Свистуны

     Командир технической роты флотской береговой базы с манерами портового амбала капитан с экзотическим именем Инвер в компании своего дружбана-каторжанина, тоже капитана, командира «взвода караульных собак», то есть караульной роты Вячеслав Варфоламеич, которого все зовут просто Варфолаемич возвращаются из командировки домой.
     Два неразлучных гомеровских Аякса держат путь из Владивостока в таинственную бухту Разбойник, названную в честь клипера «Разбойник», команда которого ее открыла в 19 веке.
Бродяги, чтобы попасть домой на берег Тихого океана, где начинается, а может, и кончается Россия, сначала должны из столицы Приморья отбарабанить на пригородной электричке до разъезда Смоляниново. Затем пересесть на 500-веселый трехвагонный поезд и ползти еще три часа на этой «кукушке» между волшебных сопок по изумительным долинам до обгрызенного аборигенами полустанка. Потом - на машине по руслу мелководной речушке в поселок, похожий на бублик без дырки.
     Дело, за которым офицеров послали в город, они как бы «сделали», а посему, чтобы не выглядеть дураками, его надо что? Правильно - обмыть! Не просто так, а от души и сердца. Чтобы мордой не только в салат, но и локтем кому-нибудь «нос расковырять».
     Ребята домой не спешат. Они хотят подольше побыть среди мира городских людей и цивилизации. Взяв крюйс-пеленг на родные палестины капитаны по местной «традиции» свое движение из Владика начинают с пивбара на Второй речке.
     Ударившись во все тяжкие, обормоты ныряют, словно в полынью в полутемный подвальчик, где начинают поединок Марса с Бахусом. Стоя по грудь за липким проголодавшимся столиком, и не обращая ни на кого внимания первую кружку тепловатого, отдающего керосином пива выпивают жадными глотками за Флот! Никто из окружающих не возражает.
     Говеное пиво по молодым телам распространяется доброй вестью, окрашивая мир в тона снисхождения. Вначале нагревается желудок, который обогревает печень. Океан служебной мерзости отступает. Пьют ребята, столько, сколько человек выпить не может. После этого их отражения в графинах начинают казаться чужими.
     Предусмотрительно прихватив с собой трехлитровую банку с пивом, капитан вываливаются из бара как из бани. Похожие на старинные книппели - два ядра скрепленные цепью, продолжают «застолье» в вагон пригородной электрички. Мужики эдакой агитбригадой «Фителек» следом за пивом кушают ядовито красного липкого «Яблочного» по рупь ноль две. Пьют молча, в тамбуре. Заедают насмерть раздавленным холодным беляшом с полутухлой рыбой, отдающей масляной краской, предложенным какой-то теткой с тройным подбородком и гусями в корзине. Хороший у нас народ - добрый и щедрый.
     Электричка, медленно огибая скалистый берег Амурского залива, эллингами с моторными лодками, тихо ползет на край цивилизации, в забытую юдоль военной тоски и человеческой печали. Проезжая Седанку ребята начинают выдавать себя за Ивана Крузенштерна и Юрия Лисянского. Попив внахлест из горлышка старинного литрового штофа самогончика, сделанного из асфальта и преподнесенного сердобольной старушкой, капитаны призывают попутчиков ехать открывать Антарктиду, забыв о том, что её уже открыл Антарктид.
     Вдребезги пьяных героев-мытарей с лицами похожими на печеное яблоко от сна будит змеиное шипенье уставших тормозов на разъезде Смоляниново. Не нарушая традиции, ребята при пересадке из электрички в местный поезд понуро идут как звери на водопой в привокзальный антисанитарный ресторанчик с незамысловатым названием «Шпала». Жалкая станционная деревянная забегаловка, воняющая поездным сортиром, настроения не прибавляет. Стаканы в грязных разводах, перевернутые вверх дном на стойке перекошенного судорогой бара, похожи на человеческие черепа.
     - Нам как обычно! - требуют похожие на пиратов мужики у нетрезвой буфетчицы с физиономией сердитой дворняжки.
     Скрипучий местный состав, куда как плесень пробрались наши капитаны после вокзального кабака, был не поездом, а советской действительностью. Поезд-сказка! Поезд-праздник! В купе командировочные ведут себя, будто в пятом классе в четвертой четверти на последней парте. Что пили здесь - уже не помнили. В мутные стаканы капал злопахучий пот, который утирала серой вагонной занавеской проводница, с лицом подвыпившей швабры, с придыхом приговаривая:
     - За что вас так ребята?
     Состав в три рахитичных холодных вагона без фризок предсмертно тащился от пересадочной станции через девственную природу Дальнего Востока до райского побережья Великого океана. Допотопный паровоз, извергая кучи тяжелого черного  дыма, виновато извиняясь за свой припадочный ход, тянул за собой ленивый перестук колес. Казалось, что состав, интимно скрываясь за поворотом, зарывался головой в очередную сопку, будто в грудь молодой чилимки. На ощупь под гулкий лязг буферов, дергаясь своими ревматическими суставами, состав стыдливо отводя взгляд от полураздетых березок, огибал скалы как старый полоз валуны.
