Крылья, или об эпистолярных муках творчества Толстого

Жаркое еще солнце октября одна тысяча девятьсот девяносто седьмого года начало клониться за высоченные канарские вершины.

- Кстати! Где твои крылья? Которые нравились мне!..  Игорка?..

Толстяк, подняв голову от застольной писанины, обратил на Уздечкина взор, исполненный глубокой тоски.

- Пишу… Вечером же парни улетают – надо с ними передать.

Очередной рабочий день ремонта, пахнущий потом и ржавчиной, свежей краской и свежим бризом, был закончен. Для Уздечкина – на «ура!» Старпом даже похвалил: «Хорошо работаешь!.. Да, вот если бы и эти алкоголики!..» - и рукой махнул.

Потому, душа Уздечкина, весь день прокачавшегося на веселой лазоревой волне на плоту, с которого он борт судна красил, пела! За день он сто раз мысленно слетал к любимой, вместе с ней вернулся обратно в этот обетованный рай, провел дивную неделю в отеле с видом на океан, и неповторимым запахом утреннего кофе в по… Впрочем, тут уже стоило и прерваться…А что – если он так работать будет – так осуществится все!..

Поэтому, едва зайдя в каюту, хотел он сразу клацнуть по клавише магнитофона: «Где твои крылья, Которые нравились мне?», - он-то сегодня точно был крылатый и мечтами, и любовью своей. Но, увидев Игорку за эпистолярными муками, осекся.

Письмо товарищ с утра начал – как только о возможности отправить узнал. Писал во время перекуров, в обед, и теперь вот, работу едва окончив, сразу уселся.

Игорка – Игорь. Вообще-то, все, кроме разве что Уздечкина,  его Толстым кликали. На что тот не уставал запальчиво отвечать простонародным:

- Толстый у меня…

Тоже горячился с таким утверждением парнишечка!.. Но фигурой на судне он был действительно видной. Главным образом потому, что всему экипажу  успел все уши прожужжать простодушно (а Уздечкину и надоесть порядком) о любви своей большой и светлой, с коей он теперь в морской разлуке находился.

- У меня еще ни разу такого не было, чтобы целых полгода с одной жил…

Очередной слушатель тактично кивал.

- Она такая умница, такая красавица!.. И не гляди, что ей всего лишь семнадцать.

Тут в голове слушателя сразу невольно начинал громоздиться арифметический столбик: от «всего лишь семнадцать», да минус «полгода жил»… Но Игорка черту подвести не давал:

- Правда, я у неё не первый, но я ей все простил!

Здесь уж оставалось – не рассмеявшись, главное дело! – порадоваться за Толстого: совет, как говорится, да любовь! С красавицей такой, не по годам умненькой, что и жить торопится, и чувствовать спешит!..

А он был хороший парень. Бесхитростный, душевный, ленивый только в меру. Стираться дюже любил. Приобнимет  к могучей своей талии одной рукой пластмассовый таз, на дне которого пара вещиц только и покоится, и плывет, мурлыкая, к машине стиральной. Чуть не каждый день такая картина. Уздечкин долго вникал в причину такой чистоплотности, пока не понял, что друга так к «стиралке» влекло: целый час железная будет крутиться для него, Игорки, без малейших к тому его усилий!

Ну, а сейчас Игорь спешил начисто переписать письмецо о двойной тетрадный лист. Вообще, Уздечкин в первый раз в жизни наблюдал поневоле, как письмо пишется с черновиком. Черновик, что Игорка уже накропал, лежал тут же, и правки в нем – скользнул невольный свидетель глазом - было уж никак не меньше, чем в черновиках Александра Сергеевича Пушкина: Уздечкин в музее видел!

- Блин, парни улетают, - отложив на миг писанину, осерчал Игорка, - Новый год, как люди, дома отметят!

- Времени-то еще до Нового года! – хмыкнул Уздечкин. – Ты это – так-то уж духом не падай! Сейчас, вон, депешу перешлешь: все нормально будет! Ремонт сейчас закончим, в рейс уйдем!..

- Да, я бы уж тоже домой полетел, а куда – без денег-то? – Игорка опять кручинно свесил голову над письмом.

А Уздечкину – куда было спешить? Очень здорово он нынче и подгадал: лето дома отдохнув, осенью сюда и сорвался – опять на лето! И опять – запах моря впереди!.. Работы, что он никогда не боялся, а даже и любил – тоже море… Полное собрание сочинений Бунина, что споро  из судовой библиотеки умыкнул – на полке стоит. И Куприн еще. И в салоне, под раздаточной стойкой – книгами забито. Да, с таким боекомплектом он тут до победного продержится! А и  магнитофон напоет! Скучает, конечно, по черноглазой своей тоже… Так ведь – после рейса: номер с видом на море!..

Но, не все на их тунцеловном сейнере, всего-то о двадцати двух моряках, ленточку в зубы закусили. Едва прилетев, и чуть поработав, начинали рваться обратно. Куда? В зиму, к ценам бешеным, четырех – пятизначным? К устоям бандитским? Впрочем, те и сюда подбирались: списанному с двумя своими матросами-подельниками боцману, что спьяну додумались плот спасательный продать на соседний пароход, начальник флотилии сказал без обиняков: «Если не вернешь – дырка в башке тебе обеспечена».

Вернули. Домой давно уж улетели. А теперь новый боцман, опять же с матросом и электриком, под разными предлогами – семейные, в основном, обстоятельства - домой возвращались. И пожилой тралмастер хотел с ними увязаться, да бабка ему по телефону «вставила»: «Какой домой! Сиди там, и без денег не возвращайся!»

Компания, от лица самого генерального директора с Первопрестольной, фамилия которого оканчивалась на «дзе», прислала пространную телеграмму, что она, де, не является туристическим агентством, и впредь никого бесплатно возить не будет: лавочка закрылась!

Резонно, в общем.

Так что, и дергаться куда-то было бессмысленно: пишите письма мелким почерком.

Игорка и писал! Уже заканчивал. Закончив, запечатал бережно конверт, тотчас спохватился, расклеил еще свежий обратно, извлек письмо, развернул. что-то жирно зачеркал в конце, и теперь уж запечатал намертво – с клеем канцелярским.

Вот это работа с текстом!

Солнце уже скрылось за сизыми вершинами, и на склонах светлячками замерцали огоньки селений, когда вышел Уздечкин на палубу после ужина. Облокотился, как водится, на леер, уткнулся взором досужим в воду под бортом машинально.

Стайка разорванных клочков бумаги трепыхалась в фиолетовой ряби. Подняв голову, и глянув направо, он увидел стоящего поодаль друга, что отрешенным взором провожал свое письмо в морскую даль…

А ночью Уздечкину вдруг приснился сон, в котором на корме судна городили они с Игоркой из гофротары летательную конструкцию, напоминавшую одновременно дельтоплан и подбитую ворону. Куски картона скрепляли скотчем.

- А не развалится она? – с сомнением спрашивал Игорка.

- Не бойся! Нам главное – под дождь не попасть: чтоб крылья не намокли.

Они спешили – до Нового года оставалось совсем чуть-чуть.