...
Барэлла смолкла. Рука с потухшей трубкой, обессилив, опустилась на колено и застыла. Минута-другая прошла в тишине и, как бы набравшись сил, цыганка молвила ещё слова:
— Прошли годы, как кони, пронеслись они по степи, поднимая облака пыли, и пыль тех собы-тий разметало ветром во все стороны. Всё смешалось. Родились слухи, будто сам государь, войдя в почтенный возраст и оставшись без наследника, искал своего сына, рождённого крестьянкой, вот по этому перстню, что красуется на моей руке уже много лет. Правда ли это, или выдумка, мне не ведомо, но сказки цыганские готова всю ночь рассказывать.
Тяжёлое ночное небо висело над степью. Молодой месяц по-воровски поглядывал на землю в истрёпанные прорехи чёрных облаков. Нет-нет да и блеснёт звезда, зачарует, поманит к себе своей красотой, а через мгновение, глядишь, — нет её, одна лишь холодная пустота.
Цыганка хотела достать из костра уголёк для своей потухшей трубки, но поднявшийся в таборе шум остановил её. Яростно залаяли собаки, повскакивали ромы от костров, схватившись за ножи. Ромны в тревоге прижали к груди малых детей, вглядываясь в темноту. В табор въехали вооружённые всадники и вытолкали в круг двух связанных цыганских дозорных. Те пали под ноги Михо, вставшего на пути непрошенных гостей. А свирепый вид этих гостей не вызывал никаких сомнений в том, кто они. Разбойные люди самоуверенно и нагло нарушили спокойствие в лагере идущих за солнцем. Главарь, не сходя с коня, гарцующего на месте, властно потребовал старшего. Рука его лежала на поясе, за который были заткнуты пистолеты.
Михо, откинув чёрный чуб со лба и с силой сжав свою плеть, бесстрашно ответствовал:
— Хочешь со мной говорить — сойди с коня. Будем мы с тобой равны, будет тогда разговор.
Ромы за спиной вожака теснее сдвинули кольцо вокруг люда гулящего, вооружённого кистенями и кинжалами.
Не желая свары, главарь шайки разбойничьей покинул седло, встал вровень с цыганским вожаком. Пригласил Михо его в свой шатёр для беседы, где и узнал его повесть, суть которой в пропавшем атамане. Сбежал атаман их и казну с собой прихватил. Вот и ищут беглого татя его соратники. Поведал главарь также и о том, как в здешних краях тринадцать лет назад подобрала их ватага молодого босоногого бродягу, лыком подпоясанного — по всем статьям цыгана, привычного к вольному воздуху. Рассказал тот, что, будучи в горе великом, кое летит за ним по пятам серой утицей и не даёт маетой безмерной забыться буйной головушке, завела пыльная дороженька его в избу кабацкую. Там, связавшись с голью да курвами-девками, пропил и проиграл он с ними всё, что имел. Полюбился паренёк всем членам шайки, особливо старому атаману, что относился к нему будто к сыну родному. Стал обучать своему ремеслу, ремеслу слуги плаща и кинжала. И вот со временем ученик превзошёл своего учителя в разбое, коварстве и жестокости. В совершенстве овладев оружием, в схватке превращался в сущего дьявола, видна была цыганская закалка. А прозвали его Чёрной перчаткой, ибо, совершая злодеяния, он всегда облачал свою правую руку в чёрную перчатку, как бы ограждая себя от крови невинно убиенного. Год назад старого главаря изловила царская стража, попался он в хитроумно расставленную ловушку и был повешен у городских ворот. Общим голосованием атаманом вы-брали Чёрную перчатку. Под его руководством шайка совершала дерзкие налёты на купцов и ростовщиков, и изрядно обогатилась. Но совсем недавно счастье изменило: всё чаще стали гибнуть члены шайки. Удача вовсе перестала сопутствовать их набегам — злосчастье неотступно следовало по пятам. А неделю назад исчез сам атаман. В первый день думали, — ушёл готовить новое дело, как и раньше бывало, но вскоре обнаружили, что атаман исчез вместе с общей казной. Хотели было погоню выслать, да за одной бедой другая пожаловала. Стрельцы нагрянули в логово, будто ведали, где вольница сидит. Однако не всем суждено было смерть принять, прорубилась часть ватаги сквозь кордон и поклялась на крови своих товарищей сыскать изменника и воздать по заслугам его. Нет никакого сомнения в том, что атаман навёл погибель на лагерь своей изменою.
Через несколько дней напали на след, при-ведший в трактир, где он ночевал. Но он же хитёр как дьявол. Заманил двоих из шайки в свою комнату, одного убил, другого подкупил, обещав часть казны. После переоделся в одежду убитого. Обезобразил лицо трупа до неузнаваемости, облачил его в свои одежды и выкинул в окно. Во дворе находились другие члены шайки, они-то при свете факела и приняли мертвеца за атамана по одеждам, не мысля обмана. Выйдя во двор, перебежчик рассказал, как они расправились с изменником и что казна находится у них. Пере-одетый атаман, стоя в тени и скрывая лицо широкополой шляпой убитого, показал мешок с золотом, и все возликовали. Его никто не узнал. Тогда он, отсыпав горсть золотых монет, предложил хорошенько выпить и помянуть погибших товарищей. Все радостно согласились и гурьбой ввалились в трактир. Он же с перебежчиком вошёл в конюшню и перерезал у лошадей жилы на ногах, а когда его сообщник собирался вскочить в седло, всадил тому нож между лопаток. Выведя из конюшни двух лошадей, растворился во мраке. Сообщник оказался только ранен и поднял тревогу, но прожил он недолго: как только его соратники узнали суть дела, они без сожаления добили раненого.
