Ну, вот и доигралась. Сама виновата, и нечего теперь лить слёзы словно юная монашка отдавшаяся в порыве страсти пареньку-садовнику!
Витой красно-золотистый шнур выглядывал из кулака и наполнял моё сердце такой тоской по прошлому, что всхлипывая, я продолжала рыдать на весь зал. Даже не ожидала от себя такого. В последний раз плакала совсем сопливой девчонкой, когда разбила в кровь коленку, гоняясь за котёнком по двору.
Могла ли я пару лет назад представить себе ситуацию в которой окажусь? Конечно, нет. Как сказала бы моя старая нянечка, любившая крепкие словечки: «Лизхен, ты глубоко увязла в анусе кракена». И с этим утверждением трудно поспорить, чёрт побери.
Во мне вовсю бушевала борьба между неистовой сорвиголовой, плюющей сквозь зубы на своих недоброжелателей и отличницей-аккуратисткой – ранимой и воспитанной. Первая черта моего характера мне досталась от моей яростной маменьки, а вот вторая … от моего загадочного отца.
Постепенно примерная девочка вытесняла задиру (так неизменно происходило, когда опасность отступала), ведь я всегда была папиной дочкой. Слёз становилось всё меньше, и они уже не так часто падали на деревянный паркет.
* * *
Я родилась семнадцать вёсен назад, наверное, в самой необычной семье Циммерии. Не верите? А зря.
Мать моя, Матильда фон Шлезвиг была капитаном курфюстской Пограничной стражи и одной из лучших фехтовальщиц государства. За глаза её называли Рыжей бестией и опасались тяжёлого характера и быстрой руки. Она происходила из древнего, но обедневшего аристократического рода. Своё положение, авторитет, выслужила не лестью и обманом, а обменяла на пару десятков шрамов и рубцов на бледно-молочной коже. Мама была справедлива, резка в суждениях и прямолинейна в поступках, впрочем, как и все настоящие солдаты. В детстве мне даже казалось, что она сразу родилась в мундире, ботфортах и в перевязи со шпагой.
Отец мой был … э-м-м-м, как бы это сказать получше … пришельцем из другого мира. Нет, мы с мамой никогда в это по-настоящему не верили, но мой папенька, кажется, не сильно переживал из-за этого. Хотя определённые странности за ним замечала даже я.
Нянечка рассказывала мне, что мама обнаружила отца в бессознательном состоянии во время патрулирования Королевского озера. Мол, папа, находился в ветхой лодке прибитой к берегу волной.
Придя в себя, мой родитель рассказал страже, что звать-величать его Алексей Верховской, он росс … русс.., чёрт не выговоришь, в общем, дворянин и гвардейский поручик. В его стране была попытка переворота, в котором, он принимал активное участие вместе со своими товарищами и сослуживцами. Восстание с треском провалилось, большую часть заговорщиков схватили, но некоторым удалось сбежать. Всю весну и часть лета, он скрывался в имении своего друга поэта, а затем на его след напали императорские ищейки. На вопрос матери, что он делал в курфюрстском заповеднике, папенька пояснил, что убегал от жандармов и когда скакун его пал от изнеможения, сумел добраться до реки, прыгнуть в лодку у пристани, и скрыться в тумане над поверхностью воды. Потом ему стало плохо, в глазах потемнело, и он потерял сознание.
Отца даже не смутило, что никакой империи и реки в округе вообще нет, так же как и то, что одет он был явно не по погоде. Ведь стояла поздняя осень, а тот щеголял в ярких панталонах, в облипочку, лёгком жилете и смешных танцевальных туфлях с пуговками. При себе у него была только шпага, больше похожая на рапиру.
Сначала мама хотела сдать странного дворянина в Тайную полицию (уж больно он со своими сказками и странным произношением походил на шпиона), но в последний момент передумала. Может быть, потому что Рыжая бестия терпеть не могла полицаев, а может и по другой причине. Уж больно мой папенька был хорош собой, вежлив и обходителен. В общем, Матильда фон Шлезвиг выкинула белый флаг.
Отец тоже был знатным фехтовальщиком. Правда фехтовал он необычным клинком всегда находившемся при нём. Да, да, тем самым про который я уже упоминала. Узкая длинная полоска стали казалась игрушкой по сравнению с маминым паппенхеймером, но владел он ей мастерски.
Я не раз наблюдала их поединки, и это было сродни бою лесного пожара, сметающего всё на своём пути, и солнечного зайчика в зимний день разившего без промаха. Мамина сила и напористость разбивались о кажущееся ленивым спокойствие отца. Пламя и лёд, ну право слово.
Родительница с лёгкостью расшвыривала в поединке своих солдат, вскрывая любые защиты, но папина манера фехтования долгое время была для неё непреодолима.
«Перед собой кто смерти не видал, тот полного веселья не вкушал», – было выведено на поверхности металла отцовской шпаги витиеватыми буквами на незнакомом языке.
– Эта строчка из стихотворения моего друга, – рассказывал мне отец, когда я разглядывала его оружие и полустёршуюся смешную двухголовую птичку похожую на крылана (разве что крылья поменьше) на навершии эфеса. – Александр тоже отлично владеет шпагой, но предпочитает разить словом.
Меня всегда так смешило как папа, замерев на улице с искренним удивлением, разглядывал парящие в небе цеппелины и проезжающие мимо нас паровые автомобили. А ещё, он словно ребёнок восхищался паровым отоплением в домах, радио и фотоаппаратами. Мог часами наблюдать за проплывающими по реке пароходиками и вздрагивал от телефонных звонков.
