Пока права свои сурово держит день...

Пока права свои сурово держит день, я не вижу твоего истинного облика, но это не значит, что я его не чувствую. Я подозреваю тебя каждую минуту, каждый вдох твой у меня на счету, каждый быстрый взгляд твой по сторонам я запоминаю.
Когда день сдается, у меня больше прав, чем у тебя. Ты уходишь быстрым шагом от города прочь, пряча лицо под капюшон, чтобы никто случайно не увидел твою звериную сущность. Ее еще в тебе мало, но глаза начинают гореть желтоватым огоньком кошки, а человеческое тело ломит, предрекая превращение. Совсем скоро оно станет гибче, сильнее, ловчее, твой рост станет выше, а мускулы нальются силой и даже многослойные тяжелые ткани платья не скроют больше твоего звериного хвоста.
Я жду, когда сдастся вечер, и милосердно разливаю повсюду свой серебряный свет. Ты боишься, пытаешься забиться в привычную темень и прохладу, но я знаю это и потому с особенным удовольствием зажигаю озерную гладь звездным светом, проливаю его на кусты и кувшинки, настигаю тебя.
И тебе ничего не остается кроме как признать поражение и выйти из кустов к воде. Ты обращаешь ко мне свой взор, смотришь с укором и страхом, зная, что я – та единственная сила, что властвует над всей твоей натурой. Именно я решаю, станешь ты сегодня зверем или сумеешь сохранить свой облик…
Интересно, почему вашу породу так легко свести с ума с помощью одного своего появления в бархате неба? Одно появление в полную силу и вы уже не контролируете  своих порывов,  своих инстинктов.
Почти жаль. Наверное. Не знаю, ведь мне безумство знакомо лишь издалека.
Теперь, когда я тебя вижу, еще легонько скрываясь, так, чтобы иметь возможность и скрыться и раздаться в полную силу, я могу рассмотреть тебя.
Молодость почти нетронутая, почти не испитая. Нет в чертах еще заострения от бессонности ночей, нет еще жестокого залома возле губ, глаза не смотрят тяжело, нет – еще со страхом. Ты еще боишься и это прекрасно. Через пару лет, когда твое лицо посуровеет, когда оно растеряет свое очарование и огрубеет, исчезнет страх и останется усталость.
Твою дрожь я чувствую издалека…
Это не дрожь холода, ночь сегодня теплая, даже непривычно теплая. Это дрожь от ярости на меня и тех, кто сделал с тобой это, на весь свой род ярость. Это судорога стыда на себя саму и еще плохо сложенная, но уже заявленная мысль о смерти…
Это не сказанное: «может,  так было бы лучше».
Почти жаль.
Ты прислушиваешься наполовину человеческим, а наполовину и звериным слухом, пытаясь уловить в гудении ветров что-то свое, напевное, успокаивающее. Беспокойно водишь плечами, когда ветер настойчив и ткань платья кажется уже несносной, мешает, как будто бы сдавливает непринадлежащее, неподвластное твоему разуму тело.
Ты боишься, а я наблюдаю.
Серебрятся кувшинки в воде, перемигиваются светлячки, как будто бы множество магических огоньков собрано здесь для тебя.
Собрано мною.
Если я появлюсь – тебе конец. Конец твоему человеческому, виват твоему чудовищному. Не принадлежишь, не чувствуешь, не веришь.
И только боишься, пытаясь замереть, чтобы ветер и свет серебряного неба не угадал тебя возле воды, где нет ни одной живой души, где никто не пострадает, если ты потеряешь контроль.
Вернее: когда ты потеряешь контроль.
Рано или поздно ты станешь зверем, вырвется на свободу сила, которую нарекут проклятой, пойдут по следу служители Животворящего креста и станут плести сказки о тебе для непослушных, не желающих спать детей.
Когда-нибудь это произойдет, я знаю.
Но сегодня мне очень жаль твою юность, и я медленно скрываю свой свет, оставляя твой силуэт темнеть в ночи.
Сегодня я дарю тебе контроль над  самой собою.