Русские идут

Уже пятые сутки над серым небом Равенсбрюка гремела отдаленная канонада, и заключенные концлагеря с надеждой прислушивались к ней. С каждым днем взрывы приближались. Казалось, земля вздрагивала от падения артиллерийских снарядов, отвечая на них отчаянными огненными всполохами, только концлагерь благополучно оставался в изоляционном круге среди всеобщего армагеддона.  

- Посмотри, как засуетились эсэсовцы, - шептались  меж собой узницы,  - значит, скоро наши придут. 

Польки, чешки, француженки, шведки, норвежки, югославки, румынки, русские спали в одинаковых бараках на нарах в три этажа и ежились от предутренней сырости. Стоял конец апреля,  но долгожданного тепла до сих пор не было, а значит, кто-то из них снова заболеет, и его выудят из общей массы пленниц специальным крюком, чтобы увести в газовую камеру. Несмотря на каторжный труд и более чем скудное питание, болеть в лагере нельзя, во время любого недуга надо твердо стоять на ногах, ибо малейшее покачивание привлекало к себе внимание надзирателей. 

А как не болеть, если заключенных поднимали в четыре утра и после полкружки холодного кофе в любую погоду держали на улице для переклички по два-три часа (такая же процедура ожидала и перед сном), а затем отправляли на работу, которая длилась более полусуток? Если к этому прибавить обед, состоящий из пол-литра воды с брюквой или картофельными очистками, и ужин с двухстами граммами хлеба, то вопрос  о здоровье несчастных отпадал сам собой.       

В последнее время над узниками издевались особенно изощренно, вместо пошивочной мастерской посылали разбирать развалины, находящиеся в трех часах ходьбы, и уносить оттуда по кирпичу в каждой руке. Кирпичи были никому не нужны, но подневольные покорно тащили их в немеющих от натуги пальцах. Идти в продуваемом ветрами хефтлинговском полосатом кринолине и деревянных голландских башмаках было тяжело, тело будто покрывалось ледяной коркой, а ноги стирались до крови, но малейшая хромота вызывала торжествующую улыбку на застывших лицах тюремщиков. 

Газовая камера, в которую одновременно загоняли сто пятьдесят женщин,  чадила  нещадно, её отравляющий мысли и дыхание смог злобной плесенью въелся в быт и сознание арестанток, не оставляя надежды на избавление.  До сорок четвертого года недужных убивали выстрелом в затылок, но после визита  Гиммлера, посчитавшего такой метод трудоемким и неэффективным, ситуация изменилась. 

А теперь вот канонада… И далекие взрывы, повторяющиеся регулярно и  заставляющие гитлеровцев покрываться красными пятнами… Даже невозмутимый главный врач лазарета  Троммер, сыскавший мрачную славу стерилизацией цыганских девчонок и лечением тифозных больных мочой беременных женщин, нервничал и брызгал слюной на чешскую докторицу, пытающуюся продлить жизнь пациенткам, пока не потерявшим способность шить одежду для немецкой армии. 

- В Освенциме еще хуже, я была там,  - успокаивала врачиха отчаявшихся подопечных и призывала бороться за жизнь. – Крепитесь, скоро нас непременно освободят. Русские рядом, они громят Берлин.

- Наши рядом, - поддерживали отчаявшихся захваченные в плен на поле боя в Крыму медсестры из Советского Союза, державшиеся со спокойной уверенностью в избавлении от неволи.  Жившие прежде в пропитанном чистым воздухом климате огромной страны, лишенные иммунитета к палочке Коха,  эти симпатичные, плотного сложения, девушки не страдали нервными расстройствами, не знали недомоганий.  Зато если заболевали туберкулезом,  свирепствующим в лагере, умирали от чахотки  через пять-шесть месяцев.   

- Странно, - удивлялись узницы и с завистью наблюдали за трепетным отношением друг к другу группы неразлучных подружек. – Грузинка, татарка, белоруска, украинка и только одна из них коренной национальности, а, поди ж ты,  - все они русские!

Чаще других в газовую камеру попадали изнеженные и впечатлительные француженки. Их, согретых южным солнцем и воспитанных на сентиментальных рыцарских романах, невозможно было  уговорить терпеливо нести свой крест во имя мифического освобождения, в которое они не верили.  Эти тепличные создания чрезвычайно боялись холодной воды и с придыханием называли пятна на своей коже красивым и непонятным для контингента словом - авитаминоз.
  
Зато норвежки по сравнению с остальными заключенными жили  не так плохо и по договоренности своего правительства с властями Германии  регулярно получали продуктовые посылки с  родины.  К тому же, время от времени за ними приезжали красивые автобусы кремового цвета под эгидой Красного Креста и, на удивление полупустые, увозили подданных норвежского короля в свободную жизнь. 