Мама была всё время на службе, и мы часто гуляли с папой за ручку по городу. Я делилась с ним всем-всем. Даже рассказывала ему про забавного соседского мальчишку частенько торчавшего у нашей ограды, а также про то, что сильно завидовала дочери нашей соседке – маленькой кривляке Монике, из-за огненно-красного цвета её волос точно таких же как у моей мамы. Меня бог наградил русыми как у отца. Какие же мы маленькие глупые.
Мы с папой были добрыми друзьями и понимали друг друга с полуслова. Чтобы мы не делали вместе, нам всегда было весело и хорошо. Он так смешно изображал нашу строгую фрекен Грезельду, что я покатывалась от хохота. Странно, но нянечка, вдова китобоя и вообще человек с тяжёлым характером, на него за это не обижалась, а наоборот относилась к отцу с подчёркнутым уважением.
К сожалению, он так и не смог занять подобающего места в высшем обществе Циммерии. Для маминых родственников и большинства знакомых, он, несмотря на свои манеры, был всего лишь бродягой без семьи, имения и средств к существованию. Даже обвенчать родителей священник отказался. И это несмотря на мамины угрозы, обещавшей выпотрошить святого отца и скормить его внутренности свиньям.
Я родилась байстрючкой – незаконнорождённой, и хоть и не имела право на наследство, воспитывалась в счастливой семье любящих друг друга родителей. Мама так смотрела на папу, что никаких признаний в любви и не требовалось.
Именно отец начал заниматься со мной фехтованием. Да, вот так просто. В четыре года я попросила его научить меня обращаться со шпагой, и он выполнил мою просьбу.
Во время тренировок, он рассказывал мне о своей родине и удивлялся, что у нас вроде бы всё как у него дома, только немного по-другому. Как я жалею сейчас, что не расспросила его обо всём поподробнее, не узнала его получше.
К десяти годам я уже довольно сносно владела клинком, а к двенадцати на мои успехи стала обращать внимание мама. Она даже стала со мной заниматься.
Только тогда я в полной мере оценила искусство отца и, дополняя его непробиваемую защиту яростными атаками матери, получала от тренировок ни с чём несравнимое удовольствие.
Четыре года назад над нашей Циммерией сгустились тучи. Сродный брат нашего курфюрста Вилберта I – Бруно, заявил права на престол, воспользовавшись древним обычаем давно забытым живущими. Началась война. Кто-то остался верен своему правителю, другие поддержали дерзкого выскочку. Он, не задумываясь, применял силу, бросая в костёр войны тысячи невинных жизней. Противостояние продолжалась целый год, сражения шли и на земле и в воздухе, но закончилось победой курфюрста. Во многом благодаря поддержке, таких как моя мать. Последние силы сепаратистов были взяты в окружение у деревеньки Пиннау, а их сторонники закованы в цепи и брошены в подвалы Башни милосердия.
Матильда фон Шлезвиг получила звание полковника и должность начальника Городской стражи столицы. У нас появился большой дом, много слуг и целая куча новых знакомых. Правда маменька так и не стала придворным шаркунишкой и только одним своим гневным взглядом распугивала столпившихся вокруг неё избалованных аристократов.
А потом … потом всё рухнуло. Оказывается часть молодчиков с татуировками дроздов терзающих змею (тонкий намёк на гербы кузенов) смогла пробраться в Трир – главный город курфюрста. Пока армия пыталась добить основные силы Бруно, полк его головорезов, при поддержке всякого сброда, сумел уничтожить столичный гарнизон, и единственным препятствием, отделявшим Вилберта I от виселицы, стала моя мать. Она возглавила оборону Белого замка и трое суток с горсткой храбрецов сражалась против сепаратистов.
Цеппелины бороздили небо над городом, заунывно транслируя сигнал тревоги. На улице пахло пожаром, то там, то тут раздавались крики. Жители сбивались в отряды самообороны для защиты близких и своего имущества.
Всё это время мой отец не находил себе место. А затем, оставив меня с фрекен Гризельдой, ушёл. Я никогда не забуду нашего прощания. Крепко прижимая меня к себе, он словно извинялся за то, что оставляет меня, за то, что не увидит, как я вырасту, за то, что не поведёт меня к алтарю, и не будет нянчить внуков. Мы оба знали, что он не вернётся, но папа не мог по-другому.
Ему удалось добраться до мамы. Вместе спина к спине они сражались во дворе Белого замка с остатками «дроздов» и победили, расплатившись своими жизнями. Говорят, что они убили почти три десятка прорвавшихся за стены. А ещё я слышала, будто бы Вилберт I расплакался у тела моей маменьки. Врут, наверное.
Да, мои родители стали героями, но повосхищавшаяся страна вскоре успокоилась, и, проводив в последний путь мятежника Бруно (говорят верёвка была ему к лицу), зажила своей обычной жизнью.
Матильду фон Шлезвиг, как национальную героиню, захоронили на территории Белого замка. Отца моего, словно бродягу без рода, без племени, увезли в родовое имение матери, где и закопали без всяких церемоний и помпы. Хорошо хоть не забросали землёй в общей могиле за городом. На похоронах присутствовали только мы с нянечкой, да наш старый садовник.
Так как официальных, законных наследников у Шлезвигов не было – земли, дом в столице, крестьян, казна забрала себе. Меня же, хоть и дочь спасительницы Циммерии, но байстрючку, облагодетельствовали, взяв после смерти фрекен Гризельды служанкой во дворец курфюрста.
Преисполненная «благодарности» я как проклятая начала осваивать новую для меня профессию. Мыть, стирать, гладить, сносно шить я научилась годика за два. Было невыносимо одиноко, так как друзей и подруг у меня среди прислуги не было. Не понимая моего положения, они держались от меня на