Произведение «Последний день службы баталера Каплина» автора Алик Данилов

1
Никто не спорит, с тем что баталеры, как и кладовщики на военных советских кораблях были нужны. Они принимали с берега продукты, вели ведомости, и отпускали со склада на камбуз положенное количество жиров, калорий и витаминов, чтобы моряки могли полноценно нести свою вахту.

И хорошо, если кладовщик был честен, и плохо, когда он был не в меру воровит и вместе со своим старшиной команды обворовывал личный состав корабля. Было совсем отвратительно, если баталер был и кладовщиком, и старшиной команды в одном лице. Тогда личный состав срочной службы, матросы и старшины не то, чтобы голодали, они катастрофически недоедали и вместо свежей картошки получали серую, вонючую сухую смесь, сваренная в котле, она по вкусу напоминала тошнотики, вместо хлеба - сухари со "стасиками" и мясо-тухлятину.

Держать полуголодный экипаж боевого корабля в повиновении было довольно сложно и тогда на помощь баталеру приходили годки. Годковщина - явление, которое перекочевало на флот из советских колоний и тюрем и великолепно там прижилось. Годки-матросы-старослужащие придумали новую флотскую "традицию", по которой молодым матросам не положено было до двух лет службы есть белый хлеб, масло, колбасу и другие редкие деликатесы, что каким-то чудом ещё проникали в матросскую столовую. И годки, за свою верную дружбу-службу, подкармливались кладовщиками и опекались, обжирающимися в своей кат-компании, офицерами.

Баталер никогда не обижал офицеров, у которых была своя кают-компания с официантами-гарсунщиками и меню - всё, как в ресторане. Таким "хозяйственным" баталером и был Каплин еврей - проваливший вступительные экзамены в институт, и по протекции своего дяди, офицера флота, дознавателя каптри Ильина, занявший эту хлебную должность на одном из кораблей черноморского флота.

Служба на тёплом месте, у холодных кладовых, положительно сказалась на вчерашнем колхознике, он раздобрел телесно, приподнялся в звании по службе и опустился внутренне, духовно. Если вначале службы он ещё щедро делился с матросами тем, что воровал из кладовок и холодильников, то со временем его аппетиты возросли и он стал почти все "сэкономленные" продукты продавать севастопольским бабушкам с улицы Ревякина.

Ворованных продуктов становилось всё больше и больше и он с помощью своего дяди-офицера, привлёк в дело корабельного политрука, который без дела сутками болтался по кораблю. Каждый матрос, который имел хлебную должность на корабле был тайным осведомителем (стукачом), который докладывал обо всём заместителю помощнику командира корабля по воспитательной работе (политруку), а тот уже их поощрял - кого званием, кого отпуском. Каплин получил от него всё, что положено за своё стукачество: и звания, и увольнительные, и отпуска. Так что старался он не за страх, а за льготы, которых в большинстве своём не имели матросы, честно тянувшие лямку срочной службы.

2
Так он и бы прослужил три года - ни мятый, ни клятый, если бы в день своего схода на берег (увольнения в запас) не столкнулся с командировочными подгодками, матросами прослужившими два с половиной года. Ему бы с утра сойти на берег, но подвела жадность, надо было ночью провернуть последнюю сделку - продать десять мешков гречки, ла пару десятков ящиков с тушенкой и со сгущенкой. Как потом с недостачей будет расхлёбываться новый баталер, его не интересовало, главное, что куш можно было сорвать ночью неплохой - хватило бы неделю гудеть в колхозном кабаке.

Последний день службы на корабле начался, как обычно. Проснулся баталер Каплин в своей коечке, в персональном кубрике, ближе к обеду: отдёрнул шторки, накинул на себя робишку и обувшись в тропические тапочки пошёл в гальюн. Там, по устоявшейся за три года привычке, сбросил давление (отдал должное маньке-кулаковой), потом сходил по-маленькому и умывшись вернулся в кубрик. На тумбочке стоял, принесённый с камбуза личным шнырём, завтрак - кружка с кофе, белый хлеб с маслом, пара круто сваренных яиц и добрый шмат копчённой колбасы. Намазав хлеб маслом и нарезав колбасу тонкими кружками, Каплин, зажмурившись от удовольствия, принялся неторопливо завтракать.

