Простите, что мы не знали. Глава 6. Колыбельная

Почти в центре кибуца располагался пологий холм, увенчанный недостроенным зданием клуба. Холм порос густой стриженой травой, на которой любили кувыркаться дети. Его подножие окружала дорожка, посыпанная битым кирпичом, рядом с которой располагались лавочки.

Мы с Ханой любили сидеть здесь, наблюдая за малышами. Я следил за ними просто из интереса, все-таки какое-никакое развлечение. А Хана уходила в себя, будто видела там, внутри, свои собственные картины. Иногда улыбалась, а иногда смахивала слёзы. При этом её губы шевелились, будто она беззвучно молилась. Я знал, что не стоит приставать к ней до тех пор, пока она сама мне хоть что-то скажет.

Сейчас, видимо из-за жары, детей не было. Мелкие бюльбюли [короткопалый дрозд (певчая птица) (ивр.)], с ярко-жёлтым пятном внизу животика и в чёрных шапочках, перепархивали с одной цветущей ветки колючей хоризии на другую. Иногда с дерева вспархивала целая их стайка, будто кто-то стряхивал их оттуда, и птицы скрывались в листве другого дерева.

Прилетел дятел в черно-красной шапочке и рассыпал в воздухе звонкую трель ударов крепкого клюва. От удовольствия я даже зажмурился, а затем задремал, пригревшись на солнышке.

Неожиданно почувствовал, что я один. Раскрыл глаза и обнаружил, что Хана исчезла. Сквозь птичий щебет и выкрики детворы пробивался давно не слышанный мною звук. Пианино? Где-то играло пианино! Неужели в этом здании? Может быть Хана тоже услышала его и пошла туда?

Я поднялся с лавочки и, оскальзываясь на мокрой от полива траве, стал подниматься на холм. Центральный вход в здание был закрыт. Пришлось идти в обход.



Рядом с боковым входом, держась рукой за раму двери, стояла женщина лет пятидесяти, не по возрасту седая. Я наступил на строительный мусор и тот противно скрипнул. Женщина приложила палец к губам, призывая к тишине.

В сравнении с буйством солнца снаружи, в здании было темно. Попривыкнув к темноте я увидел, что у одной из стен стоит пианино, а на нём стоя, так как присесть было не на что, играет моя Хана. Боже мой, я думал, что знаю о ней всё. А оказалось, что она умеет играть на фортепьяно. Сколько же ещё тайн скрыто в моей хрупкой подруге?

Незнакомка обернулась ко мне. Её очень приятное лицо, обрамлённое седыми, почти серебряными волосами, обезображивало несколько шрамов. Тихо спросила:

- Вы знаете её?

- Да. Это моя жена.

- Простите, а вы могли бы сказать мне её имя? Случайно не Хана?

- Да. А откуда вы…

- Верно. Хана. Хана Левит. - перебила она меня - Я тоже знаю её. Только не ожидала, что когда-нибудь увижу.

- Левит? Но почему Левит? Она Гражинская.

- Вам сколько лет?

- Мне? Мне … - неожиданно застеснявшись, уклончиво ответил: - я моложе жены.

- Я потому и спрашиваю, что вас ещё наверное и на свете не было, когда я знала её. Может и не узнала бы Ханочку, если бы не услышала такое знакомое мне исполнение еврейской колыбельной. А ещё эти рыжие вьющиеся волосы.

Она помолчала, вслушиваясь в тихие звуки прекрасной мелодии. Затем продолжила:

- До войны я была их соседкой, когда она была еще вот такой девочкой, - она показала ладонью ниже пояса. - Родители Ханы, Ади и Йосеф Левит ничего не жалели для любимой дочки. Купили ей дорогущее пианино, наняли учителя музыки - старую еврейку Сару Соломоновну, когда-то игравшую в Варшавском филармоническом оркестре. У  неё были проблемы с ногами, и поэтому часто можно было видеть рыжую кучерявую девчушку, которая с огромной нотной папкой, хлопающей ей по ногам, подпрыгивая, торопилась к учительнице на занятия .

