Александрия. Глава 11. Жены-миротворицы

Беседа затянулась за полночь. Пир, посвященный памяти убитого полгода назад сына, настроил Аттала на философский лад, и вот теперь, по окончании вечера, когда все приглашенные покинули дворец, ему захотелось много и с удовольствием говорить - не вести речи в дань официозу, не отдавать распоряжения слугам и чиновникам, не казнить или миловать, верша судьбы города, а запросто, негромко обсудить последние события, высказать личное, наболевшее в душе и созревшее в мыслях, в беседе с доверенным и преданным человеком. Он ценил эти редкие часы за чашей вина сам-друг и порой не отказывал себе в этом удовольствии. И разговор с Домицием был ему необходим сейчас как лекарство от хандры и сомнений. Оптимус с годами оставался все так же неприступен как для угрызений совести, так и для разрушающих душу страстей, ставшими в последние годы не редкими гостями для Аттала и, что гораздо хуже, руководителями его поступков. Он с горечью видел это предвестием грядущей и неизбежной старости. Что может быть ужаснее, чем угасающий разум в дряхлеющем теле? Только когда ты сам наблюдаешь это в самом себе. Может быть, пример стоиков, предпочитавших уходить из жизни с первыми признаками притупления ума – наилучший для подражания. Он мечтал остаться в памяти потомков могущественным правителем, отцом города, о чем гласили бы простые и величественные слова благодарности, высеченные на его мраморном надгробном постаменте, а вовсе не взбалмошным старым, всем надоевшим, смешным чудаком.

А ведь каждый урок в карфагенской школе, в городе его детства и юности, начинался с вбивания в головы учеников таких простых и нужных истин – смиряй гнев, почитай родителей, не иди на поводу вожделений... Никогда в молодости он не позволял себе потакать эмоциям и поступаться ради них своими интересами. Ныне же нечего прятаться от правды – надо признаться самому себе, что с годами он стал не в меру вспыльчив и чрезмерно чувствителен к человеческой мерзости, и некоторые его поступки, чего уж, были совершены под влиянием эмоций, а не рассудка, ну и как все недальновидные поступки, совершенные в ослеплении гневом, не замедлили одарить горькими плодами раскаяния.

К примеру, сейчас, когда пришло время собирать подушную подать, он весьма пожалел, что так сглупил, убив куриала. Как оказалось, этот выродок, позоривший своим существованием весь человеческий род, как никто соответствовал своей должности и оказался незаменим. О Юпитер Всемогущий, сжалься над старой никчемной ветошью! Есть множество способов отомстить мерзавцу, заставить его страдать, но при этом продолжать использовать с выгодой для себя его деловые качества. Ко всему, Сабин не оставил наследника, который по закону занял бы его место, а новоназначенный куриал со стороны явно не справлялся, доставляя массу хлопот, приумножая недовольство народа, но не денарии.

Об этом и завязался спор у двух приятелей, оставшихся беседовать за полночь: мириться ли с оскорблением, если того требует долг, или все же честь, память достославных предков и пример для потомков превыше всякой выгоды.

- Что же поделать, мы не боги, а люди, и потому несовершенны, - разглагольствовал Домиций. - Я вовсе не пытаюсь, дражайший мой друг, оспаривать твое утверждение, что месть - дело святое, - разумеется, это основа основ. Но убить, когда того велит долг, или убить, невзирая на долг - согласись эти поступки так же далеки друг от друга, как небо и земля. Одно говорит о несгибаемой воле и силе, другое о потакании слабине, а ей только оставь малейшую лазейку в душе, все сожрет. Вот, к примеру, возьмем нашего почтенного Ганнона. Найдется ли в городе хоть один человек, который не подтвердит, что это гнуснейший из гнусов, кровопийца и мерзавец каких от веку не видела мать-земля. И что же – при всей своей пакостности уже много лет он отлично образом справляется со своими обязанностями главного казначея. Разве есть у тебя нарекания к нему за эти годы? Так что, да живет и здравствует во веки веков эта достопочтенная гнида – наш главный казначей Арнобий Ганнон!

Мягкое покашливание, которым Давид, некоторое время присутствовавший при разговоре в виде пустого места, постарался все же привлечь к себе внимание собеседников, оборвало хохот, вызванный последней фразой толстяка Домиция. Не предполагавший свидетелей своих изысканных тирад, тот попытался повернуть голову, чтобы сразить уничижительным взглядом подкравшегося со спины этого интригана и наушника - дворцового распорядителя, который всегда бесил главного виночерпия своими премерзкими повадками; что, впрочем, ему не удалось по причине короткой и толстой шеи, потому он просто замолчал и принялся жадно поглощать закуски, коими был уставлен стоявший перед ним небольшой низкий столик.

- Время неурочное для дел, Давид, оставь нас, - недовольно отрезал префект. - Если этой ночью не зарезали кого-то из высших чиновников, или в городе не полыхает пожар, то все остальное может подождать до утра.

- Не зарезали, но повесили, сиятельный Аттал, - невозмутимо проговорил Давид. – Только пришло известие, что убит главный казначей.

Поразительное совпадение! Аттал перевел горящий самым черным подозрением взгляд на приятеля, только что певшего долгие лета убитому.

- Это всё проклятые христиане! Чтоб мне провалиться в преисподнюю, скоро они перережут нас всех! – завопил побледневший Домиций, забыв о еде и роняя чашу с фалерном, отчего вино оказалось выплеснутым на стол и на пол, а лицо главного виночерпия так перекосило от ужаса и ненависти, что хорошо знавший его Аттал отринул всякие подозрения – ясно, что для его приятеля это известие стало такой же неожиданностью, как для самого префекта.

