Пятьдесят тысяч

     Каждый раз, перечитывая «Золотого теленка» Ильфа и Петрова, я искренне переживаю за Шуру Балаганова и его пятьдесят тысяч рублей. И вот получился такой «недосиквел».


***


     Раздавленного судьбой Шуру привели в милицию. Пострадавшая гражданка рассказала дежурному о краже, всхлипывая и показывая на Балаганова пальцем. Сознательный товарищ с портфелем сердито сверкал очками, и демонстрировал  «как всё это было», в лицах. Сам преступный акт он, к сожалению, пропустил, поэтому гражданину приходилось импровизировать. Впечатление это не портило, милиционер хмурился все больше, а трамвайный вор краснел все гуще. Участок этот пока обходил своим навязчивым вниманием личность гражданина Балаганова, и в незнакомой обстановке он так растерялся, что даже забыл о пятидесяти тысячах Бендера, тяжело оттягивающих карман его летних, не по сезону, несвежих брюк. Стандартный опрос закончился, дежурный перешел к личности преступника.
- Воруем, значит? – строго спросил он, накручивая длинный, черный как смола ус, - в трамваях, значит? Хорошо! Разберемся! Фамилия – имя, гражданин? Чем занимаемся? Что в карманах?
Шуру вдруг охватила страшная, неведомая ранее злость. Кровь и добродушие ушли с его конопатого лица, рыжий чуб воинственно заколосился, сердце замерло. Зато активно заработал орган, название которого Шура не знал, но который, безусловно, вырабатывал желчь. Мгновенно он вообразил всё то, на что мог потратить свою часть «корейкиного» богатства, и картины эти разожгли в нем холодный, ядовитый огонь. С сожалением и ненавистью представил он свою, так и не случившуюся, жизнь с командором. Или даже без него! Бендер отвернулся, дал увести верного Балаганова скандальной тётке и сознательному товарищу с портфелем. Шура выпрямился на жестком стуле, выложил на стол немногочисленное содержимое своих карманов, сверху положил тяжелую пачку денег.
- Шмидт, - дерзко бросил он изменившимся, дребезжащим незнакомым нервом голосом, - Николай Шмидт!
- Эт-т-то что такое? – зацокал дежурный, - деньги?
Балаганов кивнул. Милиционер деловито пересчитал купюры и зачем-то улыбнулся.
- Пятьдесят тысяч! Где взял, Шмидт?
- У нее в сумке! – объявил новый Шура, показывая грязным пальцем на пострадавшую.
Женщина, под неожиданно внимательными взглядами трех мужчин, сначала растерялась, а потом громко и визгливо заголосила: - Какие деньги?! Это не моё! Мои – вот, три рубля! Какое вы имеете права?! Вор! Жулик! Я член профсоюза!
- Разберемся! – уверенно сказал дежурный, - а вы, товарищ, что скажете по поводу этих денег?
- Ничего не знаю, - замялся сознательный, - не видел. Сумку – видел, кошелек – видел, эту пачку – нет. Его, наверное, раз женщина отказывается.
- Интересно, - презрительно усмехнулся Балаганов, - зачем мне ее кошелек с тремя рублями, если бы у меня пятьдесят тысяч было? Говорю же – ее! Полез в сумку, а там пачка. Кошелек машинально зацепил. Бес попутал, товарищ милиционер. Списанный по здоровью матрос. Ни дома, ни семьи. Голодаю! А этот, с портфелем, рядом с ней тёрся, охранял. Вот и вцепился.
     Уняв волну людского негодования, хлынувшую на списанного матроса, усатый дежурный крепко задумался. Пустяковая трамвайная кража быстро превращалась во что-то более интересное, требующее самого тщательного расследования. Таких дел на прямом, как шлагбаум, трудовом пути милиционера еще не встречалось. Это не ведь не шутка – у кого-то из находящихся в его кабинете граждан оказалось пятьдесят тысяч советских рублей! Причем все они категорически отказываются от такой колоссальной суммы. И не мудрено. Ни член профсоюза, ни очкастый товарищ при всем своем рвении никак не могли получить такие деньги честным путем. Тут надо копать и копать глубоко! Что же касается списанного Шмидта, то тут милиционер был склонен поверить карманнику. Стал бы он лезть в сумку за мелочью при таких деньгах! Да и вид  матроса, прямо скажем, не кричал о богатстве.
