Признание

- Женька, живой?!
Лёня, детина с двухметровым посохом и трехнедельной бородой, ввалился в  маленькую хижину, что ютилась на сжатом горными хребтами обрыве.  Петербургские студенты-филологи впервые в жизни выехав в дальнее  путешествие, уже заблудились в горных цепях Анд, оторвавшись от группы  своих сокурсников. В Перу. Прошли через джунгли, искупались в Амазонке,  нафотографировали множество редких птиц... И потерялись. Сотовая связь  отсутствует, городские удобства исключены. Но то было полбеды.  Неприятности начались тогда, когда Женя вывихнул себе лодыжку при  переходе ручья. Пока выбрался, насквозь промок в ледяной воде.  Простудился. Дальше хуже. Промозглой ночью его лихорадило. Кашель,  температура, слабость. На заре, к счастью, они набрели на эту самую  хижину. Кровля из сена, стены – хорошо подогнанные друг к другу камни.   Подобных пастушьих убежищ раскидано множество по склонам перуанских гор  на пути движения овечьих стад. Почва там бедна, корма мало, от того и  гонят скот далеко через лощины, целыми неделями, а то и месяцами.

Пастух, человек высокий и на редкость добродушный, жил один.  В качестве  транспорта ему служил пегий мул, а вместо сторожевой собаки – боевой  петух. Как он умудрялся собирать овец по узким склонам оставалось  загадкой.
Больного студента устроили на единственной лежанке.

- Это хорошо, что вы на моё место вышли, - промолвил пастух по-испански, - очень хорошо...

С этими словами он поднялся на небольшой выступ в скале и над туманными  вершинами потянулась нежная мелодия его свирели. Скоро и снизу, со  стороны озер, донеслись звуки, напоминающие гомон бубна с трелью  колокольчиков. А к полудню, на рассыпчатой тропе, раздался цокот  копыт...

- Аборигены к тебе шамана пригласили! – выпалил Лёня, едва заметив  движение проснувшегося сотоварища. – Они тут в горах особыми звуками  переговариваются и с ихней деревеньки курандероса принесло! То есть  лекаря. Он вроде как лечить тебя будет... так что ты не груби, лежи  смирно, можешь конечно ругаться... они все равно не поймут. Только руки  не распускай. Пусть шаман над тобой вениками потрясет и снадобьями  напоит... главное, чтобы помогло! Врачей с больницей нам пока далеко-о  не видать!

Женя что-то проворчал, тяжело вздохнул и отвернулся. Лёня отступил,  освобождая проход прибывшему старику в цветастом пончо и широкой шляпе.

- Дон Хуан. – Представился тот, расплываясь в улыбке.

- Очень приятно. – По-испански ответил Леня. Он даже попытался  поклониться, несмотря на то, что и так был согнут из-за не в меру  низкого потолка.

Войдя, дон Хуан вынул кнут и полоснул пару раз по дёрновому покрытию  пола. От свиста и силы щелчков на пастбищах испуганно заблеяли козы.  Впечатленный Леня вызвался помогать в разгрузке привезённого инвентаря с  крупного лошака. Можно было бы ожидать, что шаман привезет немереное  количество медицинских склянок, кульков с всевозможными семенами и  охапку трав. Но на камень, гладкий валун в углу хижины, служивший  местным туземцам алтарем, легло лишь несколько предметов. Пять аморфных  фигурок различных пород камней, пара человеческих черепов, сальная  свеча, сушенная тыковка, и стеклянная бутылка без этикетки. По четырём  сторонам валуна дон Хуан воткнул саблю, копье, меч и шпагу. Бубня на  местном языке заклинания, попрыскал водой на изумленного больного и  попросил оставить его с ним наедине.