Зубы у него были крепкие и он мог есть копчённую, московскую колбасу не нарезая её колечками, но он уже привык к корабельной роскоши, которую подсмотрел у офицеров в кают-компании и которой старался соответствовать. Кто был никем, тот стал баталером... Продовольственный корабельный царёк...

К хорошему привыкаешь быстро и отвыкать Каплин не собирался, думал даже снова поступать в институт, тем более, что и характеристика и направление подписанное контр-адмиралом Медведевым, запмолитом бригады уже лежало у него в ДМБовском чемоданчике.

Провернуть ночью последнее выгодное дельце... А утром - прости прощай опостылевший за три года вонючий корабль и здравствуй гражданка, а с ней и всё, что прилагается состоятельному гражданскому годку. Он даже слегка захрюкал и засовал ножками от удовольствия, как представил какие его на гражданке ожидают удовольствия. Это матросское быдло за свой ратный труд получало жалованье по 3 рубля 62 копейки (стоимость бутылки водки), а он сумел исхитриться и накопить довольно приличную сумму, которую этой ночью ещё и приумножит. Было от чего отложить встречу с вольной жизнью ещё на сутки.

Позавтракав он сытно отрыгнув, вышел на верхнюю палубу, по-хозяйски прошёлся на бак, покурил и пообщавшись с боцманятами, вернулся в свои закрома родины, где у него хранились "сэкономленные " на продажу продуты. Проверив их наличие он с удивлением обнаружил пропажу трёх мешков крупы и пяти ящиков с консервами. Не хватало и ящика с коньяком "Плиска".
"Суки! Пидоры! Ограбили!", - выматерился он и вне себя и помчался в шхеру, где, как он знал, обычно отдыхали годки.

Его друзей годков на месте не было, уже сошли на берег, на их месте сидели новоприбывшие подгодки. Мешки с ящиками были в шхере. Видно кто-то из прикомандированных подгодков (уже годков), неплохо мог обращаться с отмычками и умел вскрывать двери кладовки не нарушая замков и сургучных печатей. Должностной оклад в пределах четырёх рублей многому может научить матроса.

И хотя мешки были целые, от ящика коньяка мало, что осталось. Но никого, это особо и не волновало. Погодки, ставшие уже годками, сидели подшофе и подпевали гитаристу, за тех годков, которые уходят домой, и на вопли главстаршины Каплина: "Встать, смирно! Грёбанные караси, да я вас за это в дисбате сгною!!" внимания никто не обратил.
Когда же его крики стали мешать слушать гитариста, один годок со шрамом на лбу, нехотя поднялся и без взмаха ударил правой рукой Каплина в солнечное сплетение, и пока тот оседал на пол, глотая судорожно воздух, не спеша выпил из кружки свою порцию коньяка - смачно зарядил Каплину ещё и прогаром в голову. Сквозь кровавый туман у того в голове пронеслись чьи-то слова:"Хорош, Даник, убьёшь ещё козла".

Тот, который Даник, пробурчал, что если тот козёл и окочурится, сбросит его ночью за борт и всех делов-то. С пидорами-стукачами по другому нельзя - не дадут спокойно жить на гражданке. Ссучатся и в мусарню пойдут работать, как Мирошниченко, а потом ещё на старости лет, спекулируя флотским прошлым, будут мозги в интернете своими галимыми коменами выносить.

Каплин ничего не поняв за какой-то интернет, понял другое - надо срочно спасать свою шкуру. С них станется, выкинут за борт... Делов-то. Упав на колени он стал целовать ноги Данику вымаливать у того свою никчёмную жизнь, клятвенно обещая, что если ему её оставят, он отдаст годкам все свои накопления, которые хранятся у него в сберкассе, на предъявителя.

Жизнь он вымолил (не убийцы же в самом деле советские матросы), но своих денег лишился. Забрав сберкнижку и порезав на лапшу его парадную дмбовскую форму, Каплина напоследок напоили до беспамятства одеколоном с димедролом, выкупали в дучке и вечером выкинули на стенку за мусорные баки.

Вали нах... гандон штопаный с флота. Как сказал Даник:"С козлами по-другому нельзя".