Нарвское скерцо.

1.

Поздняя осень. Чёрное небо. Мрак на два шага идёт впереди.
Шаг влево – пустота религиозных обрядов.
Шаг вправо – бездна космическая.

Спускается Часослов по ступеням крыльца Иерусалимского храма в гущу созвездий людских, - пересчитывает в уме плиты каменные, - что-то бормочет об ускорении.
Хотя путь искомый уже определён: он выдержан в прошлом – он данность.

Вот урок, - вот завет.
Вот рука, - вот нога – середина совести равна.

Просто Час испытательный сошёл на берег Проявленного умудрённым странником.
И отступилась ночь неведения.

И выстроилась в текстовое пространство – в едва осязаемую конструкцию мыслеобраза, - дорога исканий короля триединого времени.
И осветился край земной утренней молитвой Бога.
И Слово Живое напомнило людям о единстве всего сущего.

И площадь городская – ветхозаветная Книга – укрылась поседевшими прядями.
И люди Книги – данники площадного времени – перемешались с опавшими листьями.
И сквозняки престарелые, - обрядились в одежды поздней осени.

Сколько же вас, сограждане, - пришедшие на площадь Распятия сверить время в отношении двух сил?
Сколько же вас, - со страхом следящих за поступью Времени?

Гудят горожане разноязыко, - но об одном.
Все хотят знать.
Что дальше?

Похоже, забыли, люди площади, - какое чувство возносит истину над сознанием.
Какие завалы бремени надо расчистить, - чтобы ощутить вкус вечности.

Тоскуют басы, скрипит клавесин, и скрипка фальшивит – все хотят знать.
Что дальше?

Перекатываются по главной площади Города чьи-то глухие вопросы.
Перекатываются по столу поминальному листки отрывного календаря.
Фигурки людей придавлены полночными сумерками.

Кружат над Городом чёрные птицы.
Короткие, но хваткие сны осени бросают рваные тени на плащаницу Матери.
На память человеческую опадают рваные тени.

Просто так ветры сложились.
И стаи вороньи сбились в тучи.
И торопливый дождь залил иерусалимскую площадь не лучшими воспоминаниями ночных скитальцев.

И понял Часослов, - что сдирать маски благопристойности с песен осени, - совсем не обязательно.
Всё равно не уберечь от запахов очумелости пожирателей площадных истин – падки люди Книги до брехни фарисеев и книжников.

Поэтому не надо классифицировать носителей никакого и прежнего времени, - с оглядкой на дыхание Мёртвого моря.
И так ясно: подогнано одно к другому строго в соответствии с ожидаемым Представлением.

Ропотно на душе у горожан.
В глазах рябит – чёрные циферки занозят.

Обрамлён лик Марии кровоточащим венцом.
Белой ризой укрывают облака предсмертную долю материнского чрева.

Ибо пришёл Срок.
И вспугнул простодушную тишину отражённых небес вопрос Матери.

Но тишина – в ответ.
Лишь циферблат городских часов – вздрогнул.
И Часослов переключил сознание людей площади на искомое время.

И толща предчувствий нашла приют в душе Матери.
И выдвинулся из тени городской Иисус.
И Слово заздравное прибилось к мысу Добрых Надежд – бьётся ладья белая о простуженный берег.

2.

Да, каждому дано прозреть, - когда дождь-пророк, стекающий с крыш небесных, - омывает душу.
Иисус не исключение.

Вспомнил пришелец о своём назначении – озолотил крылья памяти утренним светом.
И борозды дорог, исхоженных Часословом, - свернулись в кольца времени.

И принял Сын назначение Отца.
И принял Израиль кару суда, - по итогам недремлющей человеческой совести.

И конфликт, - возникший между Божьим замыслом, - и тем, что на свой страх и риск, - управляет площадным сознанием, - определил время фактическое.
И текст осенних причин затаился в предсказаниях календаря иудейского.

И вколотил палач в плащаницу совести, - символ веры людской – крест позорный.
И губы Марии шевельнулись белыми листьями.
И остолбенел посреди иерусалимской площади вопрос без ответа.

За что?
Кровоточит неслышный вопль Матери.

И Час объективного времени, - совпавший с дыханием икон забвения, - не знал что ответить.
И рокот городского прибоя заглушил неудобный вопрос Матери.

