Любовь, настоящая романо камам, закружила Алю бешено и безжалостно. Лачо был неистов в своей цыганской страсти, кровь его пылала факелом и разжигала в груди девушки такое пламя, которое палило ей душу дотла, как напалмом.
Они проводили вместе ночи напролет, но цыган никогда не шел до конца. У самого предела он вдруг останавливался, как стреноженный конь, белел, но крепко держал себя в руках.
- Лачо, что дальше?
Они лежали на домотканом коврике в своем тайном местечке у самой воды, укрытые ветвями ивы, ставшей им цыганским шатром.
- Чего ты просишь, золотая?
- Что делать будем? Вон осень скоро, мне на работу надо, завтра в школу пойду, знакомиться. Бабка меня поедом ест, обещала матери написать. Дед переживает, слышала тут он молился, что бы ты пропал. Так и просил, веришь, - "Пусть сгинет". Даже греха не боится, вот что. Братья ходят смурнее тучи, как бы беды не было.
- Ну, насчет братьев ты не беспокойся, девочка. Все обойдется.
- Ты вроде как и не очень строишь планы нашей жизни? Нет? Лачо, правду скажи!
- Птенчик, рыбка моя, ма тут камам. Можешь не верить, все время думаю, как нам жить. Буду отца просить сватать, он Галю сватал, не впервой. Правда дед его проклясть грозил. Сложно это, Aлечка, сонечко мое рыжее. У нас русских в жены берут редко, я знаю только один случай. А сама - то ты готова с нами жить? Чтобы моей быть, цыганкой надо стать.. Многое в себе сломать. Многому научиться....А ты вон какая...светлая.
- Я на все готова. Лачо, я ради тебя на все пойду. Даже не думай об этом. Я с тобой!
Сентябрь обрушился неожиданно, как снег на голову. Аля совсем не думала ни о школе, ни о работе, барахталась в своей любви, билась, как птичка в сетке, и, блуждая в своём мороке, ходила в дальнюю школу, готовилась к урокам, разговаривала с учителями.
И только, когда познакомилась с детьми, девушка немного пришла в себя. У нее в классе учеников было всего десять, совсем неграмотных деревенских малышей, таких наивных и маленьких, что она не знала, как к ним подступиться, как их учить. Они были совсем не такими, как городские, которые уже к семи знали многое, были развитыми и яркими. Этих же, смотрящих на нее обожающими святыми глазенками, ей хотелось только тискать и целовать. Но каждое утро в класс входила строгая, немного смешная в своей серьезности рыжая и конопатая учительница, с высоко зачесанными наверх волосами, в простом платье со светлым воротничком и большим портфелем. У нее не было любимчиков , не было плохих и хороших. Вернее - не было плохих.
Она учила ребят старательно, ставила в измазанных тетрадках двойки ярким красным карандашом и пятерки радостным синим, высунув от старания язык . Бегала с ними по перелескам, пока солнце не начнет прятаться за самые высокие деревья, а потом, красная и взъерошенная играла в штандор в школьном дворе.
-МамАль! МамАль!
Аля посмотрела в сторону раздавашегося голоска. Опять! Сколько надо еще повторить этой крохе, что в школе учительницу надо называть по имени - отчеству! Малышка была сиротой, вернее жила с абсолютно спившимся отцом, ходила с синяками на худеньких ручках и учителя уже ни раз поднимали вопрос об интернате. Аля подошла, строго и уверенно взяла за птичьи плечики худенькую девочку и, с легких усилием, посадила ее за парту.
- Варя! Меня зовут Ангелина Ивановна. Повтори пожалуйста!
У крошечной девочки, в круглых светлых голубых глазенках набрякли слезинки, каждая размером с горошину. Она опустила голову, две остренькие беленькие косицы, схваченые не очень чистыми тряпочками встали торчком.
-Аан...гаали... Анга.... Ангаина Иванна.
Девочка немного заикалась, причем сильнее раза в три, когда волновалась. Аля подошла ближе, и строго добавила:
- Помнишь, как надо подзывать учителя? Поднять руку и терпеливо, молча ждать. Поняла?
Аля слегка погладила косицу, тронула Варю за ручку.
- Открой тетрадь. Напиши букву А . И целую строчку. Я подойду.
Малышка села, достала карандаш, с ручкой у нее совсем ничего не получалось и тихонько зашуршала по листу.
Аля вернулась к доске и продолжила урок. Но через минуту, краем глаза увидела, что Варя трясет маленькой ручонкой над головой, быстро, как зайчик.
- Опусти руку. Я закончу объяснение и подойду. Хорошо, что ты все так быстро выполнила.
Прошло еще несколько минут и Аля опять увидела, как Варя подняла руку, только уже просто полностью вытянула её вверх, а маленькое личико стало бледным, вдруг высветив все веснушки.
Аля испугалась и подскочила к малышке. Девочка встала, тихонько заплакала. Неожиданно для себя Аля подхватила ее на руки и почувствовала на сгибе руки что-то мокрое. Мокрые штанишки...