Я дружила с семьёй Ханы, мы с мужем, зихроно ле враха [благословенна будь его память (ивр.)] часто бывали у Левитов в гостях. Мама просто млела, когда её звёздочка, её солнышко Ханочка садилась за пианино и начинала играть. Ади так гордилась своей доченькой! Пророчила ей будущее великой пианистки.

Но Хана всё решила иначе. Она была очень жалостливая девочка, всегда приносила домой брошенных облезлых котят и щенят, птиц с перебитыми лапками или крылышками и лечила их. Ади обычно ругала дочку, за то, что та тащит в дом всякую гадость, как она говорила. Зато папа поддерживал свою любимицу, и говорил, что у Ханочки очень добрая душа.

Когда девушка окончила школу, она не пошла учиться музыке, а пошла на курсы медсестёр. Ади была вне себя, но Йосеф, как всегда, поддержал дочку.



Был у них на курсах молодой преподаватель, поляк Якуб Гражинский. Молодой, черноволосый красавец. Я несколько раз видела их вместе в городе. Вскружил он голову Хане. Забеременела она.

Йосеф устроил ему страшный скандал, но этот подлец так и не признал, что он отец ребёнка. Его уволили и он исчез из города.

А Хана родила вскоре nieslubne dziecko - внебрачного ребёнка. Девочку она назвала Агува, что значит «любимая». А фамилию ей дала всё-таки Гражинская, по сбежавшему отцу. И сама взяла эту фамилию.

Йосеф и Ади все силы прикладывали, чтобы Хана окончила обучение. Они нянчились с внучкой, и души не чаяли в своей Аhуве. Но гулять с дочкой - это была прерогатива Ханы. Даже маме она не уступала возможность погулять с внучкой. Ади помогала одевать и собирать внучку, папа Йосеф выносил коляску, спускал её по лестнице, а потом бежал снова наверх, чтобы сопроводить Хану, спускающуюся с дочкой на руках.

Хана укладывала Агуву в красную коляску, и под наблюдением бабушки Ади, выглядывающей из окна их квартиры, гордо катила её перед собой.

Это надо было вам видеть, как Хана, маленькая росточком, выглядящая как школьница, катила своё дитя сначала по тротуару, а потом они сворачивали в поле и наслаждались тишиной, редким посвистыванием птиц и массой полевых цветов. В тени кустов Хана стелила одеяльце и укладывала на него доченьку. Потом она собирала цветы, несла их показывать дочке. Плела веночки и украшала ими головку дочурки. И пела ей еврейские колыбельные. Особенно часто вот эту:

В поле деревце одно,

Грустное томится.

И с ветвей его давно

Разлетелись птицы.

Кто к востоку, кто на запад,

Кто подался к югу,

Бросив деревце в полон

Всем ветрам и вьюгам.



Вот, что, мама, я решила, -

Только ты позволь мне:

Здесь на ветке буду жить

Птицею привольной,

Стану петь я деревцу

Весело и звонко,

Убаюкивать его

Нежно, как ребёнка.



Это та самая мелодия, которую Хана сейчас играет.

Женщина тяжело сглотнула и продолжила:

- Агуве исполнилось всего четыре месяца, когда Германия по договору с СССР  захватила половину Польши. И первое, чем немцы занялись - решением еврейского вопроса. Однажды нам, евреям, объявили, чтобы мы с вещами собрались на площади. Никто ещё не знал, что ждёт нас, и вообще всех евреев Европы.

Я с мужем тоже была в той толпе. Слухи распространялись самые разные.  Кто-то говорил, что по ночам евреев куда-то вывозят и там расстреливает, кто-то, что их поселят отдельно от поляков, чтобы предотвратить погромы, кто-то, что крепких и здоровых будут отбирать в какие-то трудовые лагеря. Теперь-то я знаю, что это были вовсе не слухи, а чистая правда. И расстрелы, и гетто, и трудовые лагеря...

Вокруг нас стали собираться поляки. Кто-то из них стоял молча, кто-то плакал, но многие зубоскалили, выкрикивали что-то обидное. Иногда появлялись несколько крепких поляков, часто в сопровождении женщин. Они волокли спрятавшихся евреев, били их, под хохот охранников-немцев вталкивали в толпу евреев. Люди падали, ушибались, одежда у них задиралась, и это вызывало дополнительный хохот толпы.

Там мы стояли почти час, но мне он показался вечностью. А затем началась селекция. Несколько эсэсовцев ходили вдоль рядов и сортировали людей.  Молодежь и крепких мужчин и женщин в одну сторону, больных, старых, немощных - в другую.

Я видела, как схватили Хану, державшую на руках свою девочку, и направили её к группе молодых. Через переводчика приказали отдать ребёнка кому-нибудь. Ребёнок им не нужен. И тут Хана совершила ошибку. Вместо того, чтобы отдать дочку папе и маме, она вцепилась в неё, изо всех сил прижав к груди. И тогда эсэсовец ударил её прикладом по рёбрам. Она пошатнулась, перехватила ребенка одной рукой, а второй схватилась за бок. Немец вырвал Агуву у неё из руки. Закричали обе - и девочка и мама. Рассвирепев, фашист схватил малютку за ножку, размахнулся и швырнул её через головы на обочину. За толпой не было видно, как она упала. Раздался глухой стук и крик девочки прекратился.

И тогда Иосиф изо всех сил толкнул охранника и бросился в ту сторону, где упала девочка. Люди расходились, давая ему проход. Раздалась выстрел и Иосиф исчез из поля зрения. Следом по проходу двинулся немец. Остановился там, где народ образовал пустой круг вокруг упавшего. И прозвучал второй выстрел. Это фашист добил раненого.

Я оглянулась на жену Иосифа, Ади. Враз поседевшая женщина билась в руках нескольких человек, которые удерживали её, и кричала. Это не был человеческий крик. Кричали ещё несколько человек. Но Хана… Хана перестала кричать. Лишь впилась зубами себе в кулак, и по её и подбородку и шее стекали тонкие ручейки крови из прокушенной кожи.



Я взглянул на женщину, кончиками пальцев вытирающую слезы:

- Простите, как вас зовут?

- Тали. Талья Ривман. А вы откуда, из России?

- Нет, я из Украины.

- Ну неважно. Русский ведь знаете? Так вот, по-русски Талья - Росинка, Роса. А вас как зовут?

- Генька. Ой, то-есть, Гершель, значит "олень". Впрочем, Геня мне привычней, хотя и смахивает это имя на женское. Так мама меня называла.

- Простите моё любопытство, но можно я задам вам вопрос?

- Конечно. Задавайте.

- Ещё раз простите. - Она несколько секунд помолчала. - У вас с Ханой есть дети?

"О, Господи!” - подумал я, - “какие дети, если у нас никогда нормального секса не было!”

Я смутился, но ведь никто меня за язык не тянул сказать “Конечно. Задавайте”, поэтому ответил односложно:

- Нет.

Талья вздохнула и заглянула в мои затуманившиеся глаза:

- Я понимаю. Слушайте меня сюда, Геня, знаете ли вы, что по Тойре [польское произношение слова "Тора"] Хана была матерью пророка Самуила. Она была бесплодной и день и ночь молилась о том, чтобы Всевышний послал ей ребёнка? Бог услышал её просьбы, и она стала матерью. Многие переводят значение имени Хана как «Награждённая сыном от Бога». Значит наградит вас Бог сыном, помянёте моё слово. А когда он родится, назовите его Натанэль, что значит Данный Богом.

Отвлекшись разговором друг с другом, мы с Тальей не заметили, что музыка внезапно прекратилась. Когда до нас это дошло, оба посмотрели в сторону пианино. Хана, отвернувшись спиной к инструменту смотрела на нас. Даже в темноте было видно, как глаза её расширились, будто она увидела привидение. Неожиданно Хана пошатнулась, попыталась опереться рукой на пианино позади себя, но рука соскользнула и она спиной сползла по полированной поверхности, зацепив клавиши. Раздался дикий диссонирующий аккорд, и девушка тихо опустилась прямо в строительный мусор.

Мы бросились к Хане, подняли её и вывели из тёмного зала на солнце. Усадили на лавочку. Талья метнулась к бетонной тумбе, в которую был вмонтирован кран, набрала воды в ладони и стараясь не расплескать, принесла Хане. Напоила её как птичку из ладони, а потом мокрыми руками обтёрла ей лицо.

- Мумэ Талья [тётя Талья (идиш)]! Ты жива? Ты не