Встретимся в аду?..

Встретимся в аду?..
Я вернулась в дом. Я накрыла тело покрывалом.
Налив в стакан «крепкого», сделала несколько глотков, но не согрелась. Меня по-прежнему трясло. Вызвать милицию? Позвать администрацию комплекса? Позвонить маме? Адвокату? Удавиться? Утопиться? Отравиться?..
Я налила еще виски. Много налила, полный стакан, до самых граненых краев. Рухнула на кровать.
Где-то в середине ночи в моем доме кто-то появился. Проснувшись от звука шагов, я подумала: «Кто может разгуливать по дому, когда на пятидесяти метрах – только я и труп?»
Оторвав голову от мягкой подушки, лениво глянула в сторону, где покоилось тело, завернутое в покрывало. Покоилось…
На месте лежащего тела валялась шелковая мужская пижама. Я туго соображала, я так много выпила накануне. Встала и, как лунатик, пошла по наитию. И оказалась на кухне своей городской квартиры.
Включив свет, я увидела голого мужа, рывшегося в большом, но пустом холодильнике. Он, как ни в чем не бывало, произнес:
– Есть хочу. Ужас, как хочу. Неужели ничего нет?
– Сыр на полке, – ответила я, а потом спросила: – Почему ты голый?
– Жарко, душно. Надо бы кондиционер исправить, мастера вызвать. Лето только началось. Все впереди.
– Что впереди?
– Жара.
Значит, убийство мне приснилось?.. Я убила его во сне?
– Слушай, я пойду спать. Завтра трудный день…
Я оставила его, жующего, а сама, счастливая, забралась в постель. Пить нужно меньше…
Утром меня разбудил телефонный звонок. Какая-то странная тетка спрашивала, будем ли мы освобождать бунгало или останемся еще на сутки.
Повернув голову вправо, я увидела тело, накрытое покрывалом.
Мы остались еще на сутки. Я и мой покойный муж. Я перенесла его на веранду, там прохладней, а в домике отключила автономное отопление.
За окном посыпался первый снег. Быстрый, мелкий, пронизывающий до костей снег-дождь. Здравствуй, настоящая зима. Дождались.
Я натянула боты и надела дубленку. Возникла необходимость произвести разведку местности. Узнать, где находится лодочный причал. И можно ли взять лодку в аренду. Или купить. Или украсть…
– Вы что, барышня, какая лодка? – удивился сторож. – Такая непогода!
– Я заплачу. Хорошо заплачу! Много заплачу, – моя истерика мгновенно вызвала его подозрение.
– Вы что, убили кого-то? – вежливо и трезво спросил он меня.
Я развернулась и ушла. Вот дурак!
Перешагнув через труп, лежащий поперек веранды, я вошла в дом. В таком холоде я не доживу даже до вечера. А ему что? Ему не холодно.
«Ты обо мне никогда не думал! Никогда! – кричала я шепотом, пиная его ногами. Зная, что он не встанет, не поднимет головы, руки, я взбеленилась. – Ты что, не мог просто потерять сознание? Или получить сотрясение? Тебе обязательно нужно было умереть, да? Что я теперь скажу детям? Ты подумал, как я вернусь в наш дом?»
Не шелохнулся.
Я надела его свитер, подвязала горло его шарфом, укрылась пледом и закрыла глаза.
…То утро родилось на свет бойким и счастливым. Солнце, раздвинувшее облака, светило как никогда приветливо.
Люди, проходившие мимо, улыбались мне, а я – им.
Что-то должно было случиться тем днем. Что-то удивительно хорошее. Мои семнадцатилетние ноги несли меня вприпрыжку по Невскому проспекту.
Он ел мороженое. Я увидела его издалека. Я думала, что такие красивые мужчины бывают только в импортном кино (целуют красивых женщин, ездят на дорогих авто). А он ел сливочное мороженое и разглядывал полупустые витрины Елисеевского магазина.
Необъятная страна содрогалась в предсмертных судорогах, но мы об этом не знали. Не анализируя Сегодня и не гадая о Завтра, мы жили здоровыми эмоциями и полноценными сиюминутными ощущениями.
Я родила троих детишек. Одного за другим – в надежде, что подниму их с легкостью в советской стране, но мне показали большой кукиш, обеспечив копеечным пособием по безработице. Чума-перестройка. Она пришла и обозвала белое черным, хладнокровно разрушив монолитный фундамент порядочности, образованности и интеллигентности. Пришло новое время, давшее видимость свободы и абсолютную реальность безденежья. Пришло время деятельных людей, умеющих вцепляться зубами в свое и чужое.
