ЮПИТЕР
(история четвёртая из серии «Воспоминания из будущего»)
Город зябко кутался в алый плащ заката.
С севера с неумолимой настойчивостью, словно неукротимая дикая степная орда надвигалось плотное, подвижное, огромное мрачное облако; из его мрачной середины раздавались звонкие удары кастаньет грома и изредка наружу прорывались ветвистые молнии, похожие на искалеченные артритом руки, освещая клубящиеся края облака мистически-зловещим лилово-алым светом.
Поникшее золотое знамя дневной жары ожило; встрепенулось от неожиданного поцелуя ветра, и полотно величаво заколыхалось в его прохладных северных струях.
На город надвигалась гроза. Вместе с нею тревога, словно по эстафете она передавалась от дерева дереву, от куста кусту, от листа листу; срочные депеши несли радостную весть о приближающемся дожде, и беспокойство разливалось вокруг и росло. Скопившийся в укромных углах мусор и пыль неосторожно выглянули из укрытий, узнать, так ли это, и поплатились за любознательность: ветер увлёк их за собой, то поднимая в небо, то гоня по земле длинными серыми змеями.
Наконец огромная туча заполонила весь небосвод и густая лилово-фиолетовая мгла окутала город.
Я стоял в двух шагах от двери в кабинете Юпитера, так называли за глаза замполита учебного отряда Андреева Семёна Валентиновича, капитана первого ранга офицеры и курсанты. Его сходство с мифологическим главным хозяином Олимпа поражало воображение, будто именно с нашего замполита античные мастера-скульпторы ваяли свои знаменитые статуи. Мощный торс. Сильные тренированные руки показатель занятиями силовым спортом. Мужественное открытое с крупными чертами лицо, густые каштаново-чёрные волосы; для комплекта не хватало бороды; но и существующего было достаточно.
Как и Юпитер, я был очевидцем развернувшейся за окном бури: ветер рвал листву и выкручивал ветви, стегал кнутом траву, воздух вибрировал от накопившегося напряжения, и осталось совсем немного времени до взрыва, до крупной катастрофы.
Когда в оконное стекло ударили первые капли дождя, оставляя на нём длинные переплетающиеся нити, Юпитер и внимательно посмотрел на меня светло-серыми глазами; от его взгляда мне почему-то стало неуютно и что-то неприятно-липкое, шершаво-колючее поползло по спине. Очень сильно захотелось потереться спиной о дверной косяк.
- Начало лета, - произнёс спокойно Юпитер, без той экспрессии и напора, с какими обычно выступал перед курсантами на собраниях, отчего я непроизвольно вздрогнул, - а погода напоминает осеннюю. – Он кивнул в сторону окна, за ним городские улицы и дома стояли укутанные во влажные плащи уныния и мокрые пледы тоски.
- Есть что-то похожее, - поддерживаю разговор, хотя он так и не озвучил причину приглашения; по словам друзей, Юпитер интересовался увлечениями, родом занятий родителей и так по мелочам; мне же он не задал ни одного вопроса.
- А письмена дождя на стекле с чем можно сравнить?
Вот это поворот, будем говорить о дожде. Едва моя мандибула приходит в движение, форточка со стуком распахивается и в кабинет влетает сильный порыв ветра. Он моментально теряется в огромном помещении, растворяется в высоком потолке, богато оформленном архитектурными фиоритурами. Его присутствие не осталось незамеченным: со стола слетели и разлетелись по полу исписанные листы бумаги с исправлениями красным карандашом, шумно зароптали страницы раскрытого толстого тома БСЭ и важно пошевелили плечами вздремнувшие полуденным сном тяжёлые тёмно-зелёные бархатные шторы с золотой бахромой и большими кистями.
