Михаил. 1. О том, с чего все началось

             Часть первая. КЛЯТВА

                1.  О том, с чего всё началось.


                                                   Жил на свете рыцарь бедный
                                                   Молчаливый и простой
                                                   С виду сумрачный и бледный
                                                   Духом смелый и прямой
                                                   Он имел одно виденье,
                                                   Непостижное уму.
                                                   И глубоко впечатленье
                                                   В память врезалось ему
-     Хрен с ним, буду спать.
  Но не засыпалось.
  Арман Рясник ворочался с боку на бок уже часа два. Ему не давал покоя сон, привидившийся этой ночью.
  Отряд Армана стоял лагерем на островке в устье Андры. Со дня на день здесь должен был пройти караван купеческих судов из Вига. Так писал Арману вижский бургомистр, по сходной цене сообщавший пиратам кое - какие сведения. Этот караван и подстерегали морские разбойники, но в ту ночь их капитану приснился сон.
  Однажды после успешного набега Арман привел команду в пиратский вертоград Клишков, намереваясь дать ей неделю на отдых. В первую же ночь атаману привиделось пламя, охватывающее город со всех сторон и пожирающее его. Назавтра Арман увел свою банду прочь из разбойничьей обители, а еще через день туда нагрянули солдаты и купеческие наемники - от Клишкова не осталось камня на камне.
  С тех пор капитан стал верить в вещие сны, потому - то и не мог теперь успокоиться.
  Наконец Арман решился. Он выбрался из - под покрывал, нацепил ремень с мечом и кинжалом, одел плащ, намотал на ноги портянки, натянул сапоги и спрыгнул с борта ладьи, стоявшей на катках, на ровный как тротуар каменный берег.
  Пираты спали вповалку в ладьях, в палатках или просто на земле, подстелив под себя всякое тряпье и как сумев, прикрывшись от комаров. Посреди лагеря, рядом с едва тлеющими углями вчерашнего костра сидел часовой и смотрел на капитана сквозь опухшие веки глазами – вишенками.
- Спал, скотина? - спросил Арман.
- Как можно! Глаз не сомкнул.
- Брешешь, вижу, что спал. Вон и костёр потух.
-    Так светло уже.
- Сейчас съезжу раза два - три по твоей обезьяньей роже, тогда будет тебе светло! Давай поднимай всех, Брича сюда. Бегом, после получишь своё!
  "Зачем, капитан? Почему так рано? Глянь на реку, там тишь да гладь, никого, нет еще купцов. Дай же поспать еще! Смотри, Лауксар - утренняя луна, только вышел из зенита, солнце, и то, хоть и послало вперед себя зарю, но само еще не думает подниматься. Зачем же подниматься нам, спали бы да спали!" Эх, бесполезно спорить с капитаном, не то, чтобы он упрям, но он знает, чего хочет и приказов своих не отменяет.
    К Арману подошел Брич - первый помощник. Бывшая гроза дорог Леджинского уезда Кападдокии.
-   Что стряслось, капитан? - спросил Брич. Только он и еще один человек в банде мог вот так просто подойти к капитану и спросить: «Что стряслось?»
-   Сейчас объявлю. Пойди, разбуди Симена. Нет, постой, лучше я сам. Будь здесь.
       Вскоре весь лагерь был на ногах. Пираты с заспанными рожами  столпились вокруг костра, чуть не валясь с ног, пошатываясь, и решительно ничего не понимая.
-   Слушай меня! - все обернулись на голос капитана.
     Рядом с Арманом стоял его сын Симен. Симену не было еще четырех лет, когда к Арману, молодому в ту пору рыцарю, недавно схоронившему отца, пришел доверенный воеводы с монахами ордена Святого Онуфрия. Чиновник зачитал перед Арманом королевскую грамоту, которая обязывала молодого дворянина расплатиться с орденом по счетам своего отца.
-   Всего же – говорил он, подводя итог - по шести распискам надлежит уплатить заемных и ростовых - золотом -  семьдесят и две пятых червонца; либо серебром - семьдесят тысяч четыреста дукатов безотлагательно.
Семьдесят червонцев! Таких денег отродясь не то, что не имел, а в глаза не видывал Арман. На пять червонцев рыцарь снаряжался на войну, еще на пять снаряжал оруженосца, двух конных и семь пеших ратников! Даже если перепороть до смерти всех мужиков в фамильном имении, все равно не выбить из них податей за десятки лет вперед! Впору было хвататься за голову, но Арман сохранил спокойствие.
Была, конечно, еще возможность – отправиться в столицу, поклониться до земли королю Халаку, напомнить ему о верной службе и Армана, и сородичей, о древности и знатности фамилии… Но как раз они – древность и знатность – не позволили. Предки Армана не кланялись предкам Халака.
-     Что делать! - сказал Арман, подписывая бумагу - Имение и замок ваши. Скажи, святой отец, примет ли меня ваш орден под свое лоно смиренным иноком, чтобы остаток дней моих я мог провести в служении Владыке-Вседержителю и младшим богам?
-     О, господин!  - ответил монах - Этим вы окажете честь нашему ордену!
-    Тогда предоставьте мне ненадолго ладью, из числа ваших монастырских, чтобы добраться мне на ней до святых мест, приложиться к мощам великомученика Онуфрия, и там принять постриг от ваших братьев.
-     Думаю, владыка ордена вам не откажет.
