Ну, что не говори, а тянет меня моя малая Родина к себе! Уже и на карте Пензенской области давно нет такой деревушки, с красивым названием – поселок Степной, а я все еще при случае нахожу время, чтобы заглянуть в родные места, подышать целебным деревенским воздухом.
Через наш поселок издавна проходит дорога со станции в соседнее село Белогорка, только благодаря ней и можно попасть сюда, где прошло мое детство.
Вот и опять я стою на пыльной дороге возле Михеева дома. Нет, конечно, дом не сохранился, как и все другие, но память упрямо рисует этот небольшой домик Аксютиных, возле которого и зимой, и летом собиралась по вечерам деревенская молодежь.
Словно наяву вижу Михея (Мишку Аксютина) – деревенского весельчака и балагура с гармошкой в руках, доставшейся ему от покойного отца.
По вечерам, после того, как пастух пригонял с луга деревенское стадо, (в то время в каждом дому держали и корову, и овец, и коз) выходил Михей с неизменной гармошкой в руках на завалинку и веселой игрой зазывал молодежь на вечернее гуляние.
Первыми, конечно, прибегали мы, десятилетние – двенадцатилетние мальчишки и девчонки.
« А ну, Зойка, давай выходи в круг, пока мамка твоя не пришла за тобой. Как ты там про меня поешь?» - говорил Михей, подталкивая одной рукой в круг нашу голосистую певунью, а другой, наяривая «барыню». Зойке только того и надо.
« Гармонист, гармонист,
Не гляди глазам вниз,
Гляди прямо на меня,
Завлекать буду тебя», - звенел ее голосочек.
А тут и Раечка, с Галкой выходили в круг и наперебой выкрикивали свои частушки.
«И пляска здесь,
И гулянка здесь, - начинала Раечка,
Только нет здесь одного:
Залеточки моего!» - подхватывала Галя.
« А, как же нет, а я кто же не жених, что ль ваш, - смеялся Михей. А вон, сколько вздыхателей стоит,- кивал он в сторону мальчишек, которые смущенно шмыгали носами, поглядывая в сторону Раечки. Уж больно она была хороша, наша первая деревенская красавица!
Мне тоже очень хотелось плясать, но я была очень несмелая и выходила в круг, если только Саша – моя задушевная подружка вытаскивала меня за руку в круг, в котором уже все девчонки выделывали кренделя, поднимая столбом пыль.
«Хорошо тебе смеяться,
Тебя мамка родила,
А меня родил папанька,
Мамка в армии была», - выкрикивала я тонюсеньким голосом, не понимая, о чем пою.
«А ну, домой, мелюзга, спать уж пора, распелись тут, - слышала я голос Шурика, моего старшего брата. Сердце замирало. Все, сейчас старшие ребята прогонят нас домой спать.
Ночь опускалась над селом, затягивая его синими сумерками, и мы, разгоряченные от плясок, бежали по домам, но все еще долго слушали, лежа в постели, песни сельской молодежи, веселившейся до утра.
Сколько деревенских девушек вздыхало по Михею, а он так и не отдал свое сердце никому из них!
Как- то раз, в начале лета, на краю села, на Зеленой поляне,
(так назывался колхозный луг), поселились на все лето три цыганских семьи.
Цыгане кузнецы были знатные, а в колхозе не было ни одного настоящего кузнеца.Вот и договорился они с нашим председателем колхоза о временной работе в кузнице. С утра до самого вечера теперь разносился по поселку веселый перезвон молотов. В нем вовсю кипела работа: цыгане ковали для колхоза бороны, плуги, подковы для лошадей. Бабам делали ножи, мотыги; мужикам – топоры да вилы.
Михей, как завороженный крутился около кузни, осваивая кузнечное искусство, благо был он парнем смекалистым и толковым. Он буквально на лету осваивал их мастерство. Вскоре даже научился у них делать железные розы с шипами на проволочных стеблях и украсил ими свой новый палисадник, удивляя деревенских смелой выдумкой.Около него поставил новую лавочку, и теперь по вечерам восседал на ней с гармошкой в руках, как самый завидный, красивый жених деревни.
Цыгане народ веселый, задорный. Поначалу по вечерам пели и плясали под гитару на Зеленой поляне, а потом потянулись шумной гурьбой к Михееву дому.
Вся деревня приходила поглазеть на пляски цыган и послушать их песни. Цыганки в ярких, красивых пышных длинных юбках порой плясали до самого утра.
Это было зажигающее зрелище, а песни их были такими же, как и у нас в деревне в большей мере народными. Пели и про одинокую рябину, и про ямщика, замерзающего в степи, и про коробочку, в которой есть и парча, и жемчуг, вместе с нашими деревенскими певуньями.
Иногда и мы, мелюзга, как нас называл Михей, расходились вместе с родителями по домам уже далеко за полночь. А молодежь веселилась до утренней зорьки.
Михей, играя, как завороженный смотрел на Раду – восемнадцатилетнюю цыганскую красавицу. Гибкая, тоненькая цыганочка, словно волшебная фея, движением и рук, и глаз манила его к себе, приглашая в круг танцующих. Тогда он передавал гармошку другому нашему гармонисту Витьке Григорьвичу
(он так сам себя прозвал) и приглашал Раду на вальс, и они кружились вместе уже до утра, не замечая никого вокруг.
В сторонке от танцующей молодежи, всегда, молча, стоял цыганский парень Петр. Он тоже, как и Михей, смотрел только на Раду.