- Я писять хочу... прошептала ей девочка на ухо, вся сжавшись от стыда. На табуретке темнело влажное пятно. Сосед, противный, толстый Колька, сын завуча хихикал.
Никто не знал, как Аля рыдала в учительской, проклиная себя за дурацкую строгость. И не знала, что здесь, в маленькой деревенской школе, в её сердце уже зародился, засиял тот огонь, осветивший на все жизнь её душу. И на школьной доске в темнеющей учительской, отсветом из окон мерцали, переливаясь теплые отсветы деревенских огней
***
...Уже чувствовалась осень, подходил к своей середине октябрь, ивы облетели и на берегу, над свинцовой водой реки стало неуютно. Школьные дела совсем затянули Алю, она приходила домой без сил, отмахав шесть километров туда и шесть обратно, да еще и баба Пелагея все прибаливала, хозяйство неожиданно оказалось на ней.
К вечеру Аля просто падала, но все равно она ждала встречи. У нее в душе было как-то странно, щемило тупо, и предчувствие чего-то темного давило сильнее и сильнее с каждым днем. Да и Лачо все реже и реже приходил к её окну ночью, она впускала его, но он больше хмурился, думал о чем-то. На все её "почему" улыбался, касался легким поцелуем носа и отмалчивался.
Утро воскресенья выдалось прохладным и хмурым, Аля медленно шла от колодца с ведром, прохладные пальцы коснулись ее руки.
- Поговорить надо - сзади стояла Галя, в полупальтишке и грязноватом платке. Яркая юбка развевалась на ветру, позванивали серьги-кольца.
- Ты знаешь, что за Лачо сватали девку из табора? Давно причем сватали. а сейчас ее табор тут рядом встал, за рекой. Свадьбу готовят, что-то поздно. холодно уж. А потом уходить будут, дальше, к теплу. Скоро.
Аля пошатнулась, уронила ведро и ледяная вода окатила ей ноги.
- Нет...я...
Она больше не могла говорить, и бегом бросилась во двор. Во дворе, развязывая веревку на пологе, закрывавшем телегу, возился Борис. Аля было бросилась мимо, но он перегородил ей дорогу.
- Ну? - брат смотрел ей в лицо - Что? На тебе лица нет. Свалил? Я тебе говорил, не вяжись с ним. Парней нормальных мало?
Аля молча отстранила брата и, еле перебирая ногами, ушла в дом.
Бабка, то ли что-то узнала, то ли почувствовала, но Алю не трогала до вечера. Девушка пролежала вниз лицом на кровати до темна, и только когда луна стала большой и яркой, подошла к маленькому окну, выходящему в цыганский двор. Ей не хотелось плакать, она совершенно задеревенела, ни ощущая ни боли ни разочарования. Просто стояла и молча смотрела на искорки, отлетавшие от уже догоравшего цыганского костра...
Тут, кто-то распахнул тяжелую дверь дома, как будто она была бумажной! Дверь отлетела и стукнулась о стену. Тонкий противный голос отца выкрикивал какие -то цыганские слова, резкие противные, похожие на визжащий звук инструмента, впивающегося в металл. Лачо, который вышел первым совсем сгорбился, вжал голову в плечи и молчал. Отец откричался, подошел к сыну, что- то тихо начал говорить, вроде и не кричал. Лачо отвечал так же тихо, и тер и тер дрожащей рукой лоб. Аля очнулась, приоткрыла створку окна, тихонько, как мышка и прислушалась.
Она почти не понимала цыганский, но кое-какие слова уже узнавала.
В виноватом голосе Лачо слышались нотки покорности и смирения. Он говорил так тихо, что она различила только пару слов: чаюри, румны,
мэ банго ли, санакуно*.
И вдруг, подняв голову, он посмотрел прямо отцу в глаза - "Нанэ ада вавир прэ свето!!!"*
Отец не слушал. Он стоял под яблоней, рубил ребром ладони по столу и каркал только одну фразу. Аля ее знала и с мертвенным равнодушием слушала через приоткрытое окно - "Парно лубны"...*
Вышла Шанта. Отец развернулся и ушел в дом. Лачо посмотрел вверх и увидел Алю. В мутном свете луны её лицо казалось неживым. Лачо подтянулся на руках, но Аля отпрянула. Из темноты улыбнулась - " Я отпускаю тебя. Совсем".
Опять легла, без слез и чувств, глядя в белеющий в свете луны потолок, по которому, переливаясь прыгал небольшой перламутровый шарик, и вдруг уснула, неожиданно, сразу, как будто выключили что-то у нее внутри.
Аля спала крепко и не слышала, как на улице, у палисадника, в мертвую, в кровь бились Борис и Лачо, зверея, грызли друг друга, словно два одичавших пса.
*_________________
Чаюри -девушка
Румны - жена
Мэ банго ли - Я виноват
Санакуно - золотая
нанэ ада вавир прэ свето... - нету больше таких на свете
Парно лубны - белая шлюха