Шаман готовился к работе вдумчиво и тщательно, предварительно напоив  Женю гадкой смесью из козьего молока и травяных настоек. Кашель тут же  улёгся и это вселило надежду на исцеление. Будучи в лежачем положении,  студент не видел, что именно делал шаман над алтарем, но слышал, как  зашипела смола, встрепенулся огонь. Вскоре над черепами заструился сизый  дым и запах, терпкий, но приятный, наполнил хижину мирным забвением.  Женя почувствовал, как голова его начала кружиться. Легко, будто от  низкого полета.

- А ты мужик ничего... – Сказал Женя по-русски, бросив взгляд на шамана.  - Красивый даже... нибось бабы до сих пор в твой фиг-вам ломятся.

Дон Хуан, неподвижный и умиротворенный, казался одним из тех каменных  изваяний, кои разбросаны по всей местности сельвы. Странные истуканы  прошлого, брошенные и выжившие, непо;нятые людьми, но оберегаемые  легендами.

- А ко мне девушки никогда не клеились. – Продолжал Женя. - Не привлекаю. Хотя...

Он осекся. Вряд ли шаман понимал его язык. Какой смысл говорить?  Неудобно как-то самому себе о собственной жизни рассказывать. Вдруг над  дымом, словно сверху, раздался низкий, приятный голос. Даже не голос, а  некое мычание... Это Дон Хуан, будто вторя мыслям больного, принялся  напевать, вернее мычать некую мелодию, но не подобно тем вокалистам, кои  извлекают звук для развития голоса... Мелодия эта была и вязкой и  дрожащей одновременно. Она побуждала к раздумью словно печальный дудук к  тихой медитации.

Женя вздохнул. Ему становилось легче и даже то, что лекарь не понимал его слов, перестало смущать молодого путешественника.

- Была девчонка одна. – Начал он. – Из соседнего детдома. Тонька звали.  Бузила всё, никогда ни в чем со мной не соглашалась... а она мне  нравилась. Честно скажу. В школьные годы косы ей оторвать хотел, а в  армии сердце так и защемило от тоски.

При этих словах шаман вдруг замолк. Женя поначалу этого не заметил. В  его памяти зашумело детство, глаза заслезились, будто их слепили летние  лучи. Тонька бегает за его летучим змеем... веселятся синицы над полем  подсолнуха...

- От чего тоска на меня нападала, спрашиваешь? – вспомнил о присутствии  «слушателя» Женя. – Я же перед самым отъездом сказать ей хотел... Люблю  мол... Жди меня... но так и не решился. Даже когда она на платформу  пришла, меня в армию провожать... Как заприметил её, так сердце  ойкнуло... Но я отвернулся будто не замечаю. И вдруг голосок её слышу.  «В следующем году из детдома выпускают. В Баку собираюсь…». Я как  ошпаренный подскочил, оглянулся... Она рядом стоит, на меня смотрит...  Ответа ждет.

Женя сглотнул. Воздух сжимался в его легких как в старой волынке и,  свистя, высвобождался, болезненно сдавливая глотку. Отдышался. Перед  глазами вновь возникла рука шамана с бутылочкой. Целительный напиток  помогал дышать. Выпил мелкими глотками, помолчал. Дон Хуан разжег свечу,  взял в руки тыковку-трещотку и принялся ритмично ею трясти. Извлекаемый  звук оказался более чем приятным. Он напоминал хруст рассыпчатого песка  от бега по пустыни. Или поспешное хлопанье крыльев огромной птицы у  гнезда... Мысли Жени будто от дуновения ветерка приобрели ту легкость и  мечтательность, о которой он даже и думать не смел, вспоминая о  последней встрече с Тонькой.

- Дурак я ведь был. – Ощутив облегчение, продолжал он. – «Ну и езжай,  раз надо» говорю. А она губы поджала. «И поеду» говорит... и смотрит на  меня... а я на неё. Сказать бы мне «Стой, мол, живи у моих родителей...  они тебе радешеньки будут... и я... я же, Тонька не могу без тебя...»  Ничего не сказал. «Пока, пока».

