Наступил Крещенский сочельник. Время для нежити лесной, прямо скажем, не самое лучшее. В Крещение велено им по углам – закромам прятаться, на глаза не показываться. Кем велено? А что ж, вы думаете, высшие силы для людей только имеются?! То – то и оно.
Время скучное, но провести его с умом да толком тоже возможно. Ежели по-тихому, конечно. Вот Бабы-Яги придумали не в щели какие забиваться-прятаться, а собраться у Настены, в лесу глухом, да развлечься малость.
Яга Настена с утра готовилась к прибытию подружек: порядок в избе навела (уж больно Липа придирчива к чистоте-то) пирогов испекла, ужин праздничный приготовила. Ну, Иванушки в качестве главного блюда на стол подавать не планировалось – поблизости вовремя не оказалось,- да шучу, шучу, другие, чай, деликатесы имеются.
При наведении порядка досталось всем: филин пыль везде перьями своими смахивал, кота Баюна Яга пол мыть подрядила – тот весь исстонался -измяукался: и спину ломит, и хвост отваливается … Кой-как тряпкой по полу повозил, да и слинял незаметно. Яга оглянулась на стук двери входной, а кота уж и след простыл. Пришлось ей самой вместе с внутренним голосом пол домывать. Голос у нее работящий, оптимист по натуре – стал песни петь, подбадривал, значит:
- Не кочегары мы, не плотники …
Ну и другие песни, на труд вдохновляющие. Яга ему подпевать начала. Так, быстренько, под совместное пение, со всеми приготовлениями и справились. А с Баюном потом сочтемся, как в избу, поганец, вернется, нагуляется.
Тут изба ногами своими куриными затоптала, закудахтала радостно – ступы подлетающие углядела видно. Настена с трудом из качающейся избы на волю выбралась – точно, летят. Как приземлились, ступы враз на задний двор отослали, под лапы еловые спрятали – вдруг дозор какой пришлют силы высшие – проверить исполнение указаний, ими данных. Такого Ягами не припоминалось, но … на всякий случай поостеречься все ж следовало.
Для веселья и просто по душевной склонности, Настена в этот раз еще гостей пригласила: лешего Коляна (ну, как без него), кикимору Любашу и водяного Петра (меж ними любовь намечалась), да гномов-близнецов парочку – это чтоб подружек сопровождали, скучать не давали. Гномов кликали Бим и Бом. Да-да, как клоунов, на которых они не только внешне, но и нравом своим развеселым смахивали. Но вот, кто из них кто – тут вечно все путались. Ежели они рядом обретались, различали их по колпакам – у Бима – синий, у Бома – красный. Иль наоборот? Шут их разберет.
Пока Яги ступами занимались, гномы как из-под земли появились-нарисовались, подлетели к Олимпиаде и Матрене с любезностями, в глаза заглядывают, ручки целуют – так очаровали, что рост их не таким маленьким казаться начал. Настена присмотрелась: вроде как довольны подруги, хохочут, плечиками играют, кокетничают – ну и славно, сладилось видать у них.
Тут с лесной тропки, зверьем натоптанной, парочка показалась – кикимора с водяным притопали, им недалече. Оба от мороза румяные, радостные, в тулупах, мельником на мельнице с осени припрятанных. Вот и пригодились.
Гости повстречались, поздоровались – пообнимались, дамы в щечку друг друга чмокнули. И всех их Яга отправила в избу, раздеваться и за стол садиться. Сама на поляне осталась, лешего своего поджидаючи. Вот, нежить непутевая, опять опаздывает, и где-то его носит… Голос, до того в суматохе не различимый вовсе, вздохнул тихохонько, посетовал:
- И что ты в ироде этом нашла, а, Настен? Окромя привлекательной внешности ну ничего в нем нет – ни ума, ни таланта, ни души …
- Ну, сказал, - перебила Яга,- Души в нас ни в ком нет – нежить мы да нечисть, аль забыл?