Но не отступил Иисус от свидетельств икон Затмения.
Ибо одним лишь намерением, - не взъерошив и волосинки на теле волчьего сна, - не изменить сущность людей площади.

И завязались в узлы, - скорбные ветви деревьев.
И седые пряди осени, - укрыли площадь Распятия изморозью.
И зеркальная гладь низкого неба, - взялась мелкой рябью.
И слёзы Матери наводнили территорию Города.

Впрочем, - потоп очищающих снов давно ожидался.

Промелькнули столетия – проржавела память человеческая.
Но каждый, так или иначе, сможет пересказать историю, - пережитую Христом-искупителем в Иерусалиме.

Хотя один и тот же сон – не оседлать дважды.
Поэтому верующие, - которые из теперешних, - ищут в толпе горожан человека-слово – Живое Слово.
Чтобы распять, - распять Чужака на кресте площадной идентичности.
Веруют в безнаказанность – тёмные намерения обывателей.

Вот, слышите, в воздухе скрипнуло ржаво, - и на землю упали маски онемевших шутов.
Растерянно топчут шуты беспечные рожи – растягивают долгожданный и жуткий миг причащения.

Не вникая в суть происходящего, - перелистывает страницы отрывного календаря ветер-бродяга.
Перекатывается по брусчатке накипь осенних снов, - к утру сметаемых дворниками с тротуаров.

Карма древнего Города – поедание снов поздней осени.

Наперекор здравому смыслу, - подставляясь под удары судьбы-безысходности, - притягивает Город-старик сны ущербной памяти.
Разбиваются волны материнских надежд о скрытые рифы.

Вопросится знак Христов на фоне городских часов.
Туда-сюда, туда-сюда – качает головой маятник.
Точка пересечения траекторий луны и Голгофы – время раскаяния.

Преображаются полночные символы в корону понимания.
Увенчан Камень Затмения – осенними снами.

Но ухаживает за всходами Утра дух времени – на своё усмотрение.
Не обрубает Часослов бутоны надежд человеческих.
Ждёт, когда переплетения морских волн заговорят на языке четырёхдивного воскресения.

И пришёл Час.
И преумножил Иисус кратчайшие тропки, - ведущие к истокам веры, надежды, любви.

Иисус в сердце принёс заветное Слово.
С ним молится, - с ним и дальше по жизни пошёл, - оберегая четырёхдивную речь от нападок злоязычия.

Упорно нарабатывает Сын ощущаемое тело скорости – волю события.
Помогает Отцу оберечь ковчег солнечный от кривотолков фарисеев и книжников.

3.

А с началом новой главы, - дыхание Чистосердечного Слова привело Христа в город На-рву.
И вспомнил Иисус о мере человеческой.

Ибо мера та – жизнь есть.
Ибо жизнь – есть сказание Сущего о насущном и несущем.
А всему судья – Бог.

И открыл Иисус дверь в русский мир.
Здесь ли возможности мои?
Моё словотворчество?

И услышал в сердце голос духовной сущности.
Тебе говорю, человек: оденься в сердечность русского слова – выбери время лекарем.

Встань на грань пробуждения этого слова – обрети себя в сознании светлом.
Но знай: оно не в суетливых метаниях, - не в бою его тон искренний.

Сердечное слово не сварливо, не скупо, не лениво – оно простодушно.
Русское слово – твёрдый шаг Господа.
Проявление божественной воли – в мышлении творческом.

Не сочти ущербным это мышление, - а сердцем проникни в мир Имени Осуществляющего.
Вспомни, с кем говорит твоя душа, - когда терпение переваливает за край одиночества?
О чём поёт твоё сердце, - когда мир утопает в солнечном свете?

Да, ходили мы дорогами разными, - разные песни пели, - но одним мышлением наполнились, - одним языком заговорили – русским.
Потому что Час просветления пришёл.

Поверь, Иисус.
С тобой дух святой говорит: тебе слышен голос солнечных сфер – ритм дыхания Шамбалы.
Здесь поля разрослись, - здесь всё аккуратненько сложено, - да на учёт поставлено.
Днями не считано, но любовью согрето – слово моё.

Открой сознание духовное заново, - перелистни волны памяти – вырви страницы одиночества, обречённости.
Отныне ты защитник нашего дома – хранитель покоя.

