Когда молния разрывает небо и над головою из края в край прокатывается гром, мало кто может остаться равнодушным. Гроза – слишком громкое и яркое событие, чтобы пройти незамеченной. Гроза – это вызов. Кто-то её боится, кто-то ждёт с восторгом, но в любом случае возникает эффект сопоставления масштабов: к маленькому человеку приходит большой мир. Величие мира являет себя.
Естественно, что душа поэта отзывается на эту манифестацию. Но отзываться она может по-разному. В стихотворном пространстве у разных авторов возникают различные образы грозы.
Вот, например, у Павла Когана (1918-1942):
Косым, стремительным углом
И ветром, режущим глаза,
Переломившейся ветлой
На землю падала гроза.
И, громом возвестив весну,
Она звенела по траве,
С размаху вышибая дверь
В стремительность и крутизну.
И вниз. К обрыву. Под уклон.
К воде. К беседке из надежд,
Где столько вымокло одежд,
Надежд и песен утекло.
Далеко, может быть, в края,
Где девушка живет моя.
Но, сосен мирные ряды
Высокой силой раскачав,
Вдруг задохнулась и в кусты
Упала выводком галчат.
И люди вышли из квартир,
Устало высохла трава.
И снова тишь.
И снова мир.
Как равнодушье, как овал.
Я с детства не любил овал!
Я с детства угол рисовал!
(1936)
Поэт как бы сопровождает грозу. Он с ней на одной волне. Стих собирает события, связанные с грозой, выстраивая их во временной ряд – с самого начала буйства стихии до её полного истощения.
В результате гроза проходит не только через городок автора, но и через его душу. Он испытывает сначала эмоциональный подъём, а потом спад. Мир, в котором гроза уже закончилась, кажется скучным, бессобытийным. Гроза задаёт масштаб, который явно больше обыденности. Величие происходящего отбрасывает отблеск на душу поэта. Она воспаряет, а потом – всё заканчивается, и это обидно.
Коган противопоставляет геометрию грозы (угол) геометрии повседневности, чуть ли не мещанства (овалу). И сам выбирает угол. Последние строки –
Я с детства не любил овал!
Я с детства угол рисовал! –
стали крылатыми, вошли в отечественный фонд цитат. Интересно, что Коган пишет «с детства» в 18 лет. Детство только-только кончилось, жизненного опыта накопиться ещё не могло, но как же авторитетно это у него проговаривается…
Совсем другая гроза у Петра Семынина (1909-1983)
Вначале тополь кинулся к окну,
Прося пустить его, как деда, в кухню,
Когда, в три неба молнию загнув,
Косматый гром над самым домом ухнул.
Потом и небо, и земля, и день,
И всё, что мчалось мглы и воя комом, —
Вдруг захлебнулось в яростной воде,
Ударившей из медных трещин грома.
И только старый тополь за окном,
Один, как Ной, оставшись во вселенной,
Едва прикрыт бобыльим зипуном,
Просился в кухню, кланяясь смятенно.
Оттуда пахло хлебной тишиной,
И небоглазый — лет пяти — мальчонка,
Бесштанный, перепачканный золой,
На подоконнике сидел тихонько.
Он улыбался смутно, как во сне.
Потом привстал и тоненькой рукою
Отдёрнул вниз задвижку на окне
И распахнул его навстречу вою.
Вот это было весело, когда
Совсем-совсем озябший старый тополь
Ввалился в кухню, испугав кота,
И — весь в дожде — залопотал, захлопал.
Но мальчика, промокшего до пят,
Уже в постель тащила мать, ругая.
А буря, злясь, что хлещет невпопад,
Над кухней грохотала не смолкая.
(1946)
Тут нет никакого слияния со стихией. Наоборот, существует барьер: гроза там, за окном. Там зона бедствия, а дома спокойно, дом – это убежище.
Главный герой стихотворения – мальчик – настолько уверен в безопасности стен своего дома, что придумывает историю о тополе, нуждающемся в спасении. И в этой истории он совершает свой подвиг – открывает окно, чтобы впустить в укрытие этого нового беженца от грозы (первым был его дед, который пришёл в самом начале).
Если стихотворение Когана описательно – там нет другого сюжета, кроме самой грозы, то у Семынина стих – это приключения людей. Гроза – лишь фон, даже не один из персонажей. Стихотворение получилось камерным – всё действие помещается на кухне, чуть ли не на её подоконнике. Никакого масштаба, никакого величия. Но при этом стихотворение оставляет светлое и лёгкое впечатление. У мальчика всё получилось. Он – настоящий герой. Тогда как у Когана стих вышел конфликтным и проблемным.
Третья гроза – Льва Озерова (1914-1996) – вообще никак не пересекается с миром людей. Связь существует разве что через название. Стих называется «Северная гравюра». Так и видишь эту гравюру – в черно-серебряных тонах: лось, застывший среди ночного леса.
Ветвистый лось стоял на косогоре,
Прислушиваясь к шелестам лесным.
Тропа в кустах вилась, как узкий дым,
И тучи шли,
И ветер, с ними споря,
Деревья пригибал к земле.
И лось
Стоял внимательный
И думал: что стряслось?
Он весь напрягся:
Леса шелестенье
Дразнило зверя чуткое терпенье.
Но он стоял.
И спорили с кустом
Его рога.
И в воздухе пустом
Раздался гром,
Пространством повторенный.
Залепетали листьями кусты,
И на мгновенье вековые кроны
Явились, просияв, из темноты.
А лось стоял,
Раскинув гордо ноги.
Он видел молний горные дороги,
Он ждал, он видел небо над собой
И всматривался, будто он впервые
Глядел на мир,
И забирал губой
На свежих листьях капли дождевые.
Мне часто вспоминался этот лось,
Внимательный, стоял он на дороге.
В нем так могуче и законченно сплелось
Спокойствие с готовностью к тревоге.
(1938)
Замерший (между спокойствием и тревогой) лось – вполне живой. Может быть, поэт описывает своё впечатление действительно от увиденной гравюры; может быть, он обрисовал эту картинку словами и вдруг увидел параллель – такое вполне могло быть висящим на стене изображением; это неважно, лось всё равно живой. Он, раздувая ноздри и поводя ухом, слушает происходящее вокруг. Сверкают молнии, гремит гром. Лось стоит. И нельзя сказать, что для него происходящее ординарно. Поэт подчёркивает, что лось совершает открытие: он видит мир, как будто в первый раз. Но он не спешит пугаться.
Отступив от стиха, мы можем прокомментировать: животное есть животное. Оно не наделяет окружающее пространство дополнительными смыслами, как это свойственно человеку. Человек окультуривает всё, на что падает его взгляд, втягивает всё сущее в культуру. Мы видели это у Когана, приложившего к грозе геометрию. Семынин рассказывает сказку про замерзший и промокший тополь. Всё это – человеческое преобразование природы, инъекции смысла в окружающий мир. Лось на это неспособен.
Способен поэт. Озеров вкладывает в душу лося восприятие, которое более подошло бы человеку – переоткрытие мира. Это ему нужно, чтобы прийти к интерпретации лося как некой почти мифологической фигуры – воплощению спокойствия за миг до бегства, стойкости до последнего. Поэт восхищается своим героем и, наверное, немного завидует ему. Хотелось бы также уметь держать паузу, быть готовым к тревоге, но не отдаваться ей сразу, несмотря на удары грозы.
Больше хороших стихов в Telegram-канале ЕЖЕДНЕВНИК ПОЭЗИИ: https://t.me/stihydnya
