Сотворение любви - Глава 9

После ухода Карины я продолжал сидеть на унитазе, строя всевозможные догадки. Я вспомнил Арасели, которая встречалась с моим братом, когда я был еще студентом. Сколько же лет я не вспоминал о ней, а теперь по известным причинам вспомнил. Она была старше брата лет на семь-восемь, по сути, не так уж и критично, но, когда тебе около двадцати, как, должно быть, стукнуло в ту пору брату – поскольку я закончил учебу в двадцать три, а брат на два года моложе меня – семь-восемь лет – огромная разница, треть твоей жизни. Арасели была очень худой, немного бледной, с темными кругами под глазами. По виду она казалась довольно вялой и склонной к депрессиям, что вовсе не мешало ей болтать без умолку и носиться повсюду, непрестанно размахивая руками самым немыслимым образом и предлагая срочно заняться тем или иным неотложным делом. Однако, понять ее жесты без слов было совершенно невозможно. Впрочем, Арасели почти всегда трещала как сорока, будто в ее мозгу роились кучи слов, которые она, все до единого, обязана была озвучить. Вообще-то, лично меня она забавляла, а вот брата в буквальном смысле слова сводила с ума, так что пришлось мне за него поволноваться. Он был какой-то дерганый, во всем сомневался, старался бороться с этим смерчем, преследовавшим его, но у него не было на это сил. Арасели, как пить дать, получала немалое удовольствие, глядя на потуги брата казаться остроумнее и ослепительнее, чем он был на самом деле, на его жалкие попытки угодить ей, стараясь угадать ее вкусы и желания. Арасели нравилось, что брат ищет себя, стараясь избавиться от мучительного чувства собственной неполноценности, и хочет произвести на нее впечатление. Всем и каждому давно известно, что в глазах другого человека мы хотим выглядеть не такими, какие есть, а такими, какими хотим быть, и для этого стараемся подстроиться под идеал, ломая себя и понимая, чего нам не хватает. Мы продолжаем жить с этим тягостным чувством неполноценности, а со временем смиряемся с тем, что нас не переделать, перестаем притворяться и начинаем упрекать другого в том, что он ждал от нас больше, чем мы могли дать, забывая при этом свои же обещания. Жить вместе, пусть и не очень счастливо, могут лишь те люди, что перестали притворяться и, опираясь на реальность, решили пересмотреть, что они могут дать другим. Однако такие пары крайне редки, зато я знаю множество людей, которые вместо упреков и борьбы по привычке иронизируют, делая вид, что верят вранью и притворству других, и что они не станут срывать маски, хотя отлично знают, кто скрывается под ними.

Брат так и не дошел до войны с Арасели. Думаю, она забавлялась, заставляя его верить в то, что он другой, при этом отлично зная, каков он на самом деле. Арасели от души веселилась, слишком нежно целуя меня при встрече и тем самым заставляя брата ревновать ко мне. Думаю, в то время я был его единственным другом. Если мы втроем случайно собирались на квартире у кого-нибудь из нас, Арасели распаляла ревность брата, предлагая сыграть в покер на раздевалочку. Если я заходил к ним перекусить или перед тем, как пойти в кино, она бесконечно долго переодевалась при нас обоих. Не думаю, что именно я был причиной их разрыва, но как-то вечером, почти перед самым расставанием, они пришли ко мне домой. Тогда я жил в крошечной квартирке с гостиной, служившей одновременно и кухней, и спальней, в которой стояли кровать, выполнявшая роль дивана, и четыре складных стула, два из которых раскладывались только в самом крайнем случае, поскольку мешали пройти на кухоньку, для престижа прозванную владельцем американской. Так вот, вечером брат и Арасели заявились ко мне, скорее всего потому, что на улице была плохая погода, и они устали шляться по унылым барам. Я предложил им по бокалу, не помню, чего, и сел вместе с ними на кровать, совершив крупную ошибку. Держа бокал в руке, Арасели принялась рассказывать о возможности имплантирования груди. В то время импланты были большой редкостью, и встречались лишь у актрис второсортных американских сериалов. Брат, похоже, почуял, что Арасели собралась испытать его на прочность, и принялся разглагольствовать в надежде, что ей надоест подобный разговор, и она сменит щекотливую тему.

- Представьте, – сказал он, – что через сотню лет случится катастрофа, которая сотрет следы нашей цивилизации. – Арасели сердито прищелкнула языком, недовольная тем, что брат лишил ее звездной роли, да еще именно тогда, когда она демонстрировала нам свою грудь для того, чтобы мы поняли необходимость операции. – Нет, вы только представьте, что спустя время, – продолжил брат, – прилетевшие на землю инопланетяне решат исследовать нашу исчезнувшую цивилизацию, как мы изучаем цивилизацию шумеров или минойскую цивилизацию острова Крит. Они будут делать выводы на основании найденных в захоронениях вещей, гробов, надгробных плит, учитывая расположение и ориентацию могил…

- Сейчас все чаще прибегают к кремации, – перебил я брата, – а скоро, возможно это станет обязательным, поскольку на кладбищах не хватает места.

- Мне хотелось бы, чтобы после смерти меня сожгли, а пепел превратили бы в маленький бриллиант, – заметила Арасели.

- Уже и сейчас есть кампании, которые занимаются этим, разумеется, в Штатах, – ответил я.

- И еще хотелось бы, чтобы последний мой любимый носил этот бриллиант, – добавила она.

