Русская деревня

что непосильно для небольшого фермерского хозяйства. Для успешной конкурентной борьбы и прибыльной работы минимальный масштаб сельхозпредприятия сегодня должен соответствовать размерам среднего советского колхоза.

В соответствии с реформой девяностых годов можно было объединить свои паи с другими и создать на базе колхоза сельскохозяйственный производственный кооператив (СПК) или сельхозпредприятие иной организационно-правовой формы. Большинство колхозников так и поступили – отдали свои паи в новые предприятия, тем более что во многих случаях так было рекомендовано (велено) местным начальством в виде районных властей и председателей колхозов, которое имело свои виды на эти самые паи.
Дальше же, на протяжении последних двадцати лет открыто происходила полная вакханалия разбоя и грабежа крестьян. То самое ушлое начальство, убеждавшее колхозников объединить паи и сохранить предприятия, стало их скупать, в основном за бесценок, кого просто уговаривая, кому угрожая. У многих крестьян, пользуясь их пагубным пристрастием к алкоголю, за пару бутылок дешёвой водки можно было взамен получить паи в несколько гектаров земли и на сотни тысяч рублей имущественных паёв (прав на общее имущество). Часто, даже уже в начале нового века, у бывших колхозников просто внаглую грабили землю у всех на глазах, незаконно осуществляя межевание, оформление права собственности, перепродавая по нескольку раз. В конечном итоге земельный участок оказывался в собственности у конечного, добросовестного по закону приобретателя, или его доверенных лиц, по справедливости же который являлся преступным грабителем. Всё это могло происходить, да происходит и сегодня даже при обнародовании такого беззакония в средствах массовой информации (СМИ)!
Колхозники же, будучи экономически неграмотными, как и и почти все мы в то время, не видели в своих паях особой ценности. Тем более только что, осенью 1992 года, на их глазах происходила выдача приватизационных чеков всем гражданам России, которые отнюдь не сделали их более богатыми. У крестьян, которых веками грабило и обманывало государство, особенно в советский период, можно сказать на генетическом уровне закрепилось недоверие к любым государственным реформам. Государству не верили.

Председатели СПК, где в одиночку, где с помощью главных специалистов (главного бухгалтера, главного экономиста, агронома, зоотехника, главного инженера), бессовестно разворовывали возглавляемые хозяйства, получая так называемые откаты и при каждой продаже, и при каждой покупке, постепенно переводя таким образом активы хозяйства в свои личные средства. На эти средства они затем создавали новые предприятия, где уже был один или несколько собственников, куда в конечном итоге переводилось и имущество, в том числе земля, и весь коллектив работников. Так появлялись у всей бывшей колхозной земли, или большей её части, и остального имущества – скота, семян, техники, зданий и сооружений новые владельцы. Обворованные же колхозники снова оставались ни с чем, даже не почувствовав вкус частной собственности.
Многие сельхозпредприятия постепенно скупались предприятиями-сельхозпереработчиками, которые в послеперестроечное время оказались довольно в неплохой экономической ситуации. В центральночернозёмных областях и на юге России скупкой земли активно занимались и крупные предприниматели, пришедшие в сельское хозяйство из других отраслей, так как даже на Русском Севере сельское хозяйство при разумном ведении дела и вложении больших средств даёт неплохую прибыль. На юге же, особенно в Черноземье, сельское хозяйство вообще является очень прибыльной отраслью, вопреки расхожему времени. Многие олигархи, не зная, куда ещё деть свои деньги, активно скупали наиболее ценные земли в Черноземье.
Таким образом сегодня большинством сельхозугодий владеют не крестьяне, а отдельные частные лица-предприниматели. Причём у некоторых из них, олигархов-миллиардеров, в собственности находятся тысячи квадратных километров наилучшего в мире чернозёма! В России по сути возродились крупные помещичьи хозяйства, появились невиданные доселе латифундии, какими бы агрохолдингами они не назывались. Крестьяне же, как при коммунизме были наёмными работниками, так ими и остались, только сейчас их легче уволить и нанять других. А новоявленные земельные магнаты меряются количеством деревень и «крепостных», как они называют между собой своих наёмных сельскохозяйственных работников.

