Синие сказки. Битва генералов.

Наш дачный посёлок неофициально называли «генеральским», потому что первые четыре дачи (тогда, вскоре после войны, давали ещё по целому гектару) действительно получили генералы. Да и позже из сорока участков большая часть принадлежала отставникам-«лампасникам». Жило несколько полковников, затесался даже один удачливый майор, несколько участков выдали «старым большевикам», дожившим в пятидесятые годы до реабилитации, но в основном там по шесть месяцев в году пребывали именно отставные генералы.
Генералом был и Матвей Петрович, наш сосед через полянку напротив. Лет через десять после его смерти я сообразил, что он был татарином. Жена же его, «тётя Шура», значительно младше его, была ярко выраженной хохлушкой – с лицом, похожим на наливное яблочко, с ярко-синими глазами, даже, кажется, с закрученной вокруг головы косой. Мой дед, кстати, был по происхождению белорусом. Правда, уже с двадцатых годов он писал в анкетах «русский», забавно оправдываясь в автобиографии, которую мне довелось найти в его бумагах, что «это вовсе не потому, что он не уважает белорусский народ, а потому, что он проживает в Москве  с пятнадцатого года и подзабыл даже родное наречие». Дабы окончательно расставить фигуры, сообщу, что моя бабушка была по девичьей фамилии Пигас и у неё тоже были синие глаза; правда, волосы были не русые, как у тёти Шуры, а чёрные, и седеть они начали только после её восьмидесяти лет. Все эти предварительные сведения, по-моему, имеют значение для, так сказать, психологической характеристики участников событий (отнюдь не для чисто национального колорита, который я тогда, как все мои нормальные ровесники, начисто не понимал; разве что на уровне анекдотов про чукчу, Рабиновича или Чапая)
Итак, однажды вечером я услышал шорох в саду. Спать я любил на террасе и поэтому все садовые шорохи слышал обычно первым.
Между кустами крыжовника и чёрной смородины я увидел сидящую на корточках тётю Шуру.
- Позови бабушку! – шёпотом попросила она. Я позвал.
Оказывается, Матвей Петрович, который и вообще-то, как поведала тётя Шура, был изрядным ревнивцем, на этот раз приревновал жену к моему деду (они пару раз вместе ездили на автобусе в деревенский магазин) Тётя Шура не нашла ничего лучшего, чем спрятаться от гонявшегося за ней мужа на нашем участке.
- Идёт! – Тётя Шура прервала свой рассказ и присела ещё глубже, почти вжалась в землю за кустом крыжовника. За забором действительно были слышны чьи-то нервные шаги.
- Александра! – Мы услышали Матвея Петровича. – Я знаю, что ты здесь! Выходи!..
Тут уж появился и мой дед. Он пошёл к калитке, Матвей Петрович за забором двинулся туда же… Умирать буду – вспомню, как они стояли напротив друг друга в проёме калитки: седенький дед и лысоватый Матвей Петрович. Казалось даже, что у кого-то из них в руках топор. Постояв так с полминуты, они что-то коротко и напряжённо сказали друг другу, Матвей Петрович повернулся к своей даче, а дед закрыл за ним калитку. Через несколько минут на даче Матвея Петровича погас свет.
У всех отлегло от сердца. Бабушка напоила тётю Шуру чаем и проводила до соседского забора, в котором когда-то мной был проломан специально не заделываемый лаз. Кружным путём тётя Шура вернулась к себе и тихонько улеглась спать во времянке...
Те лет десять, которые ещё прожили мой дед и Матвей Петрович, они не разговаривали друг с другом и уклонялись от возможных встреч. Правда, на меня ожесточение соседа не распространялось – я продолжал играть с его единственным внуком Лёшкой…
А был тогда дед моим теперешним ровесником. Матвей Петрович даже помладше. Всё равно – оба они казались мне тогда дремучими стариками, неспособными на подлинные страсти. Тогда я искренно удивлялся. Теперь-то мне ясно, как, по малолетству, ничего на свете не понимал.