Школа в годы Войны

   Когда только началась война, мне было 6 лет, мы жили на центральной площади, возле водоканала. Когда началась бомбежка, моя сестра, я и моя мама, мы вернулись сюда, к маминой сестре, на улицу Джапаридзе и жили там до 1947 года. Когда немцы зашли к нам в город, это примерно в 1941 года. Когда немцы зашли к нам в город, они стали распределяться по домам. Вот и у нас дома жило пятеро военных, и хочу сказать одно, были и плохие немцы, но и были хорошие. Вот, например, помню, у нас на выходе стоял бидон с маслом, всегда стоял, а потом один из них подошел и говорит: «Убери, убери, а то украдут». Вот это я хорошо помню. Потом еще помню, у мамы моей болел зуб. Подошел один немец и говорит, что надо дать таблетку, а другой подошел к ней и так тихо говорит: «Не надо таблетку, не бери, отравят, не бери». А в это время выпускали журнал «Чиж», и там был большой портрет И.В. Сталина, и вот один из немцев сидел, листал, а потом сказал: «Вот, Гитлер и Сталин в яму капут, и немецкий солдат будет танцевать, и русский солдат будет танцевать». Такие вот они были. Какие-то из них нам конфеты давали, а какие-то, откровенно говоря, звери были.
   Когда я пошла в первый класс, получается, и началась война. И вот мы, дети, которые здесь на районе жили, со своими скамеечками, сумочками, в которые были зашиты чернильницы, ходили учиться в частные дома, один такой был на углу ул. Джапаридзе, где сейчас стоит большой двухэтажный дом. И значит, после первой оккупации Ростова, когда школу после бомбежки немного восстановили, из нее сделали военный госпиталь, правда, ненадолго. Позже его расформировали и сделали в здании школы немецкий штаб, там собирались все офицеры. Пока нашу школу восстанавливали, я училась в 72-й женской школе. И в 1943 году, когда немцы стали отступать из города, они, уходя, взрывали все здания на своем пути. И один немец, проходя мимо, сказал: «уходите подальше от окон». Ну, он, значит, пошел дальше, а мы побежали по домам, залезли под кровати, накрылись кастрюлями, чтобы осколки не попали в нас, полетели стекла, услышали взрыв.
Потом, когда стало более-менее тихо, мы все вместе, ребята и взрослые, пошли в школу и забирали оттуда, кто что мог. Кто-то глобусы, кто-то карты, плакаты, доски, мебель… Все, что уцелело, чтобы потом, когда школу восстановят, можно было бы это вернуть, и чтобы все было у нас. Мы тогда были еще маленькие, но уже понимали, что это очень важно, чтобы спасти школу. И когда школу отремонтировали, мы стали возвращать в школу то, что уносили при разборе завалов. Начали потихоньку ее восстанавливать общими усилиями.
   Помню, на кондитерской фабрике была патока, большой чан с патокой, и все мы, кто жили поблизости, ходили на эту фабрику за патокой. Мы шли с баллончиками, с ведрами, дошли до угла улицы нашей и там проезжали немцы. Сами они проехали мимо, не тронули нас, а следом за ними полицаи ехали, так они остановились, патоку эту отобрали у нас и поехали дальше. Нам тогда пришлось еще раз пойти обратно. И, значит, когда мы эту патоку набирали, там одна женщина упала в этот ковш, а выбраться не смогла, она ведь вязкая патока эта патока… А все продолжали набирать эту патоку и дальше… Очень страшно было, в окопах сидели, маму нашу выгоняли окопы копать, и мы за ней следом шли. Когда бомбили, бабушка моя кастрюли нам давала, так мы их на голову одевали, чтоб осколком не убило нас. На коленях стояли, иконам молились по ночам.
   Время страшное было, голод был. Бабушка, бывало, даст маленький кусочек хлеба там или макухи, и ты его на переменке в школе раз укусишь и обратно в карман кладешь, чтобы никто не увидел и не забрал, потом на следующей переменке опять укусишь… Позже, когда жизнь уже наладилась, мама моя ездила на кукурузное поле, там мельница была, и она, значит, кукурузу эту в муку перетирали. И мне, как сейчас помню, бабушка испекла три кукурузных лепешки этих и дала в школу с собой. И я с этой сумочкой шла по улице Окраинной до улицы Пирамидной, и на меня напала собака и порвала мне сумочку эту, значит, и забрала кукурузнички мои. Это была огромная трагедия, потеря, потому что кушать нам хотелось очень. Пришла домой я без ничего.
   Помню еще, в то время, мы были уже достаточно взрослые по тем меркам, нам было по 8-9 лет, нам мама моя говорит: «Смотрите, солдата ведут». А солдат, наверное, был офицером, потому что на нем был офицерский белый тулуп такой, валенки, белая шапка, и немцы повели его в подвал школьный, со стороны зимнего входа школы был этот подвал. Потом смотрим, немцы убегают, а из подвала дым валит. Ну, мы ведь дети любопытные, пошли посмотреть, что там в подвале. Спустились мы и видим, что на полу обгорелое тело солдата, они его, видимо, облили чем то и подожгли. Мы нашли по частям руку, ногу, голову отдельно обгоревшую, нашли коробки какие-то, сложили то, что нашли, замотали в тряпки, выкопали под трансформаторной будкой ямку, какую смогли, мы ж детьми были, и похоронили его там. Дальше, уж, не знаю, перехоронили этого солдата или он так там и есть, но то, что он там был, это я вам говорю точно.
   Когда немцы ушли из города, началось восстановление города и, соответственно, нашей школы. Мы все, дети, которые там учились, учителя, родители, все ходили туда, оббивали кирпичи, расчищали завалы, потом новые стены начали строить. А когда восстановили, директором пришел Африкан Петрович, строгий был очень мужчина, и дисциплина у него была на первом месте.