Он вошёл, неловко улыбаясь и приглаживая слипшиеся волосёнки, и Дарья Константиновна чуть тарелку из рук не выронила: до того несуразной и комичной ей показалась физиономия её будущего зятя.
- Да Вы проходите, не стесняйтесь, - улыбнулась она, стараясь не выказать своего невесть откуда взявшегося волнения, а сама про себя подумала: «Господи… ну, просто вылитый Плейшнер».
Он и на самом деле очень уж смахивал на киношного чудика из «Штирлицевской» эпопеи – тот же мятый пиджак и те же неуклюжие манеры. Даже виноватый вид и каша во рту при разговоре тоже были до поразительности похожими.
Олечка задержалась в прихожей, и голосок её из коридорных сумерек был радостным и безмятежным:
- Мы, мам, ненадолго… нас с Виталиком в гости пригласили… я только переоденусь.
Виталик выглядел явно старше своих сорока лет. На заросшем мелкой щетиной лице суровым взглядом смотрели на Дарьи Константиновны скромную утварь серые внимательные глаза, на носках высвечивали дырки, на брюках в районе ширинки было явно различимо пятнышко пришитой цветными нитками заплатки.
- Вы присаживайтесь, - показала рукой на кресло Дарья Константиновна и сама присела на краешек стула.
- Да я… постою… насиделся за день… я ведь только что из клуба.
- Из клуба? – удивилась Дарья Константиновна
- Из шахматного… с ребятишками… этсо… занимаюсь.
- Вы шахматист?
- Хобби… - улыбнулся Виталик и, засунув руку в карман, вынул что-то наподобие носового платка, - я, знаете ли, давно понял, что голова – это не сундук… мозги – они для того, чтобы их постоянно встряхивать. Но в повседневной жизни… этсо… их трясти нету причин. Всё, что мы делаем совсем не требует умственных усилий. А в шахматах… этсо… совсем другое дело. Там, если чуть расслабишься и дашь мозгам заскучать, то сразу же наступит расплата. Там, если…
- Он, мам, кандидат в мастера, - гордо выпалила Олечка, выпорхнув из прихожей и чмокнув Дарью Константиновну в щёчку, - и в прошлом году был чемпионом города.
Она как будто не замечала нелепого вида своего нового дружка. Её беспечный взгляд ничуть не спотыкался о залоснившиеся лацканы Виталикова пиджака и не конфузился от пятен на давно неглаженных брюках. А Дарья Константиновна, обычно весёлая и общительная, вдруг сделалась серьёзной и озабоченной.
- У меня там борщ варится… пойду посмотрю, - неловко встала она со стула и повернулась к дочери спиной, стараясь не показать своего разочарования.
Но едва она вошла на кухню, как следом за ней бочком в полуприкрытую дверь осторожно втиснулся Виталик. Он зачем-то вытер руки своим платком, покосился в проём двери на одевающуюся Олечку и вперил в Дарью Константиновну свои бесцветные глазки:
- Я… можно Вас спросить?
- Можно… - с некоторым замешательством посмотрела на него Дарья Константиновна.
- Я сам понимаю, что мой внешний вид… но я… то есть, мои намерения…
- Серьёзные… Вы хотите сказать?
- Ну… Вы только поймите меня правильно…
- А я понимаю: сорок лет… одна жена умерла, вторая сбежала… сам себя обслужить не умеете…
- Вы так говорите… этсо… как будто виноват кругом только я. Умерла жена – так она и была больной. Мы, как поженились… этсо… я сразу повёз её в санаторий. Две операции делали… я же не бросил её, а ходил, носил передачи. А вторая ушла, потому что характерами не сошлись.
- А Олечкин характер Вас устраивает?
- Ну, как сказать… если честно?
- Да уж хотелось бы.
- Пока не знаю.
- А что так?
- Я человек прямой, юлить не умею… если, что не так, скажу, как есть.