Ты жив!
Ты полон силой духа, радостью дома – тебе жить долго!

Вспомним тех, кто не дошёл до отведенного судьбой рубежа – аминь!

Освети, Иисус, свой стан вдохом Отца.
А выдох соверши в пустыне, - где огонь едва дышит, - где братья жаждут пророка солнечного.

Кто увидит край твоей одежды, - может и голову поднять, - и ввысь посмотреть.
И найти причину в доме твоём – в слове русском.

И принял Иисус крещение сердечным словом – солнечным словом.
Положил одну ладонь на сердце, - а в другой горсть русской речи зажал.
И тут же забросил горсть родной земли на Большую Землю.
Чтобы малое нашло себя в большом.

И мысли человеческие познали вкус свободного полёта – сферу подлинных ощущений.
И преклонили странники середину перед мыслепотоком Сущего.

И сердце нищего духом, - пронзённое стрелами ангелов света, - оживило плащаницу Матери дыханием вечности.
И встал Иисус посреди площади городской.

Он стоит у креста – он поёт.

Мимо, мимо проходят люди.
Косятся опасливой лаской на Чужака, - достающего из грубого мешка хрупкие песни.

4.

Три дороги, - три судьбы – в одну ногу шли.
Шли по трём дорогам в один Час-храм.
Но оставили за собой след пяти дорог.
А пришли по их следам семеро.

Чуть слышно поёт Иисус, - стараясь не отпугнуть Тишину.
Перебирают пальцы шарманщика рифмы прозрачных мыслей.
В гулком одиночестве Города поскрипывают дорожные знаки.

Рядом с Христом стоит Часослов.
Король триединого времени изучает внимательно лица горожан – кивает кому-то примирительно.

Народ площадной молчит настороженно.
Ждут люди, когда заговорит, наконец, Иисус на языке их идентичности.
Все хотят, - чтобы озвучил Чужак мысли свои – потаённые.

Но не знает пришелец языка Затмения.
Вместе со всеми ждёт, - когда наводнится Город ощущениями дальнозоркими.
Чтобы явным стало – тайное.

А что вы хотите: флотоводцы иудейские, - чьи расчёты оказались фальшивы, - чей вектор сознания претерпевает период распада, - лишены права изрекать истины.
Теперь голос совести, очищенной от свидетельств срамного времени – требует слова.

И пригнулись травы, - внимая голосу небесной звонницы.
И осветились алые уста дочери Неба майской короной.
И украсилось Имя новорожденное огненным сводом.

И поспешил Господь слово сказать – не желая самому себе оказаться помехой.
Уступил телу сознания право, - поклониться духовному телу.

И спустился ангел с небес.
Приблизился огнекрылый посланник к церкви Православия: поцеловал Майскую Розу в уста – оставил весть земле о любви.

И поцеловал Иисус улыбку Невесты.
А слова молвить не смог, - поскольку не знал Правды своего озарения.
Только когда Правда сама к нему пришла, - и напомнила о своём пришествии – заговорил Христос.

Просто взглянул человек Правде в глаза, - и встрепенулась ото сна его духовная память.
И ожила в сердце пришельца сила русского слова, - и выдохнул он признание.
И молитва Заутрени сама нашла дорогу в сердца открытые.  

Дотянулся шарманщик чуткими пальцами до самой глухой души человеческой.
Я, говорит, хочу, чтобы душа моя, - сродни вашей, - согрелась Словом Живым.

Знаю, не принято нынче о душе говорить – нынче мода на стёб вороний.
Только не избежать Истории опасности повторений, - если люди Книги окончательно не уступят правление миром Золотому Корню земли.
Ибо неизбывен процесс рождения и смерти.

Хватит уже фарисеям и книжникам нечистыми руками голубей лапать.
На всё есть Верховное Право.

Ещё скажу.
Слово духовное зовите на помощь, - когда сердце стонет от себя же.
Не пропустит оно ничего мимо ушей, - будет радо каждому вашему слову.

Вскинул Иисус руки вверх – будто почистился перед совестью.
И огненный Лик, - зависший над Городом, - сжёг все тёмные пятна его кармической памяти.

И исчезли со старой площади люди в чёрных масках.
И просветлели лица многих, - и растаял лёд в глазах горожан.
И затопили город На-рву талые воды.
Впрочем, потоп давно ожидался.

