Где–то на Алтае в одном колхозе жил мужичок по фамилии Тимофеев. Роста он небольшого, точнее сказать метр двадцать с шапкой. Лет ему за пятьдесят с небольшим… Частенько с ним происходили нелепые случайности, которые надолго оставались в памяти колхозников, за что прозвали его Тимохой. Это прозвище настолько к нему пристало, что некоторые думали, это его настоящее имя. Он производил впечатление хронического неудачника, робкими, осторожными шажками двигающегося по жизни. В жизни Тимоха совершил всего два поступка: родился, да женился. Он, как итальянец: у того любимое блюдо пицца, у него напиться и часто относил в магазин деньги на содержание пиво–водочной экономики.
Жена у него по возрасту года на три–четыре моложе и естественно выше головы на полторы. Излишняя полнота ей совсем не импонировала. Эффектно оттопырив место находящееся ниже спины, тащила пьяного Тимоху домой. Она отучала его пить, как котёнка гадить в тапочки и каждую ступеньку своего крыльца, он помнил в лицо. Он чувствовал себя острым ножом, вспарывающим пресный пирог её жизни.
Чудил он основательно, ну а по пьяне тем более.
– Все мужики, как мужики – выпьют и спать, а этого на приключения тянет, – жаловалась жена соседям.
Как–то по зиме, будучи во хмелю, вместо шарфа одел панталоны жены и в одних носках бегал по деревне. Или вот ещё, ночью бродит по улицам и горланит свою любимую «Эх, мороз–мороз!» баламутя местных собак. Был у него кобелёк, тоже Тимохой звали, шустрый такой! Во время собачьих свадеб его частенько рвали и кусали. Пьяный хозяин всегда спешил на выручку, от чего весь оборванный и оцарапанный возвращался домой, где получал очередную оплеуху. Человек от такого удара умирает, не задумываясь, но у каждого правила есть свои исключения, Тимоха был живуч, как заспиртованный эмбрион. Он знал, что жизнь это бесценный подарок и пренебрегать им большой грех, хотя жил такой жизнью, что в желающих его поколотить дефицита не было. Тимоха иногда регулировал баланс грусти и радостного восторга. Выход из запоя, это вход в никуда. И он ходил с опущенной головой, чтобы не наступить кому–нибудь на хвост и очень обижался, когда его мечты сбывались у других.
Механизатором он был от Бога! Талант не руки, его пропить нельзя. Всю свою сознательную жизнь он имел дело с тракторами. Про таких говорят: «Ещё на Фордзоне пахал». Перед сенокосом пришла в колхоз разнарядка на пять колёсных тракторов «Кировец». Завгар сформировал бригаду и назначил бригадира. Он навёл на него двустволку низко посаженных глаз и предупредил: «Чтоб дорогой ни–ни! А когда пригоните технику – дам выходные и можете квасить, хоть до поросячьего визга!» Как сказал один серьёзный генсек: «Кадры решают всё!» В эту пятёрку попал и наш Тимоха.
Приехав на базу им подфартило. С точки зрения хвоста, это он виляет собакой и за сутки, оформив все документы, получили трактора! При выезде из города естественно затарились спиртным – грех не обмыть новенький, вкусно пахнущий краской трактор, мечта любого механизатора! Казалось, природа радовалась вместе с ними, окропив их тёплым летним дождиком. Солнце весело сияло, по чисто вымытому бирюзовому небу скользили пушистые белые облачка, похожие на аккуратных барашков.
Спокойный тихий вечер прыгнул на них, как дымчатый кот. Доехав до соседнего села, которое находилось километрах в двадцати от их деревни, бригадир остановил колонну.
– Вы рулите в гараж, а я к тёще заеду, – сказал он, – ждите меня, я быстро.
Завёл трактор и скрылся за поворотом.