- Помню, помню… И еще печальней мне от этого становится. Надежды нет, что совесть у лешего проснется, иль душа его по тебе тосковать – томиться начнет. Нечем любить –то! – пригорюнился Голос.
- А сердце, сердце как же? - с болью спросила Яга – Сердцем ведь любят.
- Это когда душа имеется, а без души сердце – механизм для перекачивания крови и только! – безапелляционно ответил внутренний голос.
Спор внезапно прервался – с горки на окраине поляны большущий ком снежный с шумом скатился, встал-отряхнулся, в лешего Коляна обратился. У Бабы-Яги так и захолонуло сердечко (а то мотор, мотор), глаза засияли, щеки зарделись, ноги сами понесли к милому. Тот руки распахнул, Настену в объятия захапал, в щеку чмокнул горячо. Яга на радостях не поняла, как до избы они добрались, в себя уж в горнице пришла, во главе стола восседая. Об обязанностях хозяйки вспомнила, гостей угощать – потчевать начала : А вот грибочки соленые, брусника моченая, картошечка с салом пожаренная, салатики там, рыба копченая, мясо по-министерски, с сыром под майонезом запеченное…
Угощенье в основном в ближайшем супермаркете приобретено было – это ж сколько самой сил надо потратить, чтобы все это приготовить; по тарелкам разложить, стол накрыть – и то утомительно. Колян по-хозяйски к водочке потянулся, открывать стал. Яга не препятствовала – пусть ухаживает. Глядишь, хозяином себя почувствует, может, что у них и получится…
Застолье проходило весело: гости смеялись и шутили, лафитнички с водочкой исправно осушали, закусывать не забывали. Гномы возле Липы с Матреной ужами вертелись, все плясать приглашали. Кикимора Люба с водяным Петром жеманились, ели-пили мало, все медленные танцы танцевали да шептались о чем-то. Наплясались гости - на песни их потянуло. Пели хором, протяжно русские народные, которые так славно на язык ложатся, настроение праздничное создают, хоть и с грустинкой, конечно: о красной рябине, которой к дубу не перебраться; о том, как шумел камыш, деревья гнулись; о Стеньке Разине и расписных челнах с дружиной; о замерзающем в степи ямщике. Тут Колян настолько расчувствовался, что всплакнул малость спьяну. А потом как вскочит, как закричит: Хватит душу рвать, пошли на улицу развеяться!
Скоренько оделись гостюшки, из избы на поляну всей толпой вывались, в снежки стали играть, в снегу валяться. А леший дальше заводит – подначивает:
- Пошли в поселок на горках кататься. Горки там людишки на праздники новогодние установили – высокие, ледяные, вот славно нам будет!
Настена, будучи хозяйкой приема крещенского и наименее пьяной из присутствующих, отговорить пыталась от поступка необдуманного, а проще сказать – дурацкого. Но где там! Ее и слушать не стали гости развеселые, высмеяли Ягу всем скопом – не зря говорят, что пьяным море по колено. В ступы кое-как загрузились, но влезть только по двое можно было – ступы не такси, для групповых перевозок не предназначены. Гномы в силу росточка своего маленького вдвоем в ступу к Матрене поместились, Олимпиада, как самая худосочная, крупного Водяного к себе позвала. Леший, недолго думая, кикимору на хребет себя закинул да и понесся со всей силушки – еле его потом догнали, уж на подступах к поселку.
Десантироваться скрытно надо было, в овраге у селения людского. Это, несмотря на залихватское настроение, все понимали, все, кроме лешего, что, видать, совсем с катушек съехал. Настене пришлось срочные меры принимать – догнала она дружка любезного на ступе своей, подлетела поближе, да как вмазала метлой со всего размаху по голове его глупой, непутевой – тот так в снег и покатился, вместе с кикиморой, визг которой на всю окрестность разнесся. Да уж, тайно получилось в поселок внедриться. На одно понадеялись, что люди в сочельник все как есть мистиками становятся, верят в то, что нечисть изгоняется из мира земного на Крещение, вот и вопит от ужаса.