Юпитер спокоен, будто ничего не случилось. Закрывает форточку, поворачивает защёлку на раме. Движением руки останавливает меня; я почти сорвался с места собрать с полу бумагу; Юпитер присел, собрал листы, подошёл к столу, сложил стопочкой и положил чистой стороной кверху на столешницу, придавив пресс-папье из бронзы с рукояткой в форме кольца, обвитого змеёй.
- Дождь можно сравнить с дождем, - отвечаю и моментально втягиваю в плечи голову, в очередной раз раскатисто и протяжно ухнул гром, жалобно пропели стёкла, и новая вспышка молнии осветила наполненный сумраком кабинет; неясные размытые тени споро скользнули с пола на крашеные стены и пропали в потолке. Юпитер проследил за тенями, и лёгкая улыбка поселилась в уголках губ. Вот это выдержка, с уважением не свожу взгляда с замполита, вот настоящий морской волк, ничего не боится, а тут от неожиданности коленки ослабли. О службе замполита на Северном флоте и его приключениях во время боевых походов ходили невероятные фантастические рассказы, они сопровождались всегда заверениями рассказчика, будто он слышал их из уст очевидца или свидетеля.
- А я вижу не просто потоки воды, а письмена, - Юпитер вернулся за стол, уселся в кресло и жестом приглашает последовать его примеру.
- Кипу? – неосторожно проявляю свою осведомлённость.
Лицо замполита непроницаемо, в глазах едва заметное удивление.
- Если раскрепостить воображение, - кивает головой Юпитер, - можно предположить и так.
«Не о дожде, не о письменах кипу и не об индейцах майя ты позвал меня к себе, - от дум заныл затылок и не давал покоя вопрос: – Для чего он пригласил?»
- Или наоборот, - переводя взгляд от грозного окна на меня и обратно, говорит замполит, развивая мысль, - природа передаёт нам зашифрованное послание. Как думаешь?
Что тут думать, отвечаю без остановки, опять-таки неосторожно, так как всегда можно попасть впросак или насмешить публику:
- И это тоже эвентуально.
Юпитер удивлённо сводит брови к переносице.
- Согласен, доля эвентуальности наличествует, и всё же, как насчёт шифрописи.
- Зачем? – пришла моя очередь удивляться, - какие знания она может передать, которых у нас нет?!
- Представится возмож… - Юпитер тотчас поправился: - эвентуальность, и поинтересуетесь, товарищ курсант, - и протягивает руку к пачке «Беломора», но берёт из высокого узкого бронзового кубка карандаш.
Я ёрзаю на стуле.
- Куда-то торопитесь, товарищ курсант? – Юпитер вертит карандаш в пальцах, - спешить некуда, дел неотложных нет, тем более, когда вас пригласил я.
Ага, как же, не быть мне нынче в наряде на камбуз, снова пошлют Грицука, а так хотелось повалять дурака, а не обливаться потом на плацу.
- Думаете, зачем это вас пригласил этот старый пердун…
В пору восемнадцатилетия даже сорокалетние мужики мне казались дремучими стариками; сейчас мне, пишущему эти строки уже за пятьдесят и стариком себя как-то не ощущаю. Но тогда-то…
- Не думаю… - отвечаю осторожно, будто пробую на прочность зыбкие мостки над широким ручьём вечности.
- А что думаете? – усмехается Юпитер. – Не старый или не пердун?
Философски заключаю:
- Все там будем.
- Там – это где, и будем – это как?
Начинает подозревать, Юпитер надо мной смеется, но нет, усмешка усмешкой, но лицо серьёзное.
Отвечаю уклончиво:
- Вам виднее, товарищ замполит.
Юпитеру нравится словесная игра.
- А всё-таки, товарищ курсант, что вы думаете. Мнение своё должно быть. И давайте без ваших «эвентуальностей». – Он кладёт руку на светло-серую картонную папку с типографским оттиском «Дело»; на ней рассматриваю свои фамилию и прочие данные. – Я ознакомился с вашим личным делом, такова работа, знать о подчинённых как можно больше, - замполит раскрывает папку. – Вы далеко не глупы. Это я и так вижу. Играете на баяне. Учил вас отец, который тоже служил на флоте.