     Чарующая роскошь девственной природы, игра зелени и света могла заворожить взгляд и сердце любого путника. Не торопясь и от души, можно было увидеть романтическое дальневосточное тягло.  Глядя на все это нельзя было отделаться от мысли, что видишь что-то уникальное и фантастическое, которого не может быть в природе, и только рука волшебника может сотворить это чудо.
Краски природы сжимали душу. Непонятно было, кому предназначалась эта красота. Что с ней делать, никто не знал. Куда ты попал? Где ты? Что с тобой? Куда едешь? В голове возникали вопросы, ответов на которые не было. Собственная жизнь представлялась печальной и одинокой клизмой на ветру.
     В темном купе поезда наши гаврики выпили еще какую то дрянь, предложенную мужиком с верхней полки в пиджаке на тельняшку с подбородком лопатой и лицом требующей кирпича. После этого при подъезде к своему дикому полустанку командировочные стали уже никакие.
     Инвер, с видом фазана, надетого на кол, глядя в окно из-под набрякших век и видя детей на переездах, вспомнил, что у него есть дочка в Барнауле, а в Чите, наверное – мальчик. У Славика же вид был как у облезлого бандитского кенаря - клюв набок, морда на конус, перья в клочья.
     Замечено, у «поддатых» людей - восторженное внимание к словам собеседника. Пьяный Инвер с завязанными узлом ногами, булькал какой-то гадостью в животе. Он слушал такого же проснувшегося пьяного Славика, рассказывающего, как тот в очередной раз наколол командира. В душе Огнетушитель упивался словами друга, лицо которого постепенно принимало философское выражении. Дойдя до восторга, глаза Инвера горели торжеством проникновения в чужие мысли, сердце волновалось, трепетало как военно-морской стяг на здании штаба флота. Печень, где разместились водка, теща и служба, пыталась по ребрам забраться в рот, и сквозь редкие зубы ждала паузы, чтобы тоже излиться поносом слов навстречу  удивительному миру.
     - Славик, - душа Инвера старалась парить над купе. - Друг! - он чуть ли не писался от нахлынувших чувств и действия «Солнцедара». - Дай я тебя поцелую!
     Что это были за чувства? Было умиление, готовность пожертвовать последним и тут же, не отходя от «кассы», умереть ради друга или, по крайней мере, выпить лишний стакан портвейна. Поезд неторопливо подходил к конечной станции, как призовой ял к финишу. Правильно заметил один классик маринистики - «Чем дальше от своей воинской части, тем лучше твое настроение, а чем ближе - тем оно пакостней. Непосредственно в ней - паскудно!»
     При подъезде к болезному полустанку можно было увидеть унылый вид старой прохудившейся водокачки с грязными подтеками у основания, что вызывало обреченность. Грустно было смотреть на корявый пустынный перрон. Неуклюже выложенные белые известковые валуны, напоминали хаотично разбросанные черепа первооткрывателей Дальнего Востока.
     Вдали темнели почерневшие столбы похожие на языческих идолов с ржавой колючей проволокой, которая ограждала воинскую часть. Деревянный станционный домик вместо того, что бы прислониться спиной к базальтовой скале и глядеть чистыми окнами на маленькую бухту с белокрылой яхтой посередине, болезненно опирался на грязную сопку.
     В мерцающем свете путевых фонарей, подъезжая к своей станции, где уму не за что было зацепиться, Инвер вылазит из-за стола и затравленно смотрит в окно, с видом, будто только что потерял невинность. Ему бы сказать дружбану - «Проснись, нас обокрали!», но он, трудом ворочая языком, начинает делиться сокровенным с Варфоломеичем:
     - Славик, все - жопа! - пьяный как ночь Инвер хорошо помнит, что на флоте жопа - это не часть тела, а событие, а полная жопа - это чрезвычайное происшествие. - Ты удивишься, но меня на станции будет встречать моя половина!
     - Ну и что? - сидя на холодной полке как на могильном камне спрашивает обморочно вялый Славик.
     - Если она меня увидит в таком виде, мама моя родная, - продолжает причитать Инвер, - вломит мне по самые «помидоры» и весь енк порубит на пятаки! Выручай, брат!
     - Ты, дорогой, уж совсем не в себе. К-как? - не понимая, что от него хочет Инвер ошарашено спрашивает Славик.
     - Когда мы подъедем к станции, Варфоломеич, посмотри в окно. Не поленись! Если ее увидишь, дай мне знать, предупреди! Свистни!
-     - Нет проблем, родной. Только вот я, братишка свистеть-то не умею! - отвечает Славик.
     Инвер начинает показывать как надо свистеть. При качке вагона пальцы у него непроизвольно соскальзывают с его слюнявых губ и попадают в рот. В итоге получается что? «Ниагарский» водопад отходов как цунами выплескивается на Славика, который сидя напротив своего визави не успевает отскочить. В считанные мгновения он становится похож на новогоднюю елку, побывавшую после праздника на свалке.
     - Слава, облитый помоями, говорит:
     - Ну и развезло тебя! Нажрался ты братец, что зеленый баклан! Как домой то появишься?
     - Дурень! На себя посмотри, - с бесноватой искринкой в глазах отвечает Инвер. - Сам на кого похож!
     Что было дальше? Ничего страшного. Наших окосевших хунвейбинов жена Инвера гоняла скалкой по поселку всю ночь с пятницы на понедельник.