Пох.

Пох.

«Главное, - это правильно рассказанная история. А что там было на самом деле, - это всем пох».
Так размышлял Бодя, сидя на огрызке кирпича в глухом углу Старого города и покуривая самокрутку. Прямо перед его носом была казавшаяся заваренной насмерть железная решётка из толстых, ржавых арматурных прутьев. Как заваривают, так и отваривают.
Решётка находилась в глухом дворе глухого угла, - три стены, брошенных жильцами развалин, замкнутые железными воротами на пустую улицу. Проникать через железные ворота, решётки и двери, - такое было у Боди хобби.
Самокрутка в грязных пальцах Боди была из французской сигаретной бумаги с завёрнутым в неё голландским трубочным табаком «Амфора». Узкий французский листок плохо подходил для разлапистого трубочного табака, отчего самокрутка вышла кривой и уродливой, - как надо.
На Боде был ватник защитного цвета, который из-за засаленности стал сверхзащитным. Выбирая прикид, Бодя долго медитировал между ватником и таким же древним пальтом, доставшимися ему от давно сгинувшего папаши. Ватник казался удобней для дела, а человек в нём, - обычным ватником на развалинах жизни. Прикрытый ватной полой, в заднем кармане Бодиных штанов лежал складной нож. Не слишком страшный, но достаточный, чтобы не попадать под обыск. По блокадному городу шастали патрули, - перед которыми, Бодя был, что шавка перед бультерьерами. Вот шавкой и следовало выглядеть, потому что без ножа идти туда, куда Бодя наладился, было никак нельзя. Сначала, он думал взять с собой наган, но передумал. От ножа можно отмазаться, а от нагана не отмажешься.
Уму непостижимо, как много чего можно купить и продать в блокадном городе! Казалось бы, кому нужна медь в городе, где хлеба не всем хватает? Оказалось, что нужна. И не только медь, но и простое, чёрное железо, - из развалин этого города. К железу Бодя не совался, - не тот калибр. А вот пару десятков килограммов меди он мог унести на своём хилом горбу. Люди, достойные доверия, рассказали и показали Боде, откуда они вынесли пару центнеров. Бодя сам видел товар. Это был медный трос, покрытый каким-то сияющим, очень красивым металлом, похожим на серебро. Такой трос жаль было рубить топором, из него можно было делать ювелирные украшения.
Не всё золото, не всё серебро, что блестит. Главное, - это правильно рассказанная история. Когда-то, шахтёрам этого города рассказали историю про метро. Как они много и цивилизованно будут зарабатывать на его строительстве после того, как закроют шахты. Шахты закрыли, метро ударно начали и ударно закрыли тоже, - расковыряв землю под городом. Зачем? Шахтёров выкинули на поверхность в очередной раз, и они разбрелись по этой поверхности, кто куда. Но, некоторые остались в городе. А когда пришла беда, они вспомнили, что видели под землёй.
Бодя никогда не был шахтёром, он всегда был уркой, как папа. И как урка, он умел найти общий язык и с шахтёром, и с задолбанным работой, сильно пьющим ментовским опером, и со скучающей без любви барышней из библиотеки. Бодя никогда не занимался честным трудом, но он уважал людей труда и они это чувствовали, - говорила общая, очень далёкая, крестьянская кровь. Вот потому, он сидел сейчас у входа в заброшенное метро в заброшенном городе и знал, что там найдёт.
Сгущались сумерки, на бледном небе восходила здоровенная, покрытая пятнами, бледная луна. Луна была такой же декорацией, как и решётка под носом Боди, - железо давно вскрыли умелые руки трудового люда. Бодя затоптал окурок, достал фонарь из кармана ватника и толкнул чуть скрипнувшую створку.
Вниз вёл короткий отрезок забетонированной дороги, который скоро закончился тупиком. Туннель был неровно заложен пенобетонными блоками. Пока сложностей не наблюдалось. Даже, если бы Бодя не знал, что в стенке уже проделан проход, он бы увидел это по щелям в кладке. Он толкнул пару блоков, они выпали, он пролез внутрь, вставил блоки за своей спиной и пошёл дальше. На стенах были чёрные цифры, но они ему ни о чём не говорили. Он шёл долго, пока луч фонаря не утонул в темноте.
