На своем веку он ни разу не видел летающих тарелок – да и слава Богу! Хоть, где-то краем уха и про те раньше слыхал, а теперь уже доложили из достоверных источников…
- Ой, - держалась одной рукой за голову Алёнка, - Виталик, уж этот Виталик: сколько он у Полины крови попил!.. Грязный какой-то – постоянно. Полина раз старпома привела: «Вот, посмотрите на его внешний вид!». А старпом наш – ты же его, рохлю, знаешь: «Ну что ж ты так, Виталик!». Постоял, пожурил ласково, можно сказать, и ушел.
- А готовил-то хорошо?
- Ты знаешь, - справедливая во всем и ко всем камбузница старалась и здесь быть объективной, - вот когда захочет – сделает! А не захочет, - она красноречиво махнула рукой.
- А народ как – счастлив был? – все выспрашивал Овсов о своем предшественнике, что был судовым пекарем – третьим поваром в предыдущем рейсе.
- Народ? – Алёна даже вернулась из посудомоечной, куда было уж зашла. – Они его через раз прибить грозились! Однажды, бляха медная, варил кашу на полдник – манную. А каши он так и варил – мешает стоит, мешает, потом давай воду отливать, потом сырой водой доливать – в итоге, так и сварит – фигню (Алёнка, впрочем, вклеила здесь словцо покрепче) какую-то. А тут чего-то он совсем не доварил – это манку-то! – вообще сырая получилась. Ему через амбразуру из салона кричат: «Виталик, мать-перемать, каша сырая!». Он подошел, кастрюлю по-деловому открыл, половником зачерпнул, попробовал, и: «Нормальная каша - чего вам там не нравится?.. Нормальная!». Я думала – сейчас тарелки на камбуз полетят!
По возрасту совсем уже не мальчик, Овсов оставался в душе все таким же впечатлительным и романтичным юношей. И представлял он отчетливо после этих слов, в замедленном действии (уверяют, что в такие моменты именно в замедленном действии все видится, и все же, параллельно с прямым действием, осмысливается: «Вся жизнь в этот момент перед глазами пролетела», - уверял Овсова давно забытый армейский сослуживец, в которого протестные перестроечные демонстранты пульнули кирпичом) метко запущенную чьей-то верной рукой в порыве праведного гнева тарелку… И летит, , завораживающе вращаясь двумя синими каемочками по краям, опознанный, так хорошо знаемый объект, щедро расплескивая и разбрасывая метеоритным облаком по сторонам причину состоявшегося полета. И прилетает, конечно – прямо в лоб: точно по задуманной траектории…
Ужасающий грохот, словно усиленный неведомой акустикой, потряс камбуз, а вслед за ним бухнул и другой. Это выскользнула из рук-крюк задумавшегося повара пара тарелок, и «раскокались» те, конечно, о палубу в мелкие осколочки. Высунулась Аленка, молчаливо смерив укоризненным взором незадачливого Овсова, за которым раньше таких грехов сроду не водилось. А из салона понеслись страшно радостные возгласы моряков:
- На счастье!
- Давай еще одну!
Космос постылого замкнутого пространства ненадолго ожил хоть каким-то событием, заискрился керамическим крошевом, звонко просигналил из самых глубин камбуза признаками нормальной жизни. Народ был счастлив!
Нет, Овсов не видел на своем поварском веку летящих на камбуз тарелок. Падающие – грешен! – наблюдал, а летающих – все не доводилось.
Пусть и дальше минуют они убогого далеко стороной.
