Фото: Александр Бурый
В ноябре 1918 года Марина Цветаева поступает на службу в информационный отдел при Наркомнаце (Народный Комиссариат по делам национальностей). «Странная служба! Приходишь, упираешься локтями в стол (кулаками в скулы) и ломаешь себе голову: чем бы таким заняться, чтобы время прошло?».
В обязанности Марины Ивановны («помощника не то секретаря, не то заведующего») входило составление архива газетных вырезок (отчёты о военнопленных, продвижение Красной Армии и т.д.). «Потопаю в белизне. Под локтем — Мамонтов, на коленях — Деникин, у сердца — Колчак. Здравствуй, моя «белогвардейская сволочь!».
Наркомнац располагался на Поварской, в бывшем доме графа Соллогуба («Пишу в розовой зале… Мраморные ниши окон, две огромных завешенных люстры…»).
По прошествии некоторого времени Комиссариат неожиданно снялся с насиженного места и перекочевал в Иерусалимское подворье. Переезд занял 10 дней, в течение которых работники Наркомнаца развернули ожесточённые бои за «остатки ростовско-соллогубовского добра» (диваны, комоды, люстры и пр.), оседавшие, в конце концов… в кабинетах начальства. Такая явная несправедливость обижала многих.
Однажды к Марине Ивановне влетела одна из таких обиженных сотрудниц (собездельниц, по меткому выражению поэтессы) — «розовая, здоровая, курчавая (белый негр), легко-мыслящая и легко-любящая»:
— Товарищ Эфрон! Если бы вы знали, как у Ц-лера хорошо! Секретер красного дерева, ковёр, бронзовые бра! Точно в старое время! Хотите, посмотрим?
Бежим через этажи. Комната №… Отдел такой-то… Кабинет заведующего. Входим.
"Негр" торжествующе:
— Ну!
— Ещё бы подушку под ноги и болонку…
— Будет с него и кота! (В глазах веселящийся бес.) Товарищ Эфрон! Поймаем ему кота!
Тут в 18-ой квартире есть. А?
Я, лицемерно:
— Но он здесь всё загадит.
— Вот этого-то я и хочу! Громилы проклятые!
Через три минуты кот выкраден и заперт. «Служба» кончена. Летим, родства не помня,
со всех шести этажей.
— Товарищ Эфрон! Малиновая оттоманка-то, а? А графинины ковры-то, а?
Вдогон диаболическое мяуканье мстителя.