     После пятиминутных раздумий служитель Фемиды принял решение.
- Граждане! – обратился он к пострадавшей и свидетелю, - вы можете идти. Ваши документы пока останутся у нас, до конца следствия. Ничейные деньги тоже, пока хозяин не объявится. Настоятельно прошу вас не покидать Москвы в ближайшее время. Ваша помощь нам еще понадобится.
Выпроводив женщину и очкарика, чуть не забывшего портфель, очень довольный своей хитростью дежурный обратился к Шуре:
- Ну что, Шмидт? Что с тобой делать-то? Списанный матрос, говоришь?
- Точно, товарищ милиционер, списанный! Простите меня, пожалуйста. Я больше не буду. Бес попутал, товарищ милиционер! А деньги – не мои, как перед богом!
- Сам знаю, - цыкнул тот, - брысь отсюда! Только помешаешь. Свободен, но больше не попадайся!
     Довольный Шура вышел на крыльцо, нагло стрельнул папироску у проходящего мимо лейтенанта, закурил и неспешно направился своей дорогой, вдоль желтых стен и раскрытых окон милицейского участка. «Прежний» Балаганов возвращался нехотя, лениво. «Новый» Шура бортмеханику несчастной «Антилопы» нравился больше. Он чем-то напоминал командора. Нечаянно бросив взгляд в одно из окон, раздвоившийся сын лейтенанта Шмидта замер на месте. В знакомом кабинете никого не было, зато на столе лежало нехитрое богатство Балаганова, а чуть в стороне, на самом углу коричневого стола – аккуратная пачка дензнаков. Стипендия Бендера – пятьдесят тысяч рублей ноль-ноль копеек! Рисковый Уполномоченный по копытам думал не слишком долго – мигом перемахнул через низенький подоконник, схватил деньги, сунул в тот же карман, и ошпаренной кошкой выскочил на улицу. Он уже приготовился к почетному, полному достоинства и внутреннего торжества бегству, как вдруг услышал голоса двух мужчин, вошедших в кабинет. Прежний Шура дал бы такого деру, что его не догнали бы и конные инспектора, но новый вдруг затаился, затих, и даже, казалось, перестал отбрасывать тень.
- Ну что у тебя опять, Наливайко? – гремел незнакомый Балаганову бас, - что за фантазии?
- Никаких фантазий, товарищ майор! Пятьдесят тысяч у простых граждан. Отпустил, чтобы не вызывать подозрения. Документы изъял. Деньги тоже. Может, слежку?
В голосе того, что не майор, матрос Шмидт безошибочно угадал усатого участкового.
- Да погоди ты! Где деньги-то?
- Вот, товарищ майор, на стол…
В возникшей паузе Шуре было слышно лишь паровозное дыхание майора.
- Ничего не понимаю, - забормотал, наконец, Наливайко,  - вот здесь лежали! Я сейчас поищу! Куда же они делись?! Может, украли?
- Ну да, в милиции! – громогласно иронизировал майор, - средь бела дня! Вот что, товарищ сержант! Хватит с меня твоих шпионов и тайных миллионеров! Говоришь, карманника отпустил? Выговор! И чтобы нашел! В двадцать четыре часа! Гражданам документы верни и извинись! Деньги, пятьдесят тысяч, в сумочке члена профсоюза?! А может она взносы хотела уплатить, а? Наливайко? На всю жизнь вперед! Всё понял? Выполнять!
- Слушаюсь, – пролепетал несчастный сержант.
     Через семь счастливых кварталов Шура Балаганов остановился, отдышался, и улыбнулся миру. Сел на трамвай и поехал в обратном направлении – к трем вокзалам.
- Махну в Петроград, - тихо шептал он, - говорят, там есть где развернуться! А потом в Нарву – к сестре. Вот она обрадуется!
Перед глазами Уполномоченного переливалась радугой одна яркая, глянцевая картина, замелькавшая еще в милицейском участке: он идет с Бендером по незнакомому, чистому городу с красивыми домами и пальмами. Шура и командор в белых штанах, а у Остапа еще и трость с набалдашником. Все встречные приветливо улыбаются друзьям, а местные усатые милиционеры отдают честь и кричат ура…