Несколько лет впроголодь научили нас многому. Пришлось кое-что переосмыслить. Отказаться от старых привычек, надежных друзей и честного слова.
Необходимость принять новые правила игры в новом дне уже не шокировала. Кто не перестроился, тот погиб!
Некоторые из тех погибших оказались у вонючего помойного бачка, другие были замечены мной в ленивом попрошайничестве в переходах метро и только малая толика из них сохранила в себе мужество влачить жалкое существование от зарплаты до зарплаты, подсчитывая в закромах пакетики с мукой, сахаром и крупой.
Прославляя их мужество, я всегда помнила о своих троих детях, которых надо было растить.
Я не представляла их моющими стекла чужих машин. Я видела их учащимися в университете. Сытых и счастливых.
Наверное, я уснула. Иначе – как оказалась во вчерашнем дне? В своей квартире.
Я собирала дорожную сумку. Заталкивая в нее теплые вещи, его и свои, я помнила, что за городом в это время очень холодно. Носки, шарф, варежки, перчатки, свитера, боты – все поместилось. Между осенью и зимой, когда календарь показывает конец декабря, а на улице хлещет дождь, пригодятся и резиновые боты.
Выходные дни мы проводили вне городской квартиры. Это устоявшееся семейное правило. За городской чертой легче восстанавливается уставший за неделю мозг. Мы выезжали или на дачу, или в пригородные дома отдыха.
Чаще уезжали одни: у наших не грудных детей появилась своя личная жизнь, которая крепкими веревками привязала их к городской суете. Это понятно.
Укладывая его спортивный костюм, я по инерции проверила внутренние карманы. Не потому, что хотела что-то оттуда выудить; просто раньше не единожды бывало, что сдавала в чистку вещи с деньгами.
Нашла письмо. Маленькое, аккуратное письмо, надушенное дорогими духами.
Я знала, от кого оно. Знала, потому что догадывалась давно. Догадывалась, но молчала. Молчала, оттого, что боялась говорить.
Она была женой высокопоставленного человека. Большого чиновника, вальяжно, цинично и безнаказанно правящего новым временем. Он тоже знал об этой связи. Он был старше ее на двадцать пять лет, и ему было интересно наблюдать.
Переложив письмо из его кармана в свою сумочку, я подумала, что оно не стоит шума и выяснения отношений. Зачем портить наступивший выходной день?
…Я открыла глаза, потому что замерзла. Я отключила отопление, чтобы он не разбух. Я вспомнила о нем – лежащем на веранде, и о письме – лежащем в сумочке.
Достав письмо, я вышла к нему.
«Ты видишь его? – спросила я. – Я тебя любила. Когда-то я не могла без тебя дышать. А теперь не дышишь ты, и я не задыхаюсь. Видишь, все проходит! Когда-то ты сказал мне об этом. Сказал, что проходит все. И любовь. И страсть. Остаются только дети, о которых и нужно думать. Скажи мне, с ней ты думал о наших детях?»
В нашей жизни было много разных женщин. Они приходили и уходили. Красивые и не очень. Вульгарные и строгие. Капризные и услужливые.
Их объединяло одно: они хотели моего мужа.
И вот он лежит, укрытый покрывалом, и ждут его холодные волны. Больше ничто и никто не ждет.
Ночью я вывезу труп, остановлю машину на мосту и сброшу свое прошлое в черную Неву.
Я гуляла по причалу. Моя расстегнутая дубленка крыльями раздувалась за спиной. Осталось только взмахнуть руками и оторваться от земли…
Ко мне подошел пьяный сторож, стороживший амбар с лодками.
– А где твой муж?
– Мертвый лежит.
– Правда? – он не удивился, задумался ненадолго. – За пятьсот я его спрячу так, что мама родная не найдет.
– Пятьсот чего? – не поняла я.
– О… – разочарованно протянул он в густую, всклокоченную бороду. – С глупыми женщинами я не связываюсь.
– Ты что, старовер? – поинтересовалась я.
– Да пошла ты!..
Он ушел, а я осталась стоять на холодном ветру.
Я стояла и думала, кому позвонить: маме, в милицию, адвокату?
Вспомнив о детях, я вернулась в дом.
С трудом подтащив тело к машине, я уложила его на заднее сидение. Включила зажигание. Отправилась проселочной дорогой, ведущей в сторону города.
Выходные пролетели, мой мозг отдохнул, пора принимать правильные решения.