- Нет, вы только представьте, что будет, – брат не сдавался, упрямо талдыча свое. – Импланты – это символы высокого общественного положения, а став доступными для среднего класса, они перестанут ими быть. Еще бы, какие уж тут символы, если у большинства женщин и мужчин будут силиконовые губы, грудь и ягодицы, – брат, как обычно, расхохотался раньше всех, и эта привычка делала из него никудышного рассказчика-юмориста. – Когда пришельцы раскопают могилы и обнаружат силиконовые вкладыши во всех местах, они начнут создавать теории об их назначении, точно так же, как мы – о наскальных рисунках. Кому-нибудь, пожалуй, придет в голову, что в нашей цивилизации силикон был связующей материей между жизнью здесь и где-то там, и нам припишут сверхъестественные способности.

Не дожидаясь, когда брат отсмеется, Арасели повернулась к нам лицом, встала посреди кровати, строго между нами, на колени, стянула с себя блузку и опустила глаза, рассматривая собственную грудь.

- Как по-вашему, нужны мне импланты?

Брат поспешил заверить, что ему нравится и такая грудь.

- А тебе не кажется, что она слишком сильно висит? – Арасели повернулась ко мне.

Поскольку я не знал, что ответить, она взяла мою руку и поднесла ее к своей груди снизу, словно желая, чтобы я поднял ее.

- Видишь? Как будто немного висит.

- Брату это нравится, – выдохнул я.

- А-а-а, ему, – фыркнула Арасели и, не одеваясь, направилась в ванную, а мы с братом не знали, как заполнить тишину, повисшую после ее ухода. Вернулась Арасели уже в блузке; по-моему, она даже успела причесаться. Арасели снова торжествовала, донельзя довольная тем, что поставила меня в неловкое положение, пробудив ревность в моем брате, который никогда в жизни не признался бы в этом, боясь показаться заурядным.

- Да что вы понимаете в этом деле? – Арасели уселась на кровать между нами и, как школьница, аккуратно пригладила юбку. Она взяла руку брата и положила ее себе на живот. Такой незначительной ерундой она компенсировала его ежедневные страдания.

- Когда два человека влюбляются, начинают встречаться, трахаются и всякое такое, как мы с тобой, любимый, наступает момент, когда одному из них нужно пойти в туалет, – сказала Арасели, ласково потянув брата за нос, хотя это всегда казалось мне излишне снисходительным и унизительным. – Со мной все это случалось очень часто, поскольку я влюбчивая, и никогда не скрывала этого, не так ли, милый? И вот ты сидишь в туалете, желая не шуметь, стараешься, чтобы дерьмо вышло беззвучно и не шлепнулось в воду, ну, вы же меня понимаете? Ты стараешься, чтобы самый естественный процесс – опорожнение кишечника – прошел незаметно. И знаешь, почему?

- Потому что не хочешь, чтобы другой представлял, как ты делаешь это.

- Смышленый мальчик, – сказала она, но не решилась схватить меня за нос. На мгновение ее рука повисла в воздухе. – Какой у тебя разумный брат. Правильно, ты не хочешь, чтобы тебя представляли, скажем так, грязной, не хочешь портить свой идеальный – в глазах другого человека – образ. Я ясно выражаюсь?

- Хотите пива? – спросил я.

- Молчи и слушай, потому что это важно.

- Я могу слушать тебя и пить пиво, это не проблема.

- Не отвлекайся, потому что мне нужно знать твое мнение. Ни для кого не секрет, что все мы являемся рабами физиологических потребностей, и смирились с этим, но при этом нам чертовски хочется скрыть эти недостатки от любимого, продолжая оставаться для него идеалом.

- Заметно, что ты изучала психологию.

- Педагогику.

- Вот как.

- Это приблизительно одно и то же. Ладно, помолчи, какой же ты все-таки неисправимый зануда со своим вечным здравомыслием. И откуда это в тебе? Короче, мы стараемся, чтобы другой не услышал издаваемых нами звуков. Это же классика кино, разве я не права? Парочка впервые подходит к кровати, и она говорит: “Подожди минутку, милый”, и идет в туалет. Он включает музыку не столько для того, чтобы не слышать, что она делает в туалете, сколько для того, чтобы дать ей понять, что он не собирается слушать. Да и с вами такое тоже случалось, верно?

Мы с братом не стали спорить, ожидая финала этого длинного вступления, с помощью которого Арасели рассчитывала на главную роль, подготавливая заведомо известную ей развязку.

- Я тоже не исключение, только самое интересное не это, верно? Ну вот, с банальностями покончено, и я перехожу к главному. Самое интересное начинается тогда, когда ты идешь в туалет, другой находится в двух шагах от тебя, за дверью, а ты уже ничего не скрываешь и даже не стараешься скрыть, думая, что это естественный процесс.

Арасели обожает копрологические темы. [прим: копрология – наука, изучающая испражнения]

Она не по-дружески сильно шлепнула брата по бедру. Сейчас Арасели выглядела серьезней, чем обычно, и не напускала на себя для пущей важности вид строгой училки. Она расслабилась и сбросила маску, как снимают часы перед тем, как пойти в душ. Арасели повернулась ко мне так, словно брат был пустым местом, и его мнение ее не интересовало.

- Я одного не понимаю, – срывающимся голосом сказала она. – Когда человека больше не волнуют кишечные звуки, когда он не скрывает свою физиологию, когда ему плевать, что другой слышит, как он срет, что это? Конец любви, или ее начало? Ты меня понимаешь?