Крепость задним умом, она же "сообразительность на лестнице", как говорят французы - наши старые русские добродетели. Вот и теперь, когда Льва Сидорова больше нет с нами, я перечитываю немногочисленные стихи, которые он выставил на Фабуле - и замечательно хорошо понимаю: нашим автором был человек, который только в силу своей природной скромности не пожелал занять видное место в русской поэзии. Даже сейчас, когда в России на поэзию подавляющему большинству так называемых "культурных людей" просто наплевать, Льву достаточно было бы только предъявить свои тексты в представительном количестве - остальное произошло бы само собой.
Архивом Льва Сидорова сейчас занимаются его литературные наследники, что естественно. Может быть, со временем удастся выставить на Фабуле больший, чем теперь, объем его сочинений - если на то будет дано согласие. И тогда можно будет поговорить обстоятельнее. А сейчас - лишь предельно краткие наблюдения над наличными текстами.
Лев, человек исключительно образованный и совсем не склонный к шутовству и ерничеству в повседневной жизни, тем не менее не любил сугубого "серьёза" в своих стихах. В то же время он не был склонен и к тотальной иронии и постоянному скептицизму. Ближе всего к точному определению его главного тона был бы термин, придуманный Джойсом - jokearnest funserious, "шуткосерьезность". Это намеренный антиэпический пафос, уход от ложно-многозначительного поэтического глаголания, к которому так склонны напыщенные графоманы, и вместе с тем - пристальное внимание к устройству человеческой души, выраженное в остропарадоксальной и всегда оригинальной форме. Все тексты Льва исключительно остры и свежи, даже если обнаруживается, что сделаны они из подручного словесного материала. Таково свойство мастеров - то, что у других немедленно обнаружило бы себя как собрание штампов и заезженных приемов, под пером мастера поворачивается прежде скрытыми гранями и звучит ярко и ново.
Лев безупречно владел одним из самых важных приемов лирической поэзии - точным дистанцированием от средоточия координат собственного текста. В его стихах управление парой "автор-лирический субъект" всегда строго выверено. За авторским "я", под которым у неумелых или наивных стихослагателей всегда подразумевается собственное "я" (и которому в содержании соответствует нечто вроде приступа стихотворной рвоты прекрасными чувствами, так называемое "самовыражение"), у Льва скрыт всегда и только лирический субъект, автору не тождественный. Это тоже свойство натуры мастера - якобы свойственный лирике безудержный субъективизм переведен в регистр строгого объективного наблюдения и трезвого видения, но выражен именно средствами лирики - жанра, который не предполагает сюжета и героя и основывается только на структурировании времени, пространства и мысли в пределах внешне формализованного текста.
Еще одно свойство незаурядного таланта, невооруженным глазом видное в стихах Льва Сидорова - это его четкая мировоззренческая тенденция и ориентация, "стержень" творчества. Настоящий поэт никогда не творит по принципу радиолокатора кругового обзора, не откликается соответствующим "писком-всплеском" на факты и события "реальности" - такой тип реагирования свойствен скорее журналистам-новостникам или так называемым штатным редакционным поэтам, специалистам по рифмованным прибауткам на злободневные темы. Стихи Льва - это фрагменты большого лирического повествования, строгий план которого он сам вряд ли составил и держал в уме, но которому следовал просто потому, что иначе не мог. Можно уверенно сказать, что стихи Льва Сидорова, собранные значительным корпусом, легко (или не слишком легко, но явно) сложатся в несколько циклов. Безумно жаль, что автор не оставил на этот счет никаких наметок и указаний, чтобы его последняя воля была понята окончательно и безусловно.
Лев обладал острейшим чувством языка на уровне изощренности - таким чувством языка, которое свойственно только подлинным поэтам. Затасканность и чудовищная избыточность такого "рабочего материала", как слова, не представляли для него ни малейшей проблемы. Он мгновенно, с ходу видел проколы, промахи и нестыковки в стихах, для наведения на которые самих торопливых авторов иногда приходилось чуть ли не возить носом по бумаге. Он великолепно схватывал стиль и интонацию любой вещи и сразу же давал стопроцентно точные советы по ее усовершенствованию в этом плане (это я утверждаю на личном опыте - несколько советов Льва я принял сразу и безоговорочно и долго поражался, как я сам мог не заметить такой очевидности).
И наконец, Лев обладал совершенно бесподобным чувством юмора. Таким чувством юмора, которое в эпоху тотальной петросянщины - большая редкость. Разумеется, это не гогочущий юмор ёрника, о котором я поминал вначале. Это особый юмор, который нельзя найти в банальных хохмаческих приемах пишущих для шоу-бизнеса юмористов. Этот юмор по большому счету и вообще не очень-то свойствен русской словесности - он скорее западного происхождения (а Лев был очень и очень сведущ в западной литературной классике и не столько "знал" ее, сколько впитал ее дух и носил его в себе как органическое свойство натуры). Такой литературный юмор неизбежно должен быть составляющей характера его носителя, и главный его признак - категорическое неприятие самовозвеличения, ни своего собственного, ни чужого, неприязнь к ложному пафосу, самоирония, стремление проколоть любой надувающийся пузырь, умение разглядеть любого, кто позабыл "вынуть пробку", и мягко подцепить его так, чтобы раздавшийся при этом звук никого не уязвил и не произвел другого эффекта, кроме дружелюбного смеха.
Теперь, когда Льва нет с нами, я бесконечно жалею, что мало говорил с ним - расстояние препятствовало, а в Сети вдоволь не наговоришься. В одном из своих обращений ко мне (не люблю интернетское словечко "пост") он невзначай обронил фразу, которую я мгновенно подхватил и теперь часто цитирую со ссылкой на него. В этой фразе - весь Лев, и не только его юмор и великолепный речевой стиль, но и все его мировоззрение: "ЧИТАЯ ЭТУ ВЕЩЬ, Я СМЕЯЛСЯ ВЕЗДЕ, ГДЕ НЕ ПЛАКАЛ". Совсем просто сказано. А если вдуматься... И еще: именно Лев в одной из сетевых недолгих бесед раскрыл мне глаза на такую банальную вроде бы вещь, как общеизвестный монолог Гамлета (общеизвестный в том смысле, что "Быть или не быть?" помнят почти все, а вот дальше обычно память отшибает). Когда он указал мне на центральную фразу этого монолога ("Умереть - уснуть. И видеть сны, быть может?") и дал свое истолкование (Гамлет больше всего боится, что, умерев, будет видеть сны о земной жизни, а это и есть непереносимая мука, ибо спящие просыпаются, на что умершие рассчитывать не могут), я поразился - такого истолкования нет ни у кого из более-менее толковых шекспироведов. Видимо, для Льва это была не просто эффектная цитата...
Полностью разделяя неприязнь Льва к пафосности, все же не могу не сказать напоследок: Друг, если есть иная жизнь, то пусть тебе не снятся в ней горькие сны