Кое-как собрались в овраге, а затем перебежками, за скирдами, что на поле стояли шапками заснеженными, подобрались к городку новогоднему, людьми устроенному на въезде в поселение. Пуст был городок – холодно на улице, мороз крещенский – детей родители не пустили гулять, обморожений опасаясь, сами ночью тем более не пойдут – все ж ночь не новогодняя, хватит, отпраздновали. О душе подумать пора!
Нежить на воле, без опасений ненужных, уж так на тех горках повеселилась – всласть накатались: на животе, на попе, на спине, лежа плашмя, стоя (это редко кому удавалось), друг на друге, - до испарины жаркой, до икоты от смеха беспрестанного.
Тут лешему новая идея в мозг ударила. Нет, не костры жечь. Похлеще кое-что. Давайте, говорит, пойдем смотреть, как люди в проруби купаются. Вовсе обезумел. Прорубь-то возле церкви в реке-озере вырубают, купаются после крестного хода, воду перед купанием освящают. Все это – лютая смерть для нечисти. Нежить хоть и несколько другим подвидом числится, все ж и для них в святую воду попасть – муки - мученические вытерпеть. Как говорят. Никто проверять –то не рвался.
На то леший Колян и напирал - неизвестно, мол, может обман это все. Да и скрытно мы смотреть будем, а в воду ни-ни, не полезем. К этому времени гостюшки уж так разухабились, безнаказанность свою почувствовав, что сладу с ними никакого не стало. Настене идти страшно не хотелось, но не бросать же своих. Так все вместе к церкви и потащились. Настена еле уговорила, чтоб огородами пробираться. Матрена с Олимпиадой насчет карнавала говорить начали, но Настя их безрассудство в корне пресекла:
- Какой карнавал, девы?! Сочельник – то крещенский, молятся люди, а не в личины обряжаются, не затеряемся в толпе ряженых.
Вроде послушали. К церкви тайком подобрались, за памятниками могильными спрятались. К тому времени гости малость протрезвели, на морозе резвясь, потому подойти удалось тихо. Старое кладбище на крутом берегу пруда расположилось. Вид на прорубь открывался – загляденье!
Вон группа людей показалась, к проруби направились. Полукругом встали, но нежить выше расположилась, обзор ей не закрыли. Батюшка молитву читать стал, пошел вокруг проруби, кадилом размахивая – воду освящал. Дым из кадила вверх поднялся, у лешего и водяного страшное чихание вызвал. Как начали они на разные лады – леший тонким дисконтом, водяной глухим басом – ап-чхи, да апх-чи, не остановить. Прочая нежить в страхе замерла, вмиг протрезвела, неотвратимого возмездия ожидая: сейчас священник на берег поднимется, да как начнет на них святой водой брызгать… далее все мысли терялись от ужаса.
Люди, знамо, чихание то услышали; кто из мужиков помоложе был рваться наверх стал, посмотреть, кто там расчихался. Но священник остановил, сказал – Нечисть это корчится, погибель свою чувствует. Последние минуты на земле празднуют, в ад им сейчас возвратиться придется.
Поверив, что их рассекретили, нежить в такой страх пришла, что языки у всех отнялись, даже у лешего с водяным горло перехватило, враз прекратили они чихать. Замерли нечистые, не шелохнуться, ждут, что дальше будет.
А крещение в проруби своим чередом шло. После песнопений священных стали люди в прорубь окунаться, а, искупавшись, благословение священника получать.
Но нежить на это смотреть не стала. Дошло до них, что с огнем играют. Быстренько отползли подальше от берега, поднялись на ноги и как дали стрекача - вокруг деревни, по полям обежали (задворками пробираться не решились). Сунулись в овраг, в ступы спешно погрузились и к себе в лес подались скорехонько. Леший, правда, канючил все, в ступу просился, но никто не взял. Водяной благородство
|