Владыка не отказал. Через неделю в замок Армана приехал принимать имение монастырский приказчик на той самой обещанной ладье. Вечером Арман собрал на сход крестьян своей деревни и сказал:
-     Мужики! Нынче последний день я ваш господин! С завтрашнего дня и замок мой, и земля, и вы все перейдете в монастырское владение. Знаете ли, что это значит?
     Мужики молчали и не являли даже следа воодушевления - знаем, мол. Чего, мол, не знать. Арман продолжал:
-    Отец мой покойный шкуру с вас спускал, а монастырские приказчики все семь шкур спустят! Отец последнюю копейку отбирал, а монастырские собаки жадные и без порток оставят! Отцу вы в пояс кланялись да шапки ломали, а жрецам да настоятелям башмаки будете целовать, в пыли перед ними валяться!
     Мужики! Я не хозяин вам больше, и велеть не могу, да и был бы хозяин - не повелел бы души свои погубить, но кто хочет - оставайтесь жить под монастырем, а нет - айда со мной. Будем жить жизнью тяжелой, опасной, грешной,  зато вольной! Никому кланяться не будем, кроме Всевышнего, Голтуса - владыки морей да Кристины - владычицы четырех ветров!
     Вскоре Арман вышел в открытое море с двумя десятками своих бывших крепостных, только путь их лежал вовсе не к святым местам. Туда отправилась только красавица-жена Армана, а сына он взял с собой.
     С тех пор минуло ни много ни мало, двадцать лет. Отряд ходил уже на трех ладьях и насчитывал более сотни головорезов, отъявленных и не совсем, а их атаман не доставал теменем  своему сыну даже до носа. Симен ростом пошел в деда по матери – он был статен, красив, в бурю мог один управиться с ладьей, быка сбивал с ног одним ударом. В абордаже всегда первым перемахивал через неприятельский борт, ревя по-бычьи: «На дно! На дно! По золото! На дно!», - и сам укладывал секирой всякого, кто не слушался.
    Выкрик "По золото" означал, что разбойникам нужна не жизнь корабельщиков, а только груз, и что сдавшиеся без сопротивления будут отпущены на все четыре стороны, а если пиратам приглянется и судно, то всех пассажиров целыми и невредимыми доставят на ближайший берег. Но когда Арман атаковал корабль под флагом одного из монашеских орденов, то вся команда горланила хором: "По головы! По головы!" Поэтому капитан и носил свое прозвище - Рясник.
    Было дело, Арману посчастливилось взять в плен сразу восьмерых священослужителей. Два дня их преследовали, визжа, свища, гремя в кормовые барабаны и вопя свой угрожающий клич. Наконец достали корму кошками и взяли на абордаж. Монахов и связывать не стали - к чему, не стали связывать, не улетят поди, так и расставили вдоль борта к морю лицом.
И только Арман собрался вершить суд да расправу, как из одной шеренги гребцов, на скамьях ожидавших решения своей доли, вывалился в серединный проход широченный каторжанин, распластался на палубе и заревел:
-   Атаман! Атаман! Пожалей, атаман, не убивай! Кому хочешь шею для тебя сверну, сжалься только! Не убивай, возьми в банду, на куски за тебя резать буду, атаман!
-   Не трогать. – распорядился Арман – Ты, толстый! Как звать?
-   Брич я. Родства не помню, а сам из лесников… два месяца здесь вялюсь…
-   Вижу, что еще не отощал. Расковать его. Покажи, как лесничил!
Пираты освободили Брича от оков. Тот вооружился цепью, которой только что был прикреплен к скамье, прошел по палубе и взмахнул колком восемь раз – никто и не пискнул. И так деловито, привычно так по-свойски Брич проделал это, словно не восемь человек лишил жизни, а восемь колодок разрубил на  полешки.
-   Молодец. Пойдешь в банду, всех за тебя помилую.
Многие из пиратов уже тогда сообразили, что стоять Бричу по левую руку. Так и сталось.
Сейчас Симен, Брич и все остальные, ждали когда капитан объяснит, к чему весь этот аврал в такую рань.
-   Сворачивайтесь, спускайте ладьи на воду. Мы уходим.
Спросонья пираты соображали туговато, да и новый приказ капитана показался им несколько неожиданным.
-   Я не оговорился. Уходим сейчас же. Брич, проследи. Да, еще, пускай Степан будет в нашей ладье. Он спал сегодня на посту, потолкуешь с ним. Но не перестарайся. Вечером он должен стоять на ногах.
Несмотря на невысокий рост капитана и его худобу трудно бывало позавидовать попавшемуся ему под руку. Но Арман очень не любил бить своих подчиненных в наказание и обычно доверял эту процедуру Бричу.
Арман влез в свою ладью, которую пираты скатывали к воде. Потом в лодку поднялись Симен и кормщик.
      -   Куда держим путь? - спросил Армана рулевой.
      -   Вверх по Андре. К Аккас-реке и дальше по ней.
-   Почему туда? - спросил Симен.
-   Думаю, мы найдем там кое-что… поважнее, что ли, того, что взяли бы тут.
-   Почему ты так думаешь?
-   Об этом после. И по пути насадить двадцать багров на короткие древки.
       На реке было тихо, и звуки от всплесков сорока весел далеко разносились по ней. Пираты будут грести все утро, весь день, и только к вечеру достигнут своей цели. Всю дорогу Арман не проронит почти ни слова, лишь даст несколько указаний кормчему.
       Потом случится то, за что Арман проклянет себя, а затем и поплатится жизнью. И очень многие поплатятся своими жизнями.
       Пока же все только начиналось.