Так весело прошло то деревенское лето.А осенью цыгане свернули свои шатры и засобирались в дорогу. Накануне плясали и пели на Зеленой поляне до утра, жгли костры, жарили шашлыки, угощали наших мужиков и баб, обещая на следующий год вернуться сюда опять. Председатель щедро расплатился с ними за выполненную работу, поблагодарив за то, что обучили кузнечному мастерству Михея, который с завтрашнего дня теперь становился главным кузнецом колхоза. Вот тут-то и попросил слова Михей.Глядя прямо в глаза отцу Рады, сказал, что хочет взять в жены его дочь.
- Как скажет Рада, так и будет, - ответил цыган, к всеобщему нашему удивлению.
- Я согласна, отец, - ответила Рада, смущенно прячась за спину Михея.
- Не быть тому! Все оглянулись на Петра,который выхватил нож из голенища сапога.
От ярости некрасивое лицо цыгана стало просто лицом разъяренного чудовища.
- Она только моя и ничьей больше не будет.
- Утихомирься, Петр, ушли те старые времена, когда отцы наши решали нашу судьбу, - я уже сказал, что будет так, как скажет Рада, - ответил ему отец Рады. К тому же ты знаешь, что мы не можем с вами породниться еще раз….
Немногие из нас знали, что Петр был названным братом Рады (мать Петра, овдовев, вышла замуж за отца Рады).
Свадьбу играли по цыганским обычаям, прямо на Зеленой поляне. С утра готовили котлы с едой, закупали угощения, а сама свадьба началась только ближе к вечеру. Рада, в длинном красном платье, с вплетенной в косу березовой веточкой, веселилась, казалось, больше всех. Только Петр сидел вдали от всех, мрачнее ночи.
К утру, брат невесты должен был расплести косу невесты. Видели бы вы, как не слушались руки Петра, выполняя это задание по обычаю цыган!
Поутру, на первой зорьке, родные жениха должны были дать выкуп родным и близким невесты. Свекровь Рады высыпала прямо на поляну целое ведро конфет, которые тут же расхватала детвора. А дальше с нами, деревенскими, родственники Рады вежливо распрощались. Это теперь я уж знаю, что проверяли невинность невесты с помощью обычая «гуляние простыни».
Еще три дня гуляла веселая свадьба, а на четвертый – цыгане уехали неизвестно куда.
Хорошо зажил Михей с молодой женой. Мать Михея - тетя Поля, души не чаяла в невестке. Рада оказалась невесткой послушной, работящей. Днем вместе с нашими женщинами работала на колхозных работах, а вечером хлопотала в доме, благо дел хватало и ей, и свекрови. Михаил-то с утра до вечера пропадал в кузнице. Постепенно Рада заменила длинные цыганские платья деревенскими, коротенькими, и стала совсем нашей, деревенской женщиной.
Весной у них с Михеем родилась дочка, и назвали они ее, по настоянию Рады, Любой, что в цыганском понятии означает любовь.
Люба подрастала, и года в три стала настоящей плясуньей. Плясала с нами в кругу не хуже матери, забавно тряся плечиками, ну совсем, как Рада!
Однажды Рада вместе с Любой уехала на похороны отца и … не вернулись. В селе говорили, что по цыганским обычаям родственники русского мужа не имеют права присутствовать на похоронах родителей жены. Говорили разное, кто во что горазд на выдумки. Рада не возвращалась. Михаил бросился искать жену, но след их табора, словно простыл.
Ох, и затосковал Михей. Неслышно стало теперь по вечерам его игры на гармошке.Сделал он в кузнице два железных сердца, скованных заклепкой, и повесил их над воротами, ожидая Раду с дочкой. Не верил, что могла она не вернуться к нему по своей воле.
Через год, темной ночью, Рада постучалась в дверь мужа. Михей, в потемках, не сразу узнал свою жену. Исхудавшая, в грязных цыганских обносках держала она на руках маленького ребенка. Люба бросилась к бабушке, громко плача, выкрикивая что-то непонятное по-цыгански.
Что уж с ней там случилось, мы так и не узнали толком. Поговаривали, что Петр взял ее силой и принуждал жить с ним. Однажды ей удалось убежать от него к Михею, не надеясь, что он примет ее обратно с ребенком Петра, ведь их с ним обвенчали даже в церкви.
Рада очень боялась мести ненавистного цыганского "мужа".
Через день, семья Аксютиных, навсегда покинула наш поселок. О них теперь нам только напоминали заколоченные окна их старенького дома. Спешно продав всю живность односельчанам, они впятером уехали в неизвестном никому нам направлении. Говорили, что вроде бы в Севастополь, к старшему брату Михея.
А через день после их отъезда в поселок явился разъяренный Петр с двумя цыганами, но нашел только брошенный дом, с закрытыми воротами, на которых красовались два железных сердца Михея и Рады. Схватив рядом лежащую кувалду кузнеца, он с силой ударил по ним, да так, что не сердца, а кувалда, служившая нашим жителям ни один год, развалилась на несколько частей.
… Стою, вспоминаю и, словно бы возвращаюсь в детство. Как же давно это было!
Все с годами заросло уже лопухами и крапивой, покрылось толстым слоем пыли, но мне кажется, что где-то в пыльной горько-сладкой полыни, совсем рядышком лежат со мной два любящих нержавеющих железных сердца Рады и Михея.
Говорят же, что настоящая любовь никогда не ржавеет.
|
--это от меня ---
