Баня. «Первая шеренга, подойти к забору, оправиться!» - прозвучала команда. «Господи, неужели так на два года?!» - тоскливо подумал, в частности, я, но к забору послушно прошагал, разомкнул молнию на джинсах (тогда только у меня одного были джинсы – отец из Америки привёз!) и мимолётно удивился – в первый раз, как безусловно действует команда.
Помочившись, мы вернулись на место, нас заменила вторая шеренга, потом третья… В баню всё не впускали. Чего-то там было не готово. Помню долгий тёплый южный вечер, сыроватый запах земли и травы. Мы стояли в строю и вдыхали, вдыхали этот запах, как будто хотели надышаться перед совсем другими, новыми, жёсткими, ещё неведомыми запахами… Наконец, мы вошли по команде, стали скидывать с себя гражданскую одежду (можно было за казённый счёт отправить её домой, но, по-моему, почти никто это не делал), получать по кусочку мыла и отправляться в помывочную. Собственно, это была просто большая, мест на пятьдесят, душевая. Постояв под душем, мы возвращались, получали нижнее бельё простое и нижнее бельё тёплое (была ведь уже середина ноября, зима проглядывалась, хоть и Ростов-на-Дону), портянки, хлопчатобумажные бриджи и кители ещё без погон и петлиц (мы их потом пришивали сами), сапоги…
Это была первая баня из положенных ста четырёх. Многие потом отмечали их на карманном календарике. Эта, в виде исключения, была в пятницу. Остальные – по средам.
Хорошо запомнилось только, как нас водили в баню с губы (см.Губа) Я сидел в одиночке, и мне положено было мыться отдельно от всех. Выводной жутко нервничал и торопил – ему надо было успеть отвести-привести всех между обедом и ужином. Я же скандалил и требовал «уставных» два часа на помывку (мне, конечно, столько было не нужно, но давил принцип) Уже выйдя с губы, обнаружил, что по Уставу-то на помывку полагается сорок минут, а отнюдь не два часа. А выводной этого не знал, а туда же – обслуживал губу!..
Бардак. Он в армии, по определению, везде. Видимая чёткость приказов только обнажает этот постоянный, сущностный бардак.
Например, послали нас как-то с Витькой Синяшиным подложить кирпичи в осыпающуюся стену. Старшина, незабвенный Виталий Демьянович, чётко отдал приказание, указал фронт работ, лично выдал мастерки и сообщил, где брать цемент для раствора и кирпичи. Даже старшего, как положено, назначил – Синяшина. Дел было, честно говоря, часа на два от силы. Я, по интеллигентской слабости, рванулся было замешивать раствор, но Синяшин, потомственный московский пролетарий, меня остановил.
- Для начала перекурим! – заявил он.
Мы перекурили, я опять рванулся, но тут Синяшин осведомился, нет ли у меня денег на пирожки. Деньги нашлись, и я сходил в буфет за пирожками с капустой и повидлом. После них, естественно, ещё раз перекурили.
- Давай пару кирпичей положим, чтобы вид создать! – предложилСиняшин.
Вид мы создали и опять, хотя мне лично не очень хотелось, перекурили. И только мы собрались положить ещё парочку кирпичей, появился Виталий Демьянович с проверкой.
- Тут пахоты на два дня, не меньше! – солидно сказал ему Синяшин (чуть позже мы прозвали его Швейком, и он не обижался) Виталий Демьянович нас похвалил и исчез уже до обеда. Бездельничать было почти обременительно, курить не хотелось, но погода в тот день стояла чудесная, несмотря на совсем ещё раннюю весну. Нас даже чуток разморило на солнышке… В общем, чинили мы эту стену и после обеда, и назавтра. Синяшин хотел было урвать ещё денёк, но уж слишком мал был «фронт работ». Кстати, Виталий Демьянович потом объявил нам благодарность перед строем.
