Похвальное слово глазунье

Не открою Америку, если скажу, чем проще блюдо, тем большего внимания оно требует при своем приготовлении, точно так же, как малые формы в литературе диктуют особую безупречность в выборе слова. С моей точки зрения, глазунья именно такой случай.
Блюдо это нехитрое, но оно столько раз выручало меня, когда возникала необходимость срочно перекусить, что простое чувство благодарности требует от меня сказать о ней несколько теплых слов.
Самые восторженные почитатели глазуньи называют ее королевой завтрака, и, на мой взгляд, они ничуть не грешат против истины. Правда, я бы не стал ограничиваться только одной ее утренней исключительностью. Не перечесть сколько раз я отдавал ей предпочтение по вечерам и далеко не всякий раз, когда я куда-то торопился или, просто, лень было приготовить что-нибудь позамысловатее.
Удивляться здесь, честное слово, нечему, ведь в перечень ее достоинств, входит не только незатейливость приготовления и отменный вкус. Правильно приготовленная глазунья доставляет немалое удовольствие одним своим видом. Трудно остаться равнодушным, когда перед тобой сияющие золотом купола желтков посреди белоснежной пены белка.
Сам я повар так себе. Однако глазунью я готовил столько раз, что изучил, как мне кажется, все тонкости этой премудрости, хотя, скорее всего, это явное преувеличение, но оно придает мне уверенности, когда я острым ножом разбиваю яйцо точным ударом посредине, не повреждая ни на волос желток, и помещаю его в миску. Затем я выливаю яйца на хорошо разогретую сковороду и сразу приподнимаю ее, чтобы белок равномерно распределился вокруг желтка, а как только нижний слой яиц схватится, опускаю сковороду на огонь еще минуты на две, накрыв ее крышкой. В конечном результате получается глазунья, у которой хрустящий краешек, прожаренный, но мягкий, как в яйце всмятку, белок, и, главное, сохранена текучесть у покрытого нежной пленкой желтка.
Один из моих знакомых, большой любитель повозиться с приготовлением замысловатых блюд, относится к глазунье, как к некому классическому произведению, и начисто отвергает какие-либо вариации в ее приготовлении. Даже такой простенький совет, как посыпать желток несколькими крупинками молотого черного перца, чтобы придать пикантности вкусу яиц, вызывает у него негодование.
В этом вопросе я с ним согласен, что называется, целиком и полностью. На мой взгляд, кощунственно приносить в жертву чревоугодию безупречный вид глазуньи. Скорее всего это потому, что я законченный визуал. Так что мое мнение не следует принимать во внимание кинестикам и особенно аудиалам, хотя мне трудно представить, как могут аудиалы воспринять всю непередаваемую сочность красок свежеприготовленной глазуньи.
Впрочем, во всем, что связано с этим блюдом, от меня бесполезно ждать объективности. Я так ревниво отношусь к нему, что кто бы другой не приготовил его, всегда ворчливо отмечаю, что в нем что-нибудь, да не так: либо глазунья пережарена, либо, наоборот, она слишком жидкая, то в ней чересчур много масла, или, напротив, его мало, ну, и так далее. Думаю, тут сказывается не столько вредность моей натуры, хотя в отношении ее я не строю никаких иллюзий, сколько общее свойство человеческой природы.
Тот кто водил какое-нибудь транспортное средство, будь то автомобиль или мотоцикл, поймет о чем я говорю. Он-то прекрасно знает, стоит только сесть на место пассажира, как тут же начинаешь отмечать все огрехи того, кто сейчас за рулем.
И еще: с глазунье у меня связано дорогое мне воспоминание.
Это было особое утро с особой женщиной, первый раз оставшейся ночевать у меня. Как сейчас помню, когда я проснулся, комната уже была вся залита солнечным светом. День обещал быть не омраченным ни единым облачком. На душе у меня тоже было светло и покойно.
Полузакрыв глаза я какое-то время с удовольствием слушал ровное дыхание лежавшей рядом со мной женщины, пока не пришла в голову мысль приготовить для моей подруги завтрак и, едва она проснется, доставить его ей прямо в постель.
Я выскользнул из-под одеяла, наспех оделся и выскользнул, словно тень, из комнаты.
В это утро мне во всем хотелось гармонии, и в свою стряпню я старательно вложил всю душу, и награда не замедлила себя ждать.
Украшеньем завтрака была, конечно, глазунья из двух яиц, ровно столько я нашел их у себя в холодильнике. В обрамлении нескольких тостов и чашки дымящегося кофе на подносе жостовской росписи она смотрелась куда как живописно.
Мне, видимо, плохо удалось соблюсти тишину, как я ни старался не производить шума, потому что моя подружка, заспанно щурясь, появилась на пороге кухни. Узрев плоды моих трудов, она замерла, и глаза ее широко распахнулись.
- Какая прелесть, - восхитилась она.
Преисполненный самодовольством, я в ответ только скромно заметил:
- Твой завтрак.
С тех пор прошло много лет, и в том, что я и та женщина по сей день вместе, не исключено, что есть какая-то заслуга и той памятной мне глазуньи. Впрочем, скорее всего, подобные мелочи неожиданно другой раз, просто, придают неизъяснимое очарование тому или иному событию в прошлом, и даже хотя бы за это следует им быть благодарным.
Словом сказать, для меня глазунья, во всех отношениях, похожа на старого доброго друга, который в любой момент не задумываясь придет на выручку в трудную минуту, и ее поддержка не сводится только к ее способности быстро утолить сию минутное чувство голода. Она еще и непременно порадует своим замечательно свежим видом, словно говоря им, что все неприятности преходящи, а жизнь, если, как следует, присмотреться к ней, прекрасна даже в самых простых своих проявлениях.