Без промедления сел Иисус в челн рыбацкий, - вместе с рыбаками-братьями приготовил снасти для предстоящей работы.

Осыпается с натруженных рук рыбацких пыльца огненная.
Оживают рыбы, - пойманные в сети просторечивых глаголов.

Молчаливой молитвой благословляют рыбаки людей, - искалеченных кривотолками фарисеев и книжников.
Осветив духом святым рыб человеческих, - отпускают обратно в море – сердца просветлённые.

Сбивают помощники Христа огненные мысли в ковчег свадебный.
Потому что предстоящая встреча людей с новой судьбой – факт ответственный.

Эх, была бы мысль вслух высказана, - а продолжение само из себя возникнет.
Ибо Чудо духовное, - сотворённое на Мосту, - точно знает, когда надлежит спрыгнуть в Поток огненный.

И все, - кто отважился заглянуть в лицо страху своему, - и не отступил – узнали о своём назначении.
И спрыгнули посвящённые в Нарову-реку.

И все, - кого страх, - сравнимый с холодным взглядом смерти озадачил, - но из седла не вышиб – откликнулись на зов Шамбалы.
И осветилось обиталище Отца улыбкой Невесты.

И записал Иисус в походный дневник имя православной церкви – Словение.

Велик океан духовный – озарением Бога.
Раскинулись звёздные ветви из края в край – указывают дорожные указатели направление очеловеченным мыслям.

Но чтобы пройти паломникам в Сад русских причин, - надо вначале преодолеть десять ступеней познания.
Предпочтение мыслям, - одарённым духом.

Ибо мыслящий дух, -  пробуждает в словах-провидцах значения высшие.
Ибо карусели вселенских ветров, - настраивают каналы тонкого слуха земли-матери на речь русскую.

Просто в заданный срок, - как предусмотрено было Верховной Инстанцией, - перевёл Часовщик стрелки морских часов на Полдень.
И Дева Непознанного привела на берег Причастия своего младшего брата.

И выросла из озарения Бога радуга – сердечное слово.
И прошептала Мать, - глядя на Сына.
Слава, Господи.

5.

И появилась у людей мечта об участии Господа в земных делах, - и жизнь приобрела иное значение.

Нет, - не грёзы о рае терзают умы мечтателей.
Размышляют они о строительстве новой человеческой судьбы, - освобождённой от оков площадной истины.

Ибо в духовном мире – духовное восприятие действительности.

Нет предрассудков, - и нет воспоминаний о стране выдуманной.
Есть мир реально существующий – открытый сознанию.
В него все могут войти.
В нём поджидает переселенцев брат духовный – посланец вечности.

Но прежде чем посыльный Горящей Лампы, - разрешит мыслям площадным переодеться в одежды новые – надо людям душой очиститься.

Чтобы тайные намерения фарисеев и книжников, - тысячелетиями вколачиваемые в совесть человеческую вот такими гвоздищами, - стали добычей Архангелов, - карающих память стыдливостью.
Чтобы всякие попытки толкователей Истории, - усыпляющих сознание обывателей байками никакими и прежними, - оказались тщетными.

Хватит морочить людям головы: не должны фальсификаторы переиначивать знаковые эпизоды Истории, - хоть это им очень хочется.
Ибо встав на одну ступень с молитвой Успения, - всем придётся держать ответ перед Верховными Судьями.

Ибо взломали ангелы повеления охранные печати библиотеки вечности, - в Час назначенный.
И не побоялся заглянуть Правде в глаза Часослов.
И люди, - на чьё сознание был наложен многовековой гриф секретности, - ознакомившись с текстами Умолчания, - застыли в недоумении.

И богини Прозрения прошли мимо, - мимо бесчестья фарисейского, - не оглядываясь.
И Стена иудейская сорвалась в плач, - подразумевая о времени, - как о неминуемом воздаянии.

И служители кривых пространств – потеряли сознание.
И каждого, - кто душой постиг значение Правды, - одолел танец молчания.

И внезапное преображение Истории, - преобразило мечту человечества.
И чистильщик-дождь смыл с жертвенных пирамид Города свидетельства каина.
И за то спасибо ангелам справедливости.