Тогда я был ещё молод, зелен и, как уже говорилось, с проклятым интеллигентским прошлым. Синяшин, благодаря своей биографии, просекал жизнь тоньше. Однако, когда года через полтора меня направили в «стариковскую команду» на строительство стрельбища, я уже понимал службу как положено. Строительные работы на стрельбище велись до того, как мы прибыли в часть, все два года при нас, и, разумеется, остался задел для следующих «стариков» Это был наряд именно для старослужащих, которым было уже необходимо отдохнуть от службы: слева речка, справа арбузная бахча, чуть поодаль свиноферма с молодыми казАчками, а машину с проверяющим видно – по степи – от горизонта. Успевали и одеться, и взяться за лопаты. Мы копали там какую-то траншею. Какую и для чего – я не поинтересовался, да, может, никто и не знал. Копали мы её с неделю, а потом приехал незнакомый майор, судя по всему - инженер, и выяснил по бумагам, что мы не там копаем.
- Ах ты, Боже мой! – обеспокоились мы. – Так бы и в Москву вернулись, оставив траншею неправильно выкопанной! Придётся закапывать…
Интересно, что офицеры с нами не только не спорили, но и, как и когда-то Виталий Демьянович, регулярно поощряли благодарностями перед строем. При этом всё ведь внешне работало чётко: нас отвозили по утрам, привозили обед в специальных бидонах-термосах, вечером возвращали в казарму, по средам был выходной – банный день. (Ну и, конечно, воскресенье – это святое)
Может быть, это я один служил в подобной части? Так называемая боевая подготовка занимала у нас настолько мало времени, что почти и не запомнилась. А рабский труд – он и есть рабский труд. По крайней мере, в наше время, когда взятых в рабство уже не едят, как раньше. Когда-то и труд из-под палки мог быть привлекательным – всё-таки на обед не употребят, есть стимул. Сейчас такового стимула, слава Богу, нет. Так что рабский труд стимулировать почти что и нечем…
Да, насчёт боевой подготовки. Три раза в неделю, после утренней поверки, мы полчаса баловались с противогазами (рота охраны в это время завтракала, а нам полагалась вторая смена) «Внимание, газы!» - командовал сержант, и мы нацепляли противогаз. Через несколько секунд по команде «Отбой!» опять прятали его в сумку. Лично я научился нацеплять маску за три (три!) секунды, правда, для этого надо было держать сумку незапертой. Остальные дни по утрам (кроме, конечно, святого воскресенья) мы занимались строевой подготовкой. Хорошо нагоняла аппетит, надо сказать… Ну, как и чему мы учили курсантов, демонстрируя им технику, это отдельная песня, слова которой я, как уже говорил, почти забыл.
Апофеозом объединения сущностного бардака и внешней чёткости приказа был, очевидно, штаб, где я послужил с год в качестве самого грамотного из призыва. Как-то мы с моим прапорщиком Василевичем (что-то вроде заведующего канцелярией) получили приказ: проверить штатное расписание и офицеров, и прапорщиков, и срочнослужащих и вернуть всех на соответствующие места. Это оказалось совершенно невыполнимой задачей.
Начальник столовой, например, занимал в штатном расписании место старшины первой группы. Тот числился помкомвзвода связи, и т.д. Это ещё полбеды – у прапорщиков денежное довольствие зависело только от выслуги лет, а должность была делом второстепенным. У офицеров же оклад зависел от должности. Тем паче – у «срочников»: три восемьдесят в месяц на должности рядового и десять восемьдесят на должности, скажем, младшего сержанта – нешуточная разница! Возясь со штатным расписанием, я обнаружил в нём пустую клеточку. Забыл, как называлась должность, но предназначена она была аж для старшего сержанта – двадцать восемьдесят в месяц! Я попытался провести интригу, чтобы, оставаясь в штабе, занять эту клеточку и спокойно расти в ней, пришивая новые лычки к погонам. Не получилось, уже забыл почему! Так она и осталась пустой. Ну и капитаны, старшие лейтенанты и лейтенанты остались, в основном, на своих старых местах, иногда фантастически не соответствующих их реальной службе. Наш начальник отделения старший лейтенант Бурак, в частности, вырос до капитана на должности начальника ремонтных мастерских; а их реальный начальник, давно уже капитан, добивал свою выслугу лет на должности инженера-механика из инженерной службы. Тот, в свою очередь… Боюсь, однако, наскучить повтором.
«Возможно ли, что в мире ином можно быть счастливее, чем в этом мире весной?»
А.К.Толстой. Из частного письма.