  ***  

-  Auf! Auf! Sofort! Alles mit! – среди ночи ворвались в барак эсэсовцы и стали прикладами расталкивать сонных, ничего не понимающих узниц. 
- Наконец-то, - пробормотала русская девушка Татьяна и протянула ладонь Верико, помогая той спрыгнуть с нар.  На днях грузинка стерла в кровь ноги и всеми силами старалась скрыть боль от мучителей.
- Наши близко, - откликнулась украинка и  неосторожно улыбнулась.
-   Bl;des Schwein , - заметив улыбку, стукнул кулаком Лесю в нос молодой и рьяный надзиратель Ганс.             

Девушка прикрыла истекающее кровью лицо лоскутом хлопчатобумажной материи, который подобрала в пошивочной мастерской и сжала от ненависти зубы.
Худых, похожих на обтянутые кожей скелеты, пленниц выгнали на аппельплац.  Прожекторы не светили, - гитлеровцы боялись советских истребителей, - даже собаки не лаяли.  Крематорий застыл в ожидании новой пищи.  

-   По техническим причинам вас  эвакуируют, - выступил перед узницами начальник лагеря. Впервые в его стальном голосе невольницы расслышали тревожные нотки. – Сохраняйте образцовую дисциплину, причин для беспокойства нет. Германия непобедима.  Хайль Гитлер!

- Провались пропадом этот Гитля вместе с его непобедимой Германией, - прошептала черноокая татарка Рамиля и пожала ладошку синеглазой белоруске Ванде.  Ванда уже неделю как кашляла, и подруги боялись, что она заразилась туберкулезом.   Пробовали уговорить ее лечь в лазарет  - бесполезно.
- Хотите, чтобы меня упекли в крематорий? – огрызнулась белоруска, и девушки замолчали.

По команде пленницы построились в шеренги, ворота распахнулись, и две тысячи женщин под конвоем солдат двинулись в темную мекленбургскую ночь. Советские медсестры шагали в ногу в первом ряду, образовав в толпе сомкнутую группу. Рядом, поддерживая старушку,  шли две ее дочери-чешки. Они уже полгода всеми силами спасали мать от газовой камеры: при помощи землячки-докторши закрашивали седину, лечили кровавые мозоли, подкармливали продуктами из пайков, подаренными великодушными норвежками.  

Стояла мертвая тишина, пропахший древесной смолой и влагой озер промозглый воздух приятно щекотал легкие, отвыкшие от запахов свободы.   

Постепенно глаза стали привыкать к темноте.  На ровной местности вольготно гулял ветер, он упивался  раздольем, кружился возле людского потока, отталкивался от него и летел по направлению к виднеющимся на горизонте горам.  Наслаждаясь рикошетом, зефир возвращался, чтобы потрепать по впалым щекам молчаливую процессию, гадающую, что ее ожидает в конце пути. 

Перед выходом на шоссе колонна остановилась, по  нему  привидениями плыли люди и животные.  На спинах у больших человеческих призраков висели ранцы, руки были загружены вьюками.  На телегах, в окружении пожитков, сидели маленькие людские фантомы. Все молчали.

- Наши так же бежали от линии фронта, - прошептала русская, но ее никто не расслышал. Жалела ли она этих немцев, Татьяна не знала.  Чувства злорадства, как ни странно, не было.
- Бедняжки, - вздохнула Ванда, но сзади ее одернули чешки, помогающие держаться на ногах больной матери.
- Русские идут,  - дуэтом произнесли они, - так фрицам и надо.  

Поскольку узниц из Равенсбрюка от шоссе оттеснили беженцы, пришлось шлепать по бездорожью. Деревянная обувь хлюпала, оставляя глубокие следы в грязевых лужах, она застревала в них и  слетала с ног, приходилось наклоняться, сдерживая наседающую толпу. И тогда раздавались выстрелы, охранники зорко сторожили свои жертвы. Кто-то вскрикивал и падал,  оставляя на чужой земле бренные, измученные войной тела.  

Светало. С лугов повеяло холодом и сыростью.  По шоссе уже двигались военные грузовики. Под ногами у Рамили звякнуло металлическое изделие. Она нагнулась и быстро подняла его. 
- Фашистская каска, - усмехнулась татарка и швырнула находку в сторону тюремщика. Залаяла собака.
- Тише! – шикнула на подругу Ванда, но охранник не прореагировал. Он остановился, оглянулся по сторонам и неожиданно свернул в сторону чернеющего соснового леса. Преследовать дезертира сослуживцы не стали.  

- Танк? – через какое-то время удивилась зоркая Леся и вытянула вперед руку. -  Смотрите, девочки, брошенный немецкий танк.
- К тому же, подбитый нашими, - возликовала Рамиля. 
- Или американцами, - подхватила одна из чешек. 
Русские