсь,
Что живу, что такой, какой есть,
Что порой от отчаянья матом отборным ругаюсь,
И нести продолжаю свой крест
До могилы, где некогда будет на мне он поставлен,
И где буду зарыт и прощён,
Как какой-нибудь вор, или вождь
и убийца как сталин,
И покроюсь землёй и плющом.
И тогда вся вселенная атомов, разных молекул,
Вместе с духом и волей умрёт,
Распадётся держава, что раньше звалась человеком,
Словно армия или народ.
А пока я все звёздные роты галактик бросаю
За трофеями разными в бой,
Даже если в каких-то грехах и нелепостях каюсь
И грущу недовольный собой.
Или что-нибудь съесть выхожу потихоньку на кухню,
И во тьме выключатель ищу.
Я с куском перед столиком в кресло согретое рухну,
И грехи себе щедро прощу.
И вселенная тела, верховному слову послушна,
Рада словно награде еде,
Раскрывает компьютер, чтоб не было Богу,
(мне), скучно
Отдыхать от космических дел.
Ах, не надо противиться данному в мире порядку,
Он естествен, предопределён,
И всегда отомстит тем, кто будет коварно и гадко
Ставить палки в колёса времён.
Побеждает, как Дарвин сказал,
в мире только сильнейший,
И совсем он не страшен теперь,
Потому как жестокость и подлость дают ему меньше,
Чем Добро, да и сильный — не зверь.
Это крыса слабее, и жаждет над сильным победы,
И готова на всё потому.
Все убийства — от страха, не сильным
и лучшим что ведом,
А ничтожеству лишь одному.
А как временны эти победы над сильным и умным!
Скольких стоят усилий и жертв!
Где сейчас победившие римлян свирепые гунны?
Сотни лет их не слышно уже.
Если сдались пред немцами в прошлом поляки и чехи,
Всё, что можно, от них переняв,
Самобытные варвары, с верою вместо доспехов,
Сохранили воинственный нрав.
Но господствовать немцы над ними
по-прежнему стали,
Приглашённые царству служить,
Став элитой, и русским культуру дворянскую дали,
Что без дела на полке лежит.
Эти все эфиопы, французы и немцы, и скотты,
Что к нам западный ветер занёс,
Что, служа императору, взяли на душу заботу
О туземцах, и так повелось.
Бары с кровью ордынской, литовской, варяжской,
немецкой,
Получая отставку от дел,
Занялись баловством, подражая Европе по-детски,
Уезжали, покинув надел,
И писали про русские сёла, поля и дубравы
И про преданный барам народ,
Про его деревенскую жизнь и про дикие нравы,
И истории средних широт.
И римейки писали на разные шведские сказки
Придавая славянский им флёр,
И раскрасив рассказы в реалий российские краски,
Выдавали за русский фольклор.
Каюсь, всех уважал, кто по-русски писали умело,
Добиваясь от слова игры.
Но гордился (ведь можно гордиться детьми или делом)
Тем, что создал лишь сам и открыл,
Грех — гордиться, напрасно кумиров себе создавая,
Похваляясь страной и женой.
Лучше идолов и идеалов реальность живая,
Со своей справедливой ценой. |