И все, - кого обожгла молитвенная тишина откровения, - скорее поспешили унести с собой ожившие заветы Истории.
Хотя бы одну из песен молчания, - спетых Христом-шарманщиком, - спешат унести с собой горожане.
Отвешивают люди поклоны Мечу разделяющему.

Но параллельно исторической Правде стучит на стыках дня и ночи колесо Сансары.
И скорбный вопрос иудейский, - наперекор выше изложенному, -  пытается застолбить себе место в сердцевине воздающего времени.

Всё-таки труден переход в пространстве перевоплощений мыслительных.
Качает головой Часослов в такт маятнику.

6.

Да, не зря было сказано людьми русскими.
Береги честь смолоду, - а кладезь знаний – сохрани в опыте Бога.

Но иначе рассуждают ветры западные: заглатывают скитальцы беспородные сны застойные – не подавятся.
Того и гляди, - безвозвратно погрузится мир человеческий в трясину Затмения.
 
Ну и что с того?
Стена плача и не к такому привыкла.
Прикипают люди к любому времени.

Прикипели данники Города к своему – никакому и прежнему.
Поэтому не обращают внимания на двоих чумоватых археологов буден, - решивших докопаться до скорбных черепков иудейской памяти.

Подумаешь, кто только не ворошил раны Матери.
Пусть себе копошатся в плотных осенних сумерках – Никакой и Прежний.
Так решили граждане, - умудрённые памятью застойного времени.

Теперь безбоязненно могут вскрывать археологи раны Матери, - доискиваясь фарисейской сути в причитаниях осени.

Вгрызаются копатели в глубины Истории киркой и лопатой – точно зубы голодного лётчика в шоколад.
Кулинары ноябрьских истин склеивают из осколков памяти облик События, - от срама которого защиты нет.

Однако каждый из горожан, - сохранивших облик человеческий, - осознаёт меру ответственности перед временем.

И Час искупления осознал провалы исторической памяти – как затмение площадного разума.
Потому и просит у сегодняшнего Дня – согласия.

И согласился День с доводами Затмения.
Так появилось у площадных людей личное время.
Срамное, правда, - но зато согласованное.

Всё угрызистей вкапываются ушкуйники в боль материнскую, - всё азартнее ворошат корни зубастой памяти, - надеясь отыскать признаки посрамлённых желаний в лабиринте Затмения.

Ибо желания, - распятые на кресте позорном – житница притчи земной.
Ибо способ сожительства с миром, - согласованный с Затмением, - предполагает духовное вырождение.

Вот и полощется над миром долюшка лунная.
Вот и подстилает себя память-матушка под ноги беспечных людей.

Увязает лес человечий в озабоченности каждодневной, - ищет народ любой возможности урвать привилегий от распятого времени.
Толку ноль, зато отмываться от срамных запахов – одни убытки.

Что ж, близок локоток, - а за так не куснёшь даже бабий задок.
Гласит правило.

Тащится люд площадной от жизни кусачей.
Наблюдают за работой археологов чёрные птицы.

Взгромоздилось племя кар-мужиков и кар-баб на облезлые кровли деревьев – разносят вороны по Городу правдивые новости.
Чёрные птицы отпускают остроты желчные на разные толки, - и плюют вниз.

А внизу, на потеху вороньим птицам – дуралесят люди.
Из всех, кто всерьёз занимается делом, - углядели вороны только двоих – с мокрыми спинами.
Без продыху вырывают Никакой и Прежний из души Матери вопль о Сыне.

Не зная хребта, проламывают кроты-археологи в чёрных днях приземистой недели чёрные дыры.
Готовят услужники площадь к очередному Событию.

Да воздастся, - верующим в реальность своего времени.

7.

Науськивают вороны людей.
Друг на друга, - и всех на одного.

Главное, чтобы побольше убийственной правды.
Главное, чтобы привить народишку комплекс вины, - и особой значимой дурости.

А народ, что баба без мужика – доверчив до идиотизма.
Шарит, шарит люд площадной глазами жадными, - выискивая своего чужака среди кутерьмы повседневной.
Всматриваются земляки друг в дружку – перемигиваются.

И будьте спокойны: верующие в безнаказанность не упустят шанс – вздёрнуть крик Матери на крест позорный.