Немного проехав, они остановились. От долгого сидения начались боли в пояснице и лёгкий отёк головного мозга, оросили безлюдный ландшафт животворящим дождём мочевого интеллекта. Вокруг шумел заповедный лес, и воздух казался влажным и душистым. На землю пали дымчато–серые сумерки, расцвеченные багряными мазками заката. Устали, конечно, почти сутки за рулём, а до дома рукой подать. Решили по стопочке с устатку. У них был тот же аппетит, что и в молодости, только зубы не те. Прохладный ветерок, дувший с реки, способствовал мышлению, Как говорил Шекспир: «Чем сильнее азарт, тем печальней конец». В общем, на четверых две бутылки водки съели и, взбодрившись, поехали в родные пенаты. Тимоха превратился из дохлого мерина в рысака благородных кровей. Не доезжая до колхоза километра четыре, нужно было проехать через мост. Там и реки–то не было, так ручеёк небольшой, да овражек маленький. А у нас ведь как, дороги дрянь, а мосты ещё хуже. Тимоха ехал последним горланя свою любимую «Эх, мороз!» То ли он в мост не вписался, то ли увлёкся пением, короче сломав перила, свалился с него. Хорошо откос оврага помешал перевернуться трактору полностью на кабину. Он замер под углом вверх колёсами смяв левую сторону. Тимоху конечно прищемило, где он без сознания и затаился. Передние внимания не обратили, наверное, по нужде притормозил, и продолжали свой путь.
Уладив свои семейные дела, на всех порах мчался бригадир! Подъезжая к мосту, он сбавил скорость и при свете фар заметил сломанные перила. Остановившись, направил свет в сторону, который выхватил из темноты колёса перевёрнутого трактора. Он был русским человеком, а русский глазам не верит, ему надо пощупать. Подбежав крикнул: «Живой кто есть?!» Тишина. Засунув руки в кабину, нащупал ноги. Зажёг спичку и сразу узнал Тимоху, у него вся обувь вовнутрь стоптана. Где воняет, там и пахнет. Начал трясти за ноги, никакой реакции. Перешёл на другую сторону и, встав на четвереньки, с трудом засунул руку в кабину пытаясь найти голову. Нашёл! Вот кепка, уши, волосы и по инерции палец попал в дырку – воткнувшись в мягкое, теплое, скользкое.
– Вот это дыра, – подумал бригадир, брезгливо отдернув руку борясь с тошнотой. Наверно об рычаг пробил. Надо её заткнуть, а то за ночь натечёт. Утром сварщик будет кабину резать, да и самим здесь возиться, а тут везде такое – ужасы просто.
Из своей кабины принёс клок ветоши и в позе кающегося грешника с трудом одним пальцем заткнул пробоину в Тимохиной голове. В колхозе бригадир подъехал к дому завгара и, разбудив его всё рассказал. Сначала тот ничего не мог понять, окончательно проснувшись, понял – беда! Решили оставить до утра по принципу: лучше никак, чем как–нибудь. Помочь Тимохе нечем, да он и не нуждается, пусть до утра лежит. Время четвёртый час, а утром соберёмся и поедем. Все разошлись, да и не до веселья, человек погиб.
Утро было хорошим, как говориться, в такое утро не грех умереть. Собрались в гараже. Погрузили в бортовой газик сварщика с инструментом, горем убитую жену и отправились на место аварии. Подъехав к мосту и не успев заглушить двигатель, услышали крик человека, которого сильно прищемили, в общем, это не он, а та мерзость, которая в нём жила. Ни какая химия не заменит адреналин, когда звучит мат семиэтажных конструкций, а, когда человек орёт, значит ему нечего сказать. Тимоха визжал, как раненый поросёнок. Обрадованная жена, теперь всё с ней было в порядке – пылала, как жаровня, испытывая и радость и волнение обогнав всех, подбежала к трактору.
– Живой ирод, живой! – повторяла она, пытаясь поставить его на колёса. – Я тебя убью, а потом для верности забью до смерти, – кричала она в сердцах.
– Да живой я, живой, – оправдывался Тимоха. – Какой гад мне рот тряпкой заткнул! Руки зажаты, чуть не задохнулся. Хорошо язык длинный, насилу выплюнул. Что не могли чистую найти, всякую дрянь в рот толкаете! – возмущался он.
Жизнь подобна слезе качающейся на кончике ресницы, а смерть действует по своему графику, где каждому определена своя строка. И на этот раз судьба простёрла над ним своё спасительное крыло. Тимоху освободили, трактор пригнали в гараж. И пошёл бедолага жить дальше, а вечером бродил по деревне горланя песняка празднуя своё воскрешение!