Дон Хуан опустил руку. Воцарившаяся тишина, после перестукивания мелких  зерен о сухие стенки тыковки, обернулась глухой бездной. Женя даже  ощутил нечто тянущее его вверх, не грубо, но легко... настойчиво.

- Погибла Тонька, - прошептал он, - ехала на автобусе где-то через  Кавказ, да водила заснул... Все ушибами отделались, а Тоньке убиться  понадобилось... место ей такое попалось... Благо местный священник рядом  оказался… покаяние принял… Но я вот что тебе скажу! – Вдруг  встрепенулся рассказчик. – Я же не сразу о её смерти узнал. Письма ей  писал… там-то и в любви признался… Мне только по возвращении из армии о  ней рассказали, воспи;тка её… и письма мне вернула… нераспечатанные. А  священник тот нашел меня и о её смерти рассказал. Мучилась она, но  улыбалась… обо мне думая…  Так я вот... здесь в горах, сижу иногда у  костра, ей заново письма перечитываю… будто с ней говорю… и хорошо мне  так…

Женя снова глотнул воздуха, пялясь взором в неровно-грязный потолок.  Шаман затянул свою мелодию, ноющую словно рана от грубо отесанного  кремния... рваная и никогда не заживающая.

- И чего это я с тобой откровенничаю? – Усмехнулся Женя.  – Располагаешь ты меня к беседе...

В ответ, как это ни странно, шаман согласно качнул головой. Неужели он  понимал его? Вряд ли! Но Жене было всё равно. Некое душевное облегчение,  спокойствие и даже радость начали стремительно наполнять его чувства и  закрыв глаза он в молчании пустил слезу.
***
Лёня глянул через плечо выходящего из хижины шамана. Женя лежал смирно,  как тот ему и советовал. Похоже, он даже спал. Его загорелое лицо  смягчалось той улыбкой, которую можно наблюдать на лицах детей, после  того как им вынули занозу. Боль ушла, понял Лёня.

- Сколько я вам должен? – повернулся он к шаману.

Тот отрицательно затряс головой, и лишь ткнул пальцем на Женькин рюкзак. Его внимание привлекла пачка пожелтевших писем.

- Так, не по-вашенски написано-то! – счастливо улыбнулся Лёня. – Ну да берите. Женька, думаю, на любую оплату согласится…

Как только в руках шамана оказались конверты с расплывшимися штампами и размокшими марками, тот довольно кивнул головой.

- Буэно, муи буэно... – Повторял он.
«Хорошо, очень хорошо».

- Ну и слава богу, что буэно! – Потер руки Лёня и, как только спина  шамана растворилась в плотном тумане ущелья, гаркнул по-испански. –  Когда мы можем двигаться?

Пастух недоуменно воззрился на студента. Лёня тоже несколько смутился, облизал губы и медленно, помогая жестами, произнес.

- Ты говорил... шаман... курандеро... Женя... больной... лечить...
Абориген наконец начал подавать признаки реакции, но не той, кою ожидал  его гость. Призывая к вниманию, он вытянул перед собой руку, сдвинул  лохматые брови и, выразительно тряся головой на каждом слове, почтенно  произнес.

- «Шаман» говорил, «курандеро» не говорил. Лечит «курондеро».  Дон Хуан – шаман, но не «курандеро».

- А кто же он?!

- Дон Хуан – «ичури».

- И что он делает, этот ичури?

Вопрос повис в воздухе. Пастух, казалось, не ожидал его. Он выпрямил  спину, недоуменно крякнул, обнажил крупные желтые зубы в подобии оскала.

- Ичури это очень почитаемый человек. – Неожиданно осевшим голосом  произнес он. – Ичури приходит к каждому... – Тут он вытянул шею и глянул  на Лёню черными как бездна глазами. – Приходит, чтобы покаяние  принять... перед смертью.