Случай на Охотном ряду

Как-то собрались в одном доме на улице Охотный ряд в Москве три человека – Зюганов, Жириновский и Миронов.
«Тссс, - прошептал Зюганов, -  Пойдемте ко мне в комнату.. А то здесь неудобно… Еще услышит кто-нибудь». Отправились в комнату Зюганова. Зюганов оказался прав. Их шептание услышал Грызлов, тоже находящийся в этом доме. Услышал этот разговор Грызлов и поспешил спрятаться в комнате Зюганова под лестницей, чтобы его никто не видел. «Ведь я предупреждал их, - сказал про себя Грызлов, - что здесь не место для дебатов». Он знал, что бунт будет.

Первый заговорил Жириновский, за ним Зюганов, после Зюганова Миронов. Забушевали опасные страсти! По красным лицам забегали судороги, по грудям застучали кулаки. «Мы живем в начале XXI столетия, а не чёрт знает когда, не в допотопные лихие 90-ые прошлого века, — заговорил Зюганов, — что дозволялось этим олигархам прежде, того не позволят теперь! Нам надоело, наконец! Прошло уже то время, когда…». И т. д.
Жириновский прогремел приблизительно то же самое. Все загалдели! Нашелся, впрочем, один благоразумный, это был Миронов. Этот благоразумный состроил озабоченное лицо, вытерся носовым платочком и проговорил: «Ну, стоит ли? Ах. Ну, положим, пусть… это правда; но с какой стати? Какою мерою мерите, такою и вам возмерится: и против вас бунтовать будут, когда вы будете начальниками. Верьте слову! Губите только себя».
Но те двое не послушали благоразумного Миронова. Ему не дали договорить и оттиснули его к двери. Видя, что благоразумием ничего не возьмешь, Миронов стал неблагоразумным и сам забурлил.

«Пора же наконец дать ему понять, что мы такие же люди, как и он! — сказал Зюганов. — Мы, повторяю, не холуи, не плебеи! Мы не гладиаторы! Издеваться над собой мы не позволим! Он тыкает на нас, не отвечает на поклоны, морду воротит, когда доклад делаешь, бранится… Нынче и на охранников в ночных клубах тыкать нельзя, а не то что на благородных людей! Так и сказать ему!»
«А намедни обращается ко мне – говорит Жириновский, -  и спрашивает: «В чем это у тебя рыло? Пойди к Грызлову, пусть он тебе шваброй вымоет!» Хороши шутки! А то однажды…».
«Иду я с женой однажды, — перебил Миронов, — встречается он… «А ты, говорит, бородатый, вечно с девками шляешься! Среди бела дня даже!» Это, говорю, моя жена, г-н премьер… И не извинился, а только губами чмокнул! Жена от этого самого оскорбления три дня ревмя ревела. Она не девка, а напротив… сами знаете…».
«Одним словом, - сказал Жириновский, - господа, жить так долее невозможно! Или мы, или он, а вместе служить нам ни в каком случае невозможно! Пусть или он уйдет, или мы уйдем! Лучше без должности жить, чем реноме свое в ничтожестве иметь! Теперь не XIX век и даже не XX. У всякого свое самолюбие есть! Я хоть и маленький человек, а все-таки я не субъект какой-нибудь и у меня в душе свой жанр есть! Не позволю! Так и сказать ему! Пусть один из нас пойдет и скажет ему, что так невозможно! От нашего имени! Ступай! Кто пойдет? Так-таки прямо и сказать! Не бойтесь, ничего не будет! Кто пойдет? Тьфу, чёрт… охрип совсем…».

Стали выбирать депутата. После долгих споров и пререканий, самым умным, красноречивым и самым смелым признан был Жириновский. В библиотеке записан, пишет прекрасно, с барышнями с Рублевки знаком — значит, умен: найдется, что и как сказать. А о смелости и толковать нечего. Всем известно, как он однажды потребовал у идеологического противника своего извинения в прямом эфире по TV, когда тот принял Жириновского за равного себе; не успел идеологический противник исчезнуть из прямого эфира, как молва о смелости Жириновского расплылась уже по столице и заняла политические умы.
«Ступай, - сказал Жириновскому Миронов. - Не бойся! Так и скажи ему! Накося выкуси, мол! Не на тех наскочил, мол, г-н премьер! Шалишь! Ищи себе других холуев, а мы сам с усам, сами умеем фертикулясы выкидывать. Нечего тень наводить! Так-то… Ступай друг. Так и скажи ему».
«Вспыльчив я, господа. – ответил Жириновский - Наговорю, чего доброго. Шел бы Зюганов лучше!».
«Нет! Ты иди! – приказным тоном сказал Миронов. - Зюганов молодец только против овец, да и то в пьяном виде… А ты все-таки… Иди лучше ты».

Жириновский поправил пиджак, кашлянул в кулак и пошел в Белый дом на набережной Москвы-реки. Грызлов, находясь в укромном месте, слышал весь разговор; потом он, выскользнув незаметно из комнаты Зюганова, опередил Жириновского и тоже отправился в Белый дом на набережной Москвы-реки.

Войдя в кабинет к г-ну премьеру, Жириновский остановился у двери и дрожащей рукой провел себя по губам: ну, как начать? Под ложечкой похолодело и перетянуло, точно поясом, когда он увидел знакомый до боли профиль. По спине у него  загулял ветерок. Это не беда, впрочем; со всяким от непривычки случается, робеть только не нужно… Смелей!

«Эээ… чего тебе?» - спросил Жириновского премьер и пристально посмотрел на него.
Жириновский сделал шаг вперед, шевельнул языком, но не издал ни одного звука: во рту что-то запуталось. Одновременно почувствовал он, что не в одном только рту идет путаница: и во внутренностях тоже… Из души храбрость пошла в живот, пробурчала там, по бедрам ушла в пятки и застряла в ботинках… Беда!
«Эээ… чего тебе? Не слышишь, что ли?» - повторил грозно премьер.
«Гм… Я ничего… Я только так зашел узнать как ваше здоровье», - робко ответил Жириновский.
«Эээ… Чувствую я себя хорошо. – ответил премьер, - Только все тружусь, как раб на галерах. А ты мне нужен. Вот тебе нефтяная вышка. Соси из нее и впредь говори обо мне только хорошее. Ну что же ты стоишь? Иди, пока я добрый!».
У Жириновского язык прилип к гортани. Он что-то невнятно пробормотал и, пятясь, вышел из кабинета.

Через час Жириновский стоял среди своих товарищей в комнате Зюганова в доме на  улице Охотный ряд. Товарищи Жириновского уже все знали.
«Чего же ты не радуешься? – говорили Жириновскому его товарищи, - В Майбахе ездить будешь…»
«В Майбахе, в Майбахе… - отвечал им Жириновский, - Людей давить я в Майбахе буду, что ли?  Да куда я ее поставлю, весь гараж и так Майбахами заполнен. Куда я еще одну дену? Что мне их, солить что ли?»
Говорили еще долго, потом все замолкли. Товарищи Жириновского задумались о себе. Почему не они?