Андрею А. Тарковскому
Боян, усталостью седой, на тризне, молча, восседал.
Рукой степенно, не спеша, разводы струн перебирал,
и вырывался из - под них пророчество огня - горящий стих,
что годы грозные грядут... Но, вдруг, задумавшись, затих.
Крик чаек молнией умолк, и Конязь над судьбиной встал,
и обращаясь к Старику, во гневе грозен, так сказал:
- Что ты умолк, Вещун бесстрастный, в душе поднявши ураган?
Или не зришь, что Киев Красный, стоит на горе всем врагам?
Не разомкнул уста поэт. Тотчас в удушливом затишье,
узрели вои, как огнище Священный город пожирал.
Глаза устало Князь прикрыл, и бисер слов из уст поплыл:
Там за чертою страха нет, и ближним станет дальний свет.
Печаль проходит, затухает и только вера от беды спасает.
Поэт молчал, лишь темной струйкой стекала кровь с его чела,
забвеньем песни погубя. На поле брани он играл,
и, видя, рухнувшие стены, Руси свободу даровал.
Поодаль спали Князь с дружиной...
|