- Думаю, ты ошибаешься, - бросил в ответ префект, оставляя свое ложе. – Вот что, друг Домиций, оставайся, располагайся и отдыхай здесь, как обычно. И дворец, и эта комната под неусыпной охраной, так что, поверь, здесь ты будешь в абсолютной безопасности от козней любого александрийского христианина. Мне же, похоже, не придется сомкнуть глаз в эту ночь. Где произошло убийство? – обратился он уже к распорядителю.

- В доме куриала.

- Как? Стагира?

- Нет, не нынешнего, а предыдущего. Казначей был найден повешенным в доме Агапия Сабина.

Известие о том, что Ганнон был убит именно в доме бывшего куриала явно расстроило префекта куда больше, чем сам факт убийства.

- Командира ночной стражи ко мне! – тотчас повелел Аттал распорядителю. Ещё одно неприятное и поразительное совпадение? Или это совсем не случайность? Впрочем, то, что убийство было совершено в пустующем доме было вполне объяснимо, и, пожалуй, даже не имело значения, чей это дом. Но боги мои, что заставило этого дурня Ганнона направиться в гости к покойному куриалу посреди ночи?! – Да, и принеси мне список всех посетителей казначейства за последние несколько дней! – тут же добавил он.

Очень скоро пред очами сиятельного Аттала предстал, блистающий молодостью и наградами, красавец-командир вигилов. Префект принял его в совещательном зале.

- Ну что там с главным казначеем? – осведомился префект с высоты своего престола.

- О сиятельный Аттал, его убили, - с болью в сердце, склонив повинную главу, хмуро вынужден был доложиться Валерий.

- После всех предпринятых тобой многочисленных и тщательных мероприятий по обеспечению безопасности в городе остается только предположить, что его убийца – ты сам.

Галл, вовсе не ожидавший сейчас от префекта шуток и не веря своим ушам, слегка переменившись в лице, с внимательным удивлением глянул в лицо наместника.

- Ну-ну, - успокаивающе бросил префект, решив, что юноша воспринял это полушутливое обвинение всерьез. – Итак, что и как? Я жду от тебя подробностей и объяснений, – он деловито кивнул, приготовившись слушать версию командира вигилов.

- Во вторую стражу мне доложили, что главный казначей - один из наиболее тщательно охраняемых нами чиновников, покинул свой особняк и в сопровождении единственного слуги - Архилаха, направился в город. Я тотчас распорядился отправить к нему наряд, но достопочтенный Ганнон со страшными ругательствами прогнал моих ребят от себя прочь, предпочитая передвигаться по ночной Александрии без охраны.

- Но ведь ты сделал все для того, чтобы по ночной Александрии можно было передвигаться без опаски даже с завязанными глазами? Разве нет?

- Это несомненно так, сиятельный Аттал, - Галл почтительно склонился, подтверждая это замечание наместника, который как бы и спросил, и одновременно лестно отметил этим вопросом все его старания, - в силу всех последних событий город тщательно охраняется, особенно Ракотис. Однако лишними предосторожности не бывают. К тому же, казначей был убит не на улице города, а в доме. Во исполнение моих распоряжений, вигилы сопроводили его чуть ли не до дверей, оставшись дожидаться на улице неподалеку. Кроме того, они обошли дом, проверив на предмет засады злоумышленников. И совершенно определенно можно утверждать, что в течение всего времени, пока Ганнон находился в доме, никто из посторонних с улицы не заходил в это жилище и не покидал его.

- Что за люди в отряде?

- Трое вольноотпущенников и бывший легионер. Переведен в вигилы несколько лет назад.

- По какой причине?

Затрудняясь с ответом, Галл промолчал, ожидая дальнейших вопросов. А ведь действительно, сколько лет он был знаком с Агафоном, но тот никогда не рассказывал, за что его так понизили.

Префект недовольно нахмурился, отметив про себя небрежность Галла в работе с документами.

- Ты толком не знаешь, с кем работаешь, и кто твои подчиненные, и это очень плохо. Исправься, или проблемы по службе будут лишь множиться.

Галл в очередной раз почтительно кивнул – на сей раз и в знак раскаяния в своем нерадении, и в знак подчинения приказу.

- А что говорит этот олух Архилах? Где он находился, почему не был рядом с хозяином?

- Достопочтенный Ганнон оставил его за дверью. Он во все время оставался единственным человеком, кто находился непосредственно возле дома.

- Не считая вигилов, - уточнил префект.

- Это так, сиятельный Аттал. Но они оставались на улице, не спускаясь во двор дома. И не могли видеть со своего места действия казначеевского слуги – оставался ли он около дверей все время или же покидал свой пост.

- Как думаешь, почему заказчик убийства хотел выставить тебя соучастником? – проницательно прищурился наместник, будто стараясь прочесть мысли Галла раньше, чем тот ответит ему.

- Причины могут быть самые разные: личная неприязнь или же политические интриги. Я больше склоняюсь к последнему, – холодно отвечал, лишь пожав плечами, Валерий.

- Почему ты так считаешь?

- Пока я не вступил в эту должность у меня не было врагов.

- Так ли?

- Так, сиятельный Аттал, - уверенно отчеканил Галл.

- Хорошо, оставим это. А что нам скажет твоя невеста о том, что в её доме был убит один из виднейших сановников?

- Лидия пока живет в общине, и этой ночью, как и во все остальные, находится там. Она не интересуется этим домом. Все мечтает отделаться от него.

- Вот как?

- Учитывая её горе, это вполне понятно, сиятельный Аттал.

- Это все женские капризы, со временем они улетучатся без следа, нет ничего