Вон, видите: рыскают папарацци в толпе, - тараня День ненастный воображением.
Подельники четвёртой власти помогают озабоченным гражданам, - сориентироваться в событийном пространстве.

Выворачивают канальи взгляды людей, - совести не страшась.
Проявляют ракурс недели – злобасто.
Четвертуют главный вопрос Дня с неподдельным азартом.

Папарацци размешивают боль со льдом.
Они пичкает холодящим коктейлем доверчивых горожан – те в отпаде!

И служители лживых слов, - тоже спешат помочь обывателям сосредоточиться мыслью на главном.
Сбрасывают вороны в нижние слои атмосферы тонны правдивейшей информации.
Всякое происшествие вздёргивают на крест, - каждое представление венчают безоглядной пошлостью.

Главное – донести, проинформировать общественность.
Пока не захлебнётся мир людской в трясине вязких слов, - пока не разразится человечество единым голосом, - плавно переходящим  в истошный крик о помощи.

Тогда на крик обречённый поспешат насильники.
Тогда палач возьмётся за дело.

Стараются вороны-информаторы – гадят.
Пережимают всё чаще, - но им мало.
Чёрный платок ночной уже давно укрыл безысходностью лицо Матери.

Поплёвывают вороны сверху вниз – долг гражданский исполняют справно.
Нарабатывают толпе специфическое понимание Ситуации.
Некоторые аспекты Дня сего преподносят не абы как, - а с апокалиптической точки зрения.

Податливые листы бумаги изводят борзописцы тоннами на дело подлой надобности.
Пропитывают, пропитывают нижние слои атмосферы всеохватной тоской, - оскаленной по-волчьи на жизнь.

Балуют репортёры крутым словечком.
Сероводородисто вглядываясь в будни, - пророчат конец всему.
Они и по сей день – плюют и каркают.
Каркают и плюют.

Со страниц газет и с телеэкранов вещает вороньё без продыху.
Обозреватели нижних слоёв атмосферы облизывают глаза и уши доверчивым обывателям – ядовитой слюной.

Впрочем, информационный потоп давно ожидался.

8.

Встречаются взгляды людей в точке пересечения двух сил, - где вбит палачом в плащаницу совести символ веры людской.
Вопрос без ответа – крест площадной – затаился в раскаяниях совести.

Рядом с крестом, - высится кран башенный.

Просто тень от совести остолбенела посреди Дня ненастного.
Простуженно кашляет стальная конструкция, - жалуясь на вековечную немощь.
Не может оторвать от земли верзила-кран скорбный вопрос материнский.
Неподъёмен вопль Матери, - спасающей Сына от верующих.

Неуклюже свесился со стрелы башенного крана шут-проказник.
Раскачивает озорник над ошарашенной площадью крюк железный.
Остальные шуты хи-хи-икают.

Стрелки городских часов то бегут, то на месте топчутся – им навстречу несутся вскачь столетия.
Но мимо, - мимо креста проскакивают, - придавленные виной фигурки людей.
Оказывается, - никто не хочет увязнуть в срамном времени.
Никто не хочет стать кирпичом стены, - сбрендившей от плача.

Чёрный платок Матери – глаза прочь.
Увяз Город в ночи.
Исчезли тревожные силуэты глухих вопросов.
А всё как-то боязно – всё долой.

Наконец сон пересилил – сожрал явь.
Ночной Город сожрал плач поздней осени.

И каждый из горожан, - собравшихся в этот Час на площади, - удовлетворенно признал: да, я – верующий.
Каждый самодовольно признал: нет, - не я человек-слово.
Не я – мера опыта Сущего.

Просто теперь знает любой.
Человек, породнившийся с Именем Существительным, - получает право на имя собственное.

А ведь за имя, - ответить придётся.
Вначале перед людьми, - а потом перед Господом.  

Получив право на жизнь – человек прав по определению.
Главное, не дрогнуть, - не отказаться от имени своего – от дороги Начала.

Лишь сойдя с креста покаянной памяти, - получил Иисус разрешение Отца, - вывести за линию понимания имена различных своих земных начал.
Чтобы войти в имена учеников ноосферы Вернадского.
Чтобы освободить Путь, Суть и Соль новорождённого человечества.

Потому что должны люди жить верой в Единого Бога.
Не поклоняясь при этом условным именам языческим.