Вставляю своё слово:
- И в этой учебке.
- Видите, какое приятное совпадение. Наличествует преемственность поколений. Да, не каждому выпадет удача постигать военную науку там же, где и отец. Но вернёмся к делу, в школе выступали в художественной самодеятельности.
Напрягаюсь. Так как дальше Юпитер говорит о событиях, о которых в личном деле не упоминается и происходили они позже. Мне страшно? Ответить точно нельзя. Неуютно. За окном бушует летняя гроза. Дождь перерос в ливень и теперь по окнам текут не струи, полотнища воды. Молнии будто соревнуются, бьют одна за другой. Одна попадает в старый дуб и его ствол раскалывается пополам. Гром разошёлся, как пьяный барабанщик в оркестре.
Эхо прошлого будит настоящее.
Сейчас за окном другое время, но льёт почти такой же силы дождь, сверкают молнии где-то на горизонте и оттуда же долетают протяжные ворчанья грома. И разрозненные фрагменты мозаики воспоминаний складываются в картинку.
Не уверен, что происходящее тогда в кабинете замполита обстояло именно так, но из этой неуверенности произрастает убеждение, что было всё точь-в-точь до последнего слова Юпитера, моего, до последней капли дождя, до последней вспышки молнии, до последнего брюзжания грома.
- Расслабьтесь, - обращается Юпитер ко мне. – Почему вы напряжены?
Да, спина у меня будто из гранита и сам себе напоминаю гротескную пародию на скульптуру Родена.
- Вы знаете, какое событие скоро произойдёт. – Замполит не уточняет, в стране, в городе, в части.
Видит моё замешательство.
- Новый набор курсантов принимает присягу. По этой причине я вас и пригласил.
Когда приоткрылось покрывало тайны, я почувствовал необыкновенное облегчение, скованность сразу же исчезла, но замечу, что испытав все сии чувства, я не стал раскованнее и непринуждённее. Я отдавал себе отчёт, что сейчас я не в кабинете директора техникума веду пространные беседы о своём будущем и страны, а нахожусь в рядах вооружённых сил, где между командиром и подчинённым присутствует субординация, и амикошонство здесь не в чести.
- И хочу узнать, насколько ваше подразделение готово к этому праздничному дню.
Как же я обрадовался такому исходу дела! Я начал говорить, во мне открылся дар красноречия, хотя я и прежде умел убедительно говорить. Во время учёбы в техникуме был в составе профкоме и частенько выступал на общих собраниях со сцены и не без хвастовства признаюсь, умел привлечь к себе внимание и не отпускать его до конца выступления. Этот дар никуда не делся. Он приходил на выручку всякий раз в самых замысловатых и сложных ситуациях, когда создавшаяся ситуация должна разрешиться только физической расправой, когда кулак решал вопрос, а умелая речь поворачивала струю конфликта в иное русло.
Меня прорвало, как плотину весенним паводком и в мир ворвался бурный ручей слов. Запинаясь, захлёбываясь, но, не умолкая, будто боясь что-то забыть или не высказать, я изливал душу перед Юпитером, как с товарищами прилежно обучаемся строевому шагу, как старательно вбиваем при маршировке подошвы прогар в асфальтовое тело плаца да с таким усердием, что горят стопы ног и дрожит земля.
Много лет спустя, вспоминая этот эпизод из моей молодости, я каждый раз вдоволь смеялся над собой и над своими страхами, сомненьями, скромностью, стеснением и робостью. Но в тот памятный час всё обстояло иначе…
В казарму вернулся после отбоя промокшим до нитки. Ливень прекратился под утро.
Город спал, мелко дрожа от озноба, пробиравшего здания до фундаментов, а саму природу до
|