О! Он находился в грандиозном зале. Такого зала Бодя не видел даже в московском метро. Луч света достигал до потолка, но где-то очень высоко. По сторонам вели проходы, помеченные цифрами. Бодя уже знал, в какие не стоит ходить, там уже всё выбрано. Он пошёл в туннель под номером 11, неизвестный.
Идя по туннелю, он думал, - а что они вообще здесь собирались делать? Это совсем не похоже на метро. Он не знал, на что это вообще похоже. Цифры на стенах были то чёрные, то красные. А проводки никакой не наблюдалось. Потом пошли трубы, они становились всё толще. Но зачем Боде были нужны трубы? Ему нужно было что-то такое, что можно срезать и унести на плече. Кусачки без толку лежали у него в кармане.
Вообще-то, он уже устал. И давила тишина. Он не взял с собой ни воды, ни еды, ни водки. Вовсе не рассчитывал на долгое путешествие. Курева взял и закурил, - здесь же не могло быть так глубоко, чтобы в воздухе присутствовал метан? А откуда здесь вообще, воздух? Если нет насосов его нагнетающих? Стоп. Это не шахта, это метро. Оно не может быть глубже 60-ти метров. Ладно, пусть они залезли на 100. Но, я иду уже часа полтора и всё вниз. Куда я залез? Так. Надо выбираться. Пох медь, пох бабки, я хочу на воздух.
Бодя глубоко вздохнул, давя в себе панику, и повернул назад.  А куда назад? Он шёл вперёд, но впереди были боковые проходы. Там были цифры, но он их не запоминал. Глубоко дыша и начиная чувствовать запах пыли, Бодя пошёл вперёд или назад, не понимая, идёт вверх или вниз.
«Я хочу домой», - сказал себе Бодя. – «Я хочу в свою халупу на посёлке Октябрьском. Я затоплю печь, я сделаю себе чайку. Не надо мне ни серебра, ни золота, ни бриллиантов. Я выберусь отсюда. Я буду запоминать цифры. Я же помню цифру 11».
Он помнил цифру 11, но её нигде не было. Были разные другие цифры, но он их не мог запомнить. Они таяли за спиной, как только исчезали из луча света. Луч света таял, а ноги шли, но куда они шли, и куда шло время?
«Теперь я понимаю», - сказал себе Бодя, сидя у стены, когда его ноги отказались идти из-за никчемности этого процесса. – «Я понимаю, почему они бросили это метро. Они наткнулись на уровень, из которого нет выхода. Некоторые не дошли и вышли. Но они открыли проход, они вынесли уровень на поверхность. Теперь там, наверху, идёт кровавая мясорубка, ей нет конца. Кто мог подумать, что на этот цветущий город посыплются бомбы? Гады вскрыли склеп. Они сместили уровни, они выпустили на поверхность что-то страшное. Теперь выхода нет нигде. Теперь я понимаю, почему я ходил по кругу и внизу и вверху. Луч моего фонаря гаснет здесь, как и там. Всё, что я могу вспомнить, - это цифры на стенах туннелей, которые исчезают из памяти. Больше ничего нет. Почему я не умер раньше, пока не спустился под землю? Или я уже умер? А жил ли я? Я думал, что жил, не запоминая цифры прожитых лет. Моё думание о жизни, это и есть моя жизнь, - записанная на стенах туннелей чёрными и красными цифрами. Я не видел лабиринта, пока мне его не показали. А те, кто показали, - не увидели. Но, они спустятся сюда, хотя могли бы и не спускаться, - лабиринт у каждого находится в его голове. Они придут за деньгами и выйдут с ними или без, - это не имеет значения. Потому, что однажды они вернутся наверху или внизу, - уже навсегда. Человек мог бы жить счастливо на поверхности, - грызясь с другими за кусок поверхности или кусок хлеба. Подличая, убивая,  любя, насилуя, - живя. Но эти гады начали копать глубоко и докопались до места, которое открывает глаза, чтобы навсегда их закрыть. Я устал».
Луч фонаря угас.
Бодя открыл нож и закрыл глаза.
Хотя мог бы их и не закрывать.