Ибо миг познания – преодоление трясины сознания.
Гласит правило.            

Не часто встречаются взгляды людей в обусловленной точке схода, - но часто встречаются взгляды, - совпадающие в отношении двух сил.
И горожане всё чаще недоумевают, - почему так нежданно приходит Срок отвечать на вопрос, - на который у них ещё нет ответа?

Мимо, мимо людей площади проходит Часослов.
Его сопровождает мальчишка.
Оберег уже не малыш, - но ещё напрягает согласные.

Сохраняя в памяти меты времени, - идут попутчики своей дорогой, - не дожидаясь истечения Срока.
Всё, - кажущееся быстротечным и неприметным, - ложится грузом ответственности на плечи путников.
И нынешний День уже вплетён судьбой в ритм предстоящих событий.

Потому что увидел Часослов Икону новорождённой дороги – Триединство Российское.

И оставил Час испытательный игры в иконы вчерашние.
Прочертил грань между реальностью и иллюзией.
Учёл на каждом этапе возможностей – необходимые законы выживания.

А потом сам себя спросил.
Какую судьбу определил России вестник будущего?
Какое назначил время?

На эти вопросы ответит ковчег мыслепространства – Белая Веда.
Сам себе ответил.
Просто возрадуйтесь люди, - когда услышите голос духа времени.

В созвездии Стрельца, - из вечных понятий, - строит Господь единую дорогу веры.
Вселенская вера – сила чрезвычайная.

Не смея отречься от людей, - призывает Бог, - уверовавших в Озарение, - переселиться на эту дорогу.

Ибо назначение креста, - соединяющего мужчину и женщину – огонь Всевышнего.
Ибо сияние Чакры Вдохновения – Мир Единого.
Гласит правило.

Вглядывается Часослов в шумливый прибой морской.
Наблюдает с интересом за людьми – головой покачивает.
Изучает украдкой выражение лица и походку художника, - проталкивающегося сквозь толпу горожан навстречу каким-то своим событиям.

Оберег от Часослова ни на шаг.
Стреляет мальчишка озорно глазами на циферблат городских часов.
Знает пострел: каждому своё время.
Но всем – единое.

9.

Маленькой серой птицей притулилась площадь городская в ногах нарвской ратуши.
Без толку хлопочет птичка серыми крыльями буден – старый, выживший из ума еврей, не имея сладу со временем, - пристает к прохожим.
Рассказывает Шулепа неверам, - что был он когда-то богат и знатен.

Брошенный кем-то на площади отрывной календарь хлопочет заляпанными грязью страницами, - означая сны осени чёрными цифрами.
Озабоченные фигуры людей пестрят опавшей листвой – по часовому кругу проносятся тени столетий.

Книга площадная – колесо повторений.
Стена плача – воздающая память.

Кровоточат раны Матери незаживающими вопросами.
Мимо, мимо пробегают годы и люди – мелькают чёрные циферки.
Но на красные дни недели люди всё равно умудряются откушать «беленькой».

Всё как всегда.
Как всегда газетёры размазывают уклончиво вопрошающий силуэт Времени.
Похоже, вороны и сами не осознают истинный масштаб материнской боли.

Звонари буден переписывают, - плюясь и каркая, - страницы Истории, - не вникая в бред сумасшедшего еврея.
А ведь Шулепа действительно был когда-то богат и знатен – старожилы нарвские помнят об этом.

Но бытописцы плюют на память человеческую.
Переписывают Историю, - согласно обновлённому курсу американского доллара.
Ловчат шулеры: чтобы не отстать от жизни, - перетасовывают достопамятные события, - как угодно каину.
Желают гонорар иудин иметь здесь и сейчас, - и чтобы в твёрдой валюте.

Они проявляют действительность без прикрас, - когда разгуливают по циферблату городской площади.
Они демонстрируют напоказ причастность к недавним событиям.
Поэтому, наверное, звоном колоколов пустых, - толкуют глашатаи осени о раскопках на главной площади, - всё больше в прошедшем времени и языком эзоповым.

Дескать, археологи копаются в неудобстве своём – непутёвые.
Дескать, ворошители снов Голгофы, - прикованы к галере американского времени.

Что ж, часы городские и по сей день копошатся в неудобстве прошлого времени.
Не будем им мешать.
Тем более что они уверены.

1992 год.