Время шло, и дни, когда Ридигер, скрываясь на крыше, ждал и следил, остались далеко в прошлом. Но прошлое – это феникс, и невозможно знать заранее, когда оно, восстав из забвения, вновь постучит в наши двери.
Когда в кабинете Ридигера раздался дребезжащий телефонный звонок, за окном была беззвёздная, глухая ночь. Звонили снизу.
- Что? – сонно спросил Ридигер. – Ко мне?
- Да, - раздалось в трубке. – Говорит, что к вам.
- Никого не пускать, - раздражённо ответил хозяин и положил трубку, после чего дом на краю обрыва снова погрузился в тишину. Ридигер сидел у себя за столом, склонившись над какой-то редкой книгой в кожаном переплёте с золотым тиснением. Ночной звонок немало удивил его, однако вскоре он забыл о нём, погрузившись в какие-то свои мысли. Наутро он должен был снова отправиться в Леор, где его ждали дела тайного общества. Несколько предыдущих суток Ридигер почти не спал. Он был весьма доволен проведённым накануне опытом с двойником, которого Крид принял за настоящего Ридигера, хотя двойник и оказался не таким ловким. «Но это лишь дело времени», думал Ридигер. К тому же, с Кридом и теми, кто находился в тот день рядом с ним, было навсегда покончено – для этого потребовалось всего несколько засланных в Рион верных ассасинов и взрыва гранаты.
Когда Ридигер уже лежал на диване с закрытыми глазами, пытаясь уснуть, он вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Открыв глаза, он увидел стоящую рядом с ним девушку c чуть вьющимися тёмными волосами, пристально смотревшую прямо на него. Девушка была одета в лёгкое платье до колен. Странное голубоватое свечение исходило от неё. Девушка стояла, не двигаясь и заложив одну руку за спину. Вскочив на ноги, Ридигер включил свет, но видение не исчезло, продолжая неподвижно стоять и смотреть на него ясным и внимательным взглядом.
- Кто ты? – тихо спросил Ридигер. Но светящееся видение не ответило. Ридигер, не спуская глаз с девушки, снял трубку телефона, однако не услышал гудков. Провод оказался перерезан, из-за чего Ридигер пришёл в ярость. «Ну что же», подумал он, выхватив из ящика пистолет, «пусть будет так».
- Как ты здесь оказалась? – прошипел он сквозь зубы.
- Твои часовые спят, - вдруг спокойно произнесла девушка с бледным лицом, сделав шаг в сторону Ридигера, который отступил назад и упёрся в стену. В ту же секунду он навёл пистолет и выстрелил, но девушка внезапно исчезла, а пуля прошла сквозь деревянную дверь кабинета. Прошло ещё какое-то время, в течение которого видение больше не появлялось. «Вот так-то лучше», подумал Ридигер. Он решил спуститься вниз, ведь если часовые, как выразилась девушка, действительно спали, то это было просто возмутительно. Однако дверь оказалась заперта, и Ридигер стал лихорадочно искать в комнате ключ. Увлечённый поиском, он вдруг почувствовал запах дыма – по-видимому, где-то внизу что-то горело. Вскоре за дверью явно послышался недобрый треск огня, и дым стал проникать в комнату через щель под дверью. Ридигер кинулся к шкафу, пытаясь открыть потайную дверь, но и тут его ждала неудача. Дверь заклинило. Ридигер стал метаться по комнате и звать слуг, он рвал дверь, но никто, конечно, не слышал его криков. В конце концов, боясь задохнуться, он метнулся к окну, прямо под которым был обрыв, а внизу безмолвное спящее море. Чернота и тишина была за окном – ни звезды, ни ветерка.
Вдруг Ридигер к своему ужасу вновь почувствовал на себе чей-то взгляд. Резко обернувшись, он вновь увидел перед собой ту же самую девушку с тонкими чертами бледного лица, чуть опущенными уголками рта, карими глазами и тёмными волосами. Её взгляд в одно мгновение наполнил Ридигера страшной ненавистью, он напоминал ему взгляды, которые он когда-то давно, словно в прошлой жизни, видел в душной полутьме над множеством горящих свечей. Он вспомнил давние дни далеко отсюда, вспомнил старинную, серую и мрачную с виду церковь с огромными металлическими дверями, на которых вместо ручек были тяжёлые кольца. Пасмурен и сер был августовский день, и небо, казалось, нависало над землёй и давило на неё. К вечеру наконец полыхнуло, дохнуло пламенем небо, гром пронёсся над крышами домов, древними башнями и колокольнями. Угрюмым казался храм снаружи. Двери его были открыты, и полумрак царил внутри. Свечи горели, а стены и потолок церкви были украшены фресками, изображавшими ангелов, серафимов и сцены из жизни Спасителя. Но больше всего привлекали и поражали не фрески, а музыка, раздававшаяся сверху и разливавшаяся в душном полумраке храма.
Звуки рождались в металлических трубах величественного органа словно по волшебству. Он смотрел наверх, но никого там не видел. Где был тот таинственный демиург, который создавал этот невероятный мир захватывающих звуков? Кто творил это бессловесное богослужение, звуки которого заставляют людей отвернуть взор от всего земного и поднять глаза вверх, к небесам? К небесам, где в предвечной вышине движутся величественные планеты и горят звёзды, где царит божественное спокойствие и безмолвие, где Творец от начала мира установил неизменный ход небесных светил. Он сотворил сами эти светила из ничего – может быть, лишь из того мрака, который существовал ещё до сотворения всего. Но творца звуков видно не было, как ни смотри наверх. Казалось, будто трубы звучат сами собой. Их звуки, казалось, материализуются и как бы окрыляются в церковном полумраке, проносясь мимо. Величественная музыка эта звучала то печально, то торжествующе, но всегда сливаясь в единую звуковую молитву или возносящуюся к небесам хвалу творцу.
Звучащая в полутёмной церкви органная молитва казалась чёрной душе воплощением самого совершенства. Здесь уже не нужно было слов, потому что человеческие слова – лишь несовершенное средство, которыми порой так трудно выразить переживаемое. Человеческие слова – неуклюжее порождение земной жизни. Слова несовершенны, совершенна лишь музыка. Казалось, что летящие и уносящиеся ввысь звуки органа и были переродившимися словами, обретшими крылья и оттолкнувшимися от земли. Кто знает, на каком языке говорят ангелы и имеет ли вообще их язык что-то общее с языками, на которых говорят люди?
Воспоминания проносились перед мысленным взором, а комната была в дыму, дверь в кабинет горела. В правой руке девушки блеснул кинжал. Отчаянно пытаясь спастись, Ридигер вскочил на подоконник, а ещё через мгновение исчез в черноте ночи. Хищное пламя полночного пожара охватило кабинет, жадно пожирая мебель, книги и картины. Огненные языки вырывались из окон дома, поднимались над крышей, озаряя зловещим и страшным пламенем окрестности, и казалось, что даже древние седые камни, проснувшись, наблюдали за пожаром из холодной ночной тени, пока громкий треск огня звучал над обрывом.
А наутро, когда пожар прекратился, над заливом стал собираться дождь. Налетал порывами ветер, и над обрывом кричали тоскливо и тревожно чайки, кружившие в сером небе. Разбивались, налетая на скалы, тяжёлые волны, разбрасывая пенные брызги, и всё было, как когда-то давно, как и тысячу лет назад, и снова залив был безлюден. Холодный и влажный ветер развевал золу на развалинах сгоревшего дома, а откуда-то издалека раздавался металлически равнодушный звон. Вскоре первые тяжёлые капли стали падать в шумящий залив, падать на развалины, прибивая пепел к земле, а потом дали скрылись за струящейся завесой дождя. Бушевало и кипело море, разбивались волны, и ветер гудел в прибрежный пещерах, в сырые и таинственные недра которых солнце никогда не заглядывало.
Проходившие на следующий день мимо лишь недоумевали, глядя на остатки стен дома, о котором в округе ходило столько странных и зловещих слухов. Но что-то странное происходило с теми, кто приближался к пепелищу – чувство глубокой и тяжёлой тоски, чёрной меланхолии охватывало их, и уходили он оттуда с тяжёлым сердцем. Говорили, что в доме этом произошло страшное убийство, что место это проклято и что его следует избегать, обходя стороной. Впрочем, это всё были слухи – лишь слухи. Точно так же, скорее всего, слухами были и рассказы о говорящем вороне, появившемся будто бы в окрестностях. Говорили, что кто-то будто бы даже пытался его изловить, но всё, разумеется, тщетно.