- Ну, так и скажите.
- Да нет, Олечка мне нравится... я хотел сказать о другом. Вы понимаете, у нас разные понятия о семейной жизни… Оля замужем не была, и для неё пока не с чем сравнивать наши будущие семейные отношения. Она же не знает, что идеальных семей… этсо… не бывает.
- А Вы сами как думаете?
- Я так и думаю… Вы же понимаете, что браки по любви – недолговечны. Любовь не может быть опорой серьёзных намерений, потому что чувства основаны на призрачных миражах придуманных идеалов. А идеалы – это выдумка фантазёров. Браки только тогда основательны… этсо… когда они обдуманны…
- Вы хотите сказать – по расчёту?
- Да-да, - обрадовано закивал головой Виталик.
- И каков же он – Ваш расчёт? – Дарья Константиновна отключила газ и приподняла крышку кастрюли.
По кухне тут же разнёсся сладкий борщовый аромат.
- Но я был бы нечестен, если бы довольствовался только своим расчётом, - после некоторой паузы прошелестел своим мохнатым ртом Виталик.
- Нет, я хотела бы знать именно Ваш расчёт… об Олечкином расчёте давайте судить не будем.
- Почему же это не будем? – обиженно скривил губы Виталик.
- Да нет его… и не надо ничего придумывать.
- Ну, я не буду спорить… хотя мы с ней уже о многом разговаривали…
И только он собрался что-то сказать ещё, как Олечкин голосок требовательно его позвал:
- Виталик, мы опаздываем!
«Боже мой, что она нашла в этом чудовище? – рухнула на диван Дарья Константиновна, когда за Олечкой захлопнулась дверь, - неужели у неё тоже какой-то расчёт по поводу их отношений?». Она начала вспоминать все те разговоры с дочерью, какие у них велись по поводу Виталика. Нет, восторга особого не замечалось… о любви тоже речи не шло… если что-то и нравилось Олечке в нём, так это только основательность, честность и добропорядочность… стоп… добропорядочность? А кто её брался оценить? Сама Олечка? Или с чьих-то услужливо подсунутых слов?
Ну, уж никак не вязался ореол добропорядочности с помятым видом его носителя. «Ха-ха и ещё раз ха-ха… - резко встала с дивана Дарья Константиновна и подошла к окну. На тротуаре возле подъезда две девчонки играли в «классики», весело заливаясь смехом. - Добропорядочность? Но может ли расчёт учитывать подвохи случая, когда рассудочность должна быть замещена желанием казаться добреньким? Он тем-то и коварен расчёт, что основан на инстинктивном желании обретения благ. И не факт, что в союзе расчётов не будут накапливаться предвестниками конфликта те недомолвки и недоразумения, какие в обычных союзах сглаживаются любовными ласками».
И вечером, когда Олечка, усталая, но счастливая, присела на пуфик снять туфли, Дарья Константиновна без обиняков строго полюбопытствовала:
- Как вечер? Как (она хотела сказать – Плейшнер Иванович)… твой Виталик?
- А что Виталик? – не поняла Олечка. – Сидел за столом, пил водку, закусывал.
- Дочка… - не выдержала Дарья Константиновна, - ты его любишь?
- Я, мама, устала… ну, что ты снова про какую-то любовь… ты сама-то в неё веришь?
- Но что ты в нём нашла? Скажи мне, пожалуйста… ты глаза-то свои разуй… ну, неужели не видишь, что он не пара тебе… неухоженный, неопрятный какой-то… весь помятый и небритый.
- Да… - с вызовом посмотрела в глаза матери Олечка, - небритый… и я с этим борюсь.
- Борешься? – всплеснула руками Дарья Константиновна, - а тебе это надо?
- Но он очень умный и начитанный… а эрудиция? Ты знаешь, мама, у него дома все комнаты книгами завалены.
- И ты с этим всем собираешься жить?
- Пока не собираюсь.
И эти дочкины слова заставила Дарью Константиновну насторожиться.
- А что же тогда все эти разговоры о свадьбе?
- А не будет, мамочка, никакой свадьбы… мы так с Виталиком решили. Поживём сперва в гражданском браке, а там видно будет.
- Подожди… какой гражданский брак? Зачем он тебе? Встречайся ты со своим (у неё снова чуть с языка не сорвался Плейшнер Иванович) Виталиком. Хоть даже оставляй его у нас на ночь… только к нему я тебя не отпущу.
- Мам…
- Что – мам… или ты боишься остаться старой девой? По сторонам-то оглянись… сколько вокруг ребят… хороших и незанятых.
Дарья Константиновна двинулась в спальню, но Олечка догнала её и они обе, обнявшись, расплакались.
А на следующий день Виталик встретил Олечку после работы у выхода из здания горадминистрации и предложил зайти в кафе поужинать. Олечка была очень уставшей, но в кафе пошла и по дороге начала рассказывать о новостях своих рабочих буден. Виталик, вначале заинтересованно слушавший эту её никчемную чепуху, вдруг перебил неожиданно резким голосом:
- Так мы о чём-то с тобой договорились?
- О чём? Не поняла… - растерянно взглянула на прищурившуюся физиономию Виталика Олечка.
- Брось прикидываться… этсо… дурочкой.
- Ты почему со мной так? – хотела было возмутиться Олечка, но Виталик и слушать её не стал:
- Ты ветреная и взбалмошная… ты любящая себя в себе девица… хотя бы раз ты подумала о том… как я живу? Чем я питаюсь, что я позволяю себе купить? Да… я бедствую, потому что не понят. Потому что вокруг меня одни враги. Потому что они завидуют моим мозгам. Я… этсо… давно нигде не работаю… и одному Богу известно, как я умудряюсь не умереть с голода.
- Но ты же мне говорил, что работаешь в конструкторском…
- Врал…
- Зачем?
- Не догадываешься?
- Нет… но так нельзя…
- Как нельзя?
- Нигде не работать.
- Мне надо сменить обстановку. Возможно… этсо… куда-то уехать… начать всё с чистого листа.
- А я-то тебе зачем? – наконец догадалась спросить Олечка.
- Ну, вдвоём, во- первых, легче…
- …а во-вторых, финансово надёжней?
- Олечка… вот, давай без этих самых…
- Да что же я не вижу, что ты решил за мой счёт решать все свои проблемы… я одного не понимаю: почему ты выбрал меня? Я что, похожа на вдову миллионера?
- Олечка… этсо… послушай меня внимательно и не перебивай… ты мне не безразлична… я где-то, возможно… тебя полюбил… я, понимаешь, не раз ловил себя на том, что и дня не могу прожить без тебя… я не конченный человек… я тоже хочу счастья… я знаю, как мне встать на ноги… мне нужно только чьё-то доброе участие… только и всего.
У Виталика даже глаза заслезились от жалости к самому себе. «Какой он бедный и никем не понятый…», - как-то неожиданно для себя самой вдруг вздохнула Олечка и хотела погладить его руку, но Виталик резко её отдёрнул и тихо спросил:
- А как мама твоя… смотрит на наши с тобой отношения?
- Как смотрит… пока негативно.
- Вот… и это должно заставить тебя решиться.
- Что ты имеешь в виду?
- Продать квартиру… этсо… а её поселить в однушку.
… Открыв дверь перед Олечкой, Дарья Константиновна не на шутку перепугалась: такой потерянной и опустошённой она свою дочь никогда не видела.
- Что с тобой доченька! – испуганно схватила она Олечку за плечи.
- Ничего, мамочка, – устало опустилась Олечка на пуфик, - просто он оказался самым обычным подлецом…
- Плейшнер Иванович?
- Плейшнер Иванович.
