Он сидел на цементном бордюре. Позади пестрела аккуратно оформленная клумба. На фоне клумбы его яркий клоунский костюм выглядел бунтарским безобразием, и гипнотически притягивал к себе детвору.
Вокруг бушевал, и плескался в оглушительной музыке праздник. А клоун сидел посреди этого праздника, сидел, опустив голову, и прикрыв глаза разноцветным париком. Не смешной клоун.
Ничего более противоречивого быть, просто, не могло.
А ребятня, стоящая поодаль, уже взяла клоуна в широкое, но плотное кольцо, которое начинало потихоньку сжиматься. Самые смелые подобрались совсем близко.
Кто-то дёрнул за парик, и клоун, вздрогнув, поднял на обидчика глаза, скривился, и... Заплакал. Плакал он, посылая в толпу мальчишек и девчонок фонтанчики искусственных слёз. Малыши завизжали, стали хватать его за руки, и со словами «клоун, поиграй с нами», увлекли в центр игровой площадки.
Началась обычная работа. Он играл, веселил, водил хороводы, честно отрабатывая гонорар, и искренне радуясь празднику вместе с детьми.
Но так было не всегда. Много лет назад, первый свой заказ получил он в элитное кафе на день рождения двухлетней девочки с необычным именем Матильда. Гримируясь в вип-кабинке, весело напевал: «Кто может на свете сравниться с Матильдой моей!» И в таком же приподнятом настроении выскочил к публике...
Но дети были маленькие, они тут же убежали к своим родителям, и ни за что не хотели играть с этим странным громкоголосым дядей. Некоторые из них даже заплакали.
Клоун очень старался, и жонглировал, и танцевал, и кривлялся, и упрашивал, но ничего не помогало, малыши только сильнее прижимались к мамам, а кто-то даже зажмурился. Это был явный провал. Парень растерянно посмотрел вокруг, взглянул на плюшевую обезьяну-приз, которую держал в руке, как бы ища у неё поддержки. И, крепко обняв игрушку, опустился прямо на мраморный пол. И застыл...
Стало очень тихо. И это возымело действие: дядя уже был не страшный, а наоборот — грустный и несчастный, и добрые детские души потянулись к нему. Сначала робко, издалека, потом — всё смелее и ближе дети подходили к грустному клоуну. Они устраивались рядом: одни независимо болтали между собой, другие чопорно поправляли свои бальные платьица, третьи дёргали и толкали друг дружку, но все искоса поглядывали на дядю, ожидая его реакции, и готовые в любую минуту снова броситься в спасительные объятия своих мам.
Клоун продолжал сидеть, не замечая перемены, и не реагируя. И тогда к нему подошла белокурая принцесса. Ей было лет пять. В белом платье, полностью состоящем из рюш и бантов, она смотрелась очень величественно. Картину очарования дополняла маленькая диадема в аккуратно уложенных кудряшках. Девочка подошла, подняла тоненькую ручку, и погладила лохматую голову обезьянки. А потом, очень серьёзно посмотрев на клоуна, сказала, вероятно, копируя кого-то из взрослых: «Чего сидишь? Детям играть надо!»
Он как будто проснулся, глянул благодарно на свою спасительницу... И вдруг, подхватил её на руки, поднял под самую люстру! А потом, посадил её на плечи, и понёс по кругу через весь зал! Девочка визжала от восторга, посылая с высоты клоунского роста воздушные поцелуи, а детвора бежала следом, хватая клоуна за костюм, и каждый из них мечтал оказаться на месте принцессы.
Так он катал всех по очереди. Потом они кидались воздушными шариками, играли в «кошки-мышки», и даже в «прятки» — прятался клоун, а все его дружно искали.
Вот таким он был — первый клоунский опыт. А фишку с грустным клоуном он использовал теперь постоянно, и она его никогда не подводила.
Но сегодня всё было иначе. Впервые он изменил своим правилам — он громко кричал, и смеялся, танцевал, и делал сальто. Его голос то перекрывал музыку, то становился очень высоким, то срывался на хрип, переходя в смех. Сегодня всё было по другому. Сегодня он не мог...
Нельзя, чтобы зрители заметили то, что разрывало его изнутри, что было скрыто под толстым слоем грима. Хотя маленький грустный клоун внутри него рыдал от горя, нельзя было его выпускать.
Сегодня за пару минут до начала представления клоуну сообщили, что умер его отец.