— Не встречался ли часом тебе человек, схожий с моим описанием? Он очень опасен даже для людей нашего круга.
Вожак Михо догадался, о ком шла речь, но не выдал укрытого в таборе незнакомца, объявленного гостем, и не потому, что хотел получить с того причитающуюся долю за укрывательство. Нет. Вожак не был знаком с предательством, он обладал своим кодексом чести, и даже тень от чёрного крыла ворона не касалась его чистой, как родниковый ключ, совести. Он скорее бы дал вырвать свой язык, чем осквернить его словами измены. Взглянув прямо в глаза главарю, ответствовал:
— Даже если бы я знал, где этот человек, то и тогда бы ты не узнал от меня того места. Но клянусь святыми покровителями цыганского племени, я не встречал вашего атамана до сей ночи.
Разбойники не стали обыскивать табор: они поверили вожаку и, злобно поглядывая на освещённые кострами шатры, исчезли во мраке, будто их и не было никогда.
Когда волнение улеглось, а нежеланные гости скрылись из виду, Михо призвал к себе незнакомца и предложил тому немедленно оставить табор. Незнакомец, удручённый словами вожака, безропотно повиновался. Его лошадь была приведена из табуна и осёдлана. После немногих слов благодарности, незнакомец распрощался. Ухватившись за луку седла, хотел вскочить на коня, как в этот момент подпруга лопнула, и человек, неловко взмахнув руками, свалился на землю, сильно ударившись головой. Он пытался встать, однако кровь из глубокой раны залила лицо, и он как слепой шарил вокруг себя, ища опоры. Окружавшие цыгане засуетились, и через минуту пострадавший сидел на траве с повязкой на голове. Вид его был жалок и вызывал сочувствие. Вожаку невольно пришлось оставить незнакомца на стоянке, хотя бы на ночь. Он приказал отвести того в палатку и оказать необходимую помощь, а шорнику починить подпругу.
Состояние незнакомца ухудшилось. Старая Барэлла всячески колдовала над раненным, окуривая ароматными травами и прикладывая к ране целительный бальзам, состав которого был известен только ей одной.
А поутру по росистой траве погнались цыгане за подлым вором, убийцей и изменником, но не смогли найти его, ибо тот был хитёр как дьявол — исчез бесследно вместе со своим конём. Исчез и рубиновый перстень старой Барэллы. А сняла она его сама, когда руками бальзамы втирала: показалось, будто кольцо боль причиняет несчастному при соприкосновении с раной раскрывшейся. Старая рана от сабельного удара, не совсем зажившая, а тут ещё о камень потревожилась. Как сняла перстень, стал больной просить водицы испить чистой, родниковой, а до родника неблизко. Больной так жалобно стонал, умолял, и дрогнуло сердце старой цыганки от жалости, и вышла она в ночь до родника. Немного времени пошло ей на дорогу туда и обратно, но сполна хватило этого времени незнакомцу скрыться. Сбежал тать, и кольцо рубиновое унёс, ибо принадлежало то кольцо ему, и был он тем самым подкидышем Рохом, тем самым сбежавшим атаманом.
***
Течёт река времени; воды её неспокойные, наполненные событиями, уносятся в небытие, прозываемое прошлым — бездонна и прожорлива пучина его.
О ту пору царством-государством правил царь, не молодой уже, но и не совсем чахлый, да и царица хоть и царских кровей, да не первой свежести. Жили они, как и все цари до них жили — по-царски; ели сладко, одевались красно, пировали с боярами день-деньской да травили гончими псами зайцев на опушке лесной. Так бы и жили да токмо супруги оставались свободными от полного семейного счастья — не имели они детей. Не коснулось их своим крылом родительская доля. А хотелось государю иметь наследника, защитника традиций и границ отечества. Всё было сделано и возможное, и невозможное, толь-ко бы жена заплодоносила. Но безрезультатно — прошло время былой удали молодецкой, иссякли силы у четы царственной.
Предчувствуя кончину своего рода, издал царь указ:
«Тому, кто исцелит царскую чету от бесплодия, за сию службу жалую место достойное возле себя и золотой казны, сколько хочешь. В противном случае взявшийся за лечение лекарь, не выполнивший своего обещания, получит суровое наказание».
Прошёл год в ожиданиях, однако с каждым днём всё меньше надежды оставалось. Не нашлось ни лекарей, ни, даже, врачей мелкотравчатых, готовых в случае неудачи под топор палача свою шею подставить.
Однажды государь со своей свитой, увлекшись охотой, не заметил, как скатилось солнышко на край земли и расползлись сумерки по окрестностям. Пришлось охотникам заночевать в придорожной гостинице, где случаем услыхал царственный муж разговор слуг на кухне: будто давным-давно, много лет тому назад гостил проездом в здешнем селе знатный вельможа, кой оставил по себе в народе худую славу. А народная молва цепка памятью и ядрёна на слово, не щадит ни ярыжку, ни барина. Вот и сказывали холопы из уст в уста о барских ночных утехах, после коих заплодоносила местная девица по имени Настасья, но не доносила она ублюдка, а исчезла, не вынеся позора бесчестья. Никто с тех пор её не видывал ни живой, ни мёртвой. Остался у неё от того вельможи знак дьявольской похоти в виде золотого перстня с красным, словно про-литая кровь той ночью, камнем. Как услыхал про то государь, враз всполошился. Дознание велел учредить и разыскать тот перстень с владелицей. Однако дело старое, мхом поросшее, мало кто упомнит, да и родители той девицы давно себе место на погосте нашли. На том допрос и завершился, но зарубка на памяти государевой осталась, как и остались казённые слуги для розыска тайного.
На расстоянии трёх дней пути от града