Какую там статистику приводили нам советские школьные учебники, подчёркивая несправедливость владения землёй помещиками? К началу ХХ века на 10,5 млн. крестьянских хозяйств (настоящих крестьянских хозяйств, не нынешних сельхозрабочих!) приходилось 75 млн. десятин земли (1 десятина примерно равна 1,09 га, т.е. это около 82 млн. га), а на 30 тысяч помещичьих – почти столько же, 70 млн. десятин (около 76 млн. га). Чем же сегодняшняя статистика земельной собственности отличается от прошлой, столетней давности? Отличается кардинально, так как сегодня крестьяне фактически вообще не владеют землёй, за исключением приусадебных участков, да кое у кого сохранились ещё паи, практически бесполезные, которые уже наверное и в принципе нельзя выделить в земельный участок в натуре. Исторически круг замкнулся. Что имели сто лет назад, к тому и пришли, только во сто крат хуже! Впору вновь, как сто лет назад поднимать вопрос о ликвидации крупного помещичьего землевладения и передаче земли крестьянам. Хотя уже некому передавать – многочисленным сельским жителям на плодородном юге России и в Черноземье, давно уже оторванным от традиционного сельского уклада, земля уже не нужна, их миросознание наёмных рабочих укоренилось слишком прочно. На Русском Севере же землю передавать просто некому, ибо все кто мог, давно уехали из деревни. Крестьянство России как класс было уничтожено ещё при коммунизме и его не воскресить. А вот помещики возродились заново.

Может быть даже новые помещичьи хозяйства – не самое плохая судьба бывших колхозов. Ведь, например, в Нечерноземье, где сельское хозяйство на порядок менее выгодно, чем в каком-нибудь Краснодарском крае или Воронежской области, большинство колхозов (СПК) просто разорились или обанкротились, часть преднамеренно, часть из-за неумения вести хозяйство в рыночной экономике новыми помещиками. Всё, что можно было продать – зерно, скот, технику, продано. На Вологодчине или Вятке с их скудными дерново-подзолистыми почвами огромные территории запустели и брошены, особенно вдали от дорог. А если учесть, что и дорог там практически нет, можно представить масштабы разорения. Капитал пока до этих мест не добрался – земли скупаются постепенно, с Юга на Север, и только Бог знает, когда эти земли будут прибраны загребущими руками новых богатых. Здесь все, кто мог и хотел, давно уехали из села.

Бывает, едешь в тёмное время по бесконечной вятской лесной пустыне, и ни одного огонька на многие вёрсты вокруг. И вдруг случайно мелькнёт слабый свет в какой-нибудь ветхой избушке, и наведёт тебя на размышления, что вот, наверное, доживает там свой срок какая-нибудь бабушка, забытая всеми родными, или вовсе их не имеющая, не захотевшая уезжать со своей родины, да и некуда ей уезжать. Любимый ушёл на Войну, да так там и остался навсегда, как и почти все мужики из их деревни. Только и осталось от него что пожелтевшая и рассыпающаяся от старости единственная фотография, да свет памяти, озарявший всю её несчастную жизнь. А жизнь как один день прошла в сплошном изнурительном труде на земле, не разгибая спины от зари до зари. В Войну и сразу после неё приходилось женщинам, надрываясь из последних сил, пахать на самих себе, за палочки-трудодни. Поэтому сразу после работы шли не отдыхать, а на свои огороды, чтобы обеспечить собственное существование. 
И была это раньше не деревня в три дома, а большое село, в котором при царе был храм и школа, а при коммунизме – центральная усадьба колхоза, и больница, и почта, и сельмаг, и клуб, где вовсю кипела жизнь со своими драмами и страстями. И вот всё разорено, нет никого и ничего, только развалины прошлой жизни, на которых может ещё остались умирать несколько стариков, последних из жителей этого села, без медицинской помощи, без магазина, без транспортного сообщения хотя бы с райцентром, без газа и водопровода. Слава Богу, что хоть электричество ещё не отключили. Несчастные доживают как могут и покорно ждут, когда их Бог приберёт. Одинокий тусклый огонёк в окошке избы да старое кладбище с покосившимися деревянными крестами и оградками - вот и всё, что осталось от русской деревни.
В то самое время, когда окончательно умерла русская деревня, во многом из-за того, что государство не вкладывало и не вкладывает в сельское хозяйство необходимых денежных сумм из-за нехватки денег в бюджете, происходит выплата огромной ежегодной дани Чечне… А по телевизору показывают, как колосится отменная пшеница в краснодарских и ставропольских латифундиях.

Так и остался нерешённым земельный вопрос – тысячелетний, вечный и, похоже, никогда не разрешимый для России. Главный вопрос, из-за которого и произошёл Октябрьский переворот 1917 года.