Из записок о брате, Викторе Сафонове (1928-2013), жизнь посвятившему написанию эпопеи «Троицын день» о предреволюционных годах России, в период коллективизации и Великой Отечественной войны 1941-45 годов.
2013-й
Да, Ви… Так Иван же вроде давно умер, ему много лет было… Только месяц назад? И Нинка теперь собственного брата… Ну и что, что Иван только дочке дом подписал, сын тоже имеет право… Конечно, есть чего Сашке бояться, в пятьдесят лет остаться без дома?.. Нет, гони его к адвокату обязательно, у нас теперь правовое госуд… Да не все суды плохие, и справедливо могут… Конечно, Нинка - зараза, что брата выгоняет… ну, да, да… так что скажи Сашке насчет адвоката… А у нас всё нормально, только вот Глеб… (Сказать, что у него деньги украли? Нет, не скажу, а то начнет волноваться.) Да дело в том, что когда он в дороге, то всегда волнуюсь… Вот и поставь, поставь за него свечку. (Хорошо, что не сказала, а то через каждый час начал бы звонить.) Пока, пока.
1985-й
Иногда мама говорила о моих братьях: от одного, мол, отца, а какие ж разные! И это – правда. Старший Николай закончил технический вуз, был инженером-изобретателем, а Виктор…
Нет, лучше - из маминых воспоминаний: «Помню, когда в Боровке жили, в нашей воинской части рыбу часто давали: судака, белугу, севрюгу, и рыбу-то эту мы ели, головы выбрасывали, а деревенские ребятишки проберутся так-то под проволоку, набяруть этих голов в мешок и-и домой. Они ж головам этим рады были, как не знаю чему! И что ж мои ребятки? Приходить мой Витечка раз домой и хвалится:
- Мы ребят колхозных побили.
- Ах, бессовестные твои глаза! - говорю. - И этим-то ты хвалишься! Голодный ребенок лез под проволоку, рисковал, набрал, наконец, голов этих... Там-то, в деревне, матка отварить их, а он и поесть с картошечкой.
Гляжу, надулся мой Витька, убежал. Вот и до сих пор ему стыдно, как вспомнить… Ну а если б я тогда по-другому как сказала: а, мол, вечно этим колхозным мало, всего-то у нас в магазинах полно, а они всё-ё голодные… так им и надо, лупите их почашше! Если б такое сказала, каким бы мой Витечка вырос, как ты думаешь?»
«К тому времени Витька мой уже здоровенный вымахал и взяли его в газету. Ну, днем-то он всё на работе был, а как вечер - гулять. Бывало, иду в пять утра к поезду с корзинками, а из клуба и вываливается молодежь пьяная, дерутся, хулиганють! Ну, думаю, помилуй Бог, и Витька мой так-то! Он же горячий был, заводной. Вот и стала подумывать, какое б такое ему дело подсунуть, чтоб не таскался где зря? Потом гляжу, писать взялся. И с трех лет у него это… Николай все с железками возился, возьмёть, к примеру, утюг, приладить к нему колеса и возить по хате, сигналы устраиваить, а Витька… Пристанить так-то ко мне: дай карандаш. Дам, а он писать им. Сидить, царапаить, а потом взберется ко мне на коленки и суёть листик: читай! А что читать-то? Закорюки одни. Но выпытаю что-нибудь, сочиню басню какую и начну... вроде как читать. Угадаю – засмеется, и опять писать. Вот и теперя начал. Хорошо, спокойно стало. Не идёть куда зря, не таскается, а я и думаю: надо бы еще больше его заинтересовать. И написала раз про то, как раньше жили, дала ему прочитать, а он и прицепился, и присох к писательству этому, как гриб какой. Я-то думала, что пройдёть молодость, пройдёть и это, ан нет, ишшо и до того дошло, что другой раз на огород не дозовешься, сидить и пишить».
2013-й
Привет, Ви! Как ты там?.. Еще под одеялкой. Что ж залежался-то так?.. Ну, конечно, опять до четырёх писал. Зря ты так… Да что сон сбиваешь с ритма и не даешь серотонину вырабатываться, а серотонин - гормон радости, который только с одиннадцати и до часа ночи выраб… Ну как обойдёшься без серотонина? Радость - это… Ну, коне-ечно, до четырех ночи писать о немецком генерале фон Боке для тебя и есть радость… Нет, Ви, пусть твоя жена и дети ищут в Интернете про фон Бока, а я… Да не обижайся, у меня глаза и от своих фонбоков устают, а тут еще и… Ну да, да. Кстати, Наташка ж тебе уже много наискала, может хватит, а то еще и о нём роман писать затеешь. Кстати, котлеты у тебя еще есть?.. Может, только куриные сделать?.. Хорошо, Платон завтра и отвезёт… Да не волнуйся, время у него есть, силы – тоже, так что отвезёт. Встречай… Ага, пока-пока.
1982-й
Виктор вот уже несколько лет хлопочет о молодежной подпольной организации Карачева, в которой и сам в тринадцать лет участвовал, - обрядившись в длинный отцовский пиджак, крался тёмными вечерами по улицам и ставил штампы на немецких объявлениях: «Смерть немецким оккупантам!». Так вот, недавно ходил брат в райком, а какой-то чиновник сразу и начал: Вы, мол, всё это выдумываете, никакой организации не существовало. Тогда пошел к секретарю по идеологии, и та вроде бы сочувственно отнеслась к его просьбе, но ничего не пообещала. А ведь совсем недавно прислала ему письмо связная партизанского отряда Катя, живущая в Суземке, и пишет, что карачевская подпольная группа сделала очень много и что она готова подтвердить это.
- Хотя б кто-нибудь взялся за это дело! – сказал и посмотрел на меня грустно. - Я-то неблагонадежным считаюсь, моих корреспонденций даже в газету «Рабочий» не принимают, - и снова – скорбный взгляд: - Надо б увековечить наших подпольщиков, документы какие-либо достать.
И попросил меня обратиться к партийному секретарю нашего Комитета Полозкову, тот как раз пишет о войне и имеет право пользоваться архивами области.
... И снова ехали с ним поездом в Брянск. Вначале, прислонившись к опущенной полке, вроде бы задремал, но потом встрепенулся, отыскал в своём потёртом портфеле блокнот и начал что-то писать. Но, видать, не сложилось. Бросил блокнот на столик, подошёл к приоткрытому окну и стоял, смотрел на мелькающие сосны, а ветер метал седые волосы.
... Ходила к Полозкову:
- Вам дозволено рыться в архивах, так, может, узнаете что-либо о подпольной организации Карачева?
А он ответил:
- Документы о ней разыскивать, а тем более писать что-то - труд напрасный. В КГБ* не хотят признавать факт ее существования.
Так что пока приходится брату увековечивать «факт существования» подпольной организации в собственном романе «Троицын день».
Ничего не помню о подпольщиках, - была малышкой, - но вот отрывок из воспоминания мамы:
«После Сталинградской битвы стали люди головы подымать: оказывается, не так страшен черт, как его малюють, можно и немца победить. А вскорости пришла к нашей соседке Шуре Собакиной связная от партизан, и стали мы через нее кой-какие сведения им передавать: сколько немцев, как себя вядуть, сколько машин, какие… Партизанам же все интересно было! Да и соли, бывало, соберем, табачку переправим. Господи, а как же при этом режиме и помогать-то? Вот и объявила Шура себя портнихой, чтоб с людьми связываться. Как пошли к ней!.. Прямо дорогу протолкли. А разве ж можно так ходить-то?.. под самым носом у немцев? Комендатура ж рядом была.
Я и говорю Виктору:
- Не ходи туда, не обойдется без провокатора, обязательно какой-нибудь вотрётся!
Но куда там! Витя-то мой: надо с немцами сражаться, надо одолеть их! А раз приходить ко мне эта Шура и говорить:
- На-ка, возьми себе…
И подаёть штамп «Смерть немецким оккупантам!» да список какой-то: распишись, мол, что получила.
- Да иди ты к свиньям! - аж вся затряслася! - Что мы, для этих бумажек работаем? Мы для себя работаем. Каждый по крошечке сделаить, а немцам - во вред.
Но печать взяла, а мой Витька и начал… Как вечер, нарядится в батькин пиджак, в валенки его большие и по-ошёл. Повесють немцы листовку, какие они хорошие да милосердные, какое счастье всем нясуть, а Витька хлоп сверху: «Смерть немецким оккупантам!» Вот руки у него всегда и в чернилах. Что если поймають? Доказательства ж сразу видны! И вот, бывало, как пойдёть с этой печатью, а я стану возле окна и задеревенею вся… и гляжу в конец улицы, и не могу с места сдвинуться: никогда больше не увижу моего Витю!.. А уж как покажется, да еще ровным шагом идёть, и начнёть мое сердце отходить, отходить. Уж очень волновалася за него, он же такой безоглядный был! Когда наши бомбить-то начали... так что он удумали с Володькой Дальским: как самолеты начнуть заходить на бомбежку, а они залезуть на крышу дома, где немцы живуть, да в трубу лампу и опустють, вот самолеты потом и лупють по этим хатам.
Когда начала к Шуре связная от партизан ходить, то некоторые стали проситься, чтоб она провела их к ним, а немцы, видать, и распознали про эту связь, и подослали к Шуре провокатора. Приходить раз одна к Собакиным, назвала себя Александрой, будто сама она из Москвы, попала в окружение, немцы над ней издевалися... Наговорила много! А я как глянула на нее, так сразу и определила: провокатор это! Глаза- то её верту-учие так и нижуть, так и нижуть насквозь!
- Шур, - говорю, - знай, недобрая эта женщина, напрасно ты ее привечаешь.
А она и слушать не хочить, ведь Александра эта так к ней уже подладилася! Ну, под Новый год устроили они вечеринку, пригласили ребят. И ребят - самых вожаков. Тосты!.. Эта Александра с Авдеевым милуется, на шею ему вешается: нам, мол, больше, больше народу надо! А он и давай ей хвалиться, кто и что уже сделал. Вот потом-то всех их и поарестовали тут-то вскорости, после Нового года. А началось с того, что собралася Шура одну семью к партизанам переправить, а провокатор эта и увязалася с ними. Собралися они, пошли. Только от Карачева отошли, а их возле Мылинского моста и схватили, и покидали в машину. Ну, после этого и началися аресты. Забрали Шуру Собакину, дочку Марии Васильевны Инну… А Инне всего семнадцать лет только и было-то. Потом Мария Васильевна ходила проведать их, так Шура аж синяя вся была, так ее избили, а Инна даже встать не смогла, к матери выйти. Быстро их расстреляли. А с ними и еще человек пятнадцать, - листовки и списки разные у них нашли… Это моей золовки Рипы тогда отец работал на железнодорожной будке, вот мимо нее как раз дорога к складам и проходила, где их расстреливали. И видел он, как их везли туда, - из машины кто-то выглянул, крикнул: передайте, мол, нашим...»
*Комитет государственной безопасности CCCP (аббр.: офиц. КГБ СССР; разг. «комитет», «органы», «контора», "чекисты", «гэбисты») — центральный союзно-республиканский орган государственного управления Союза Советских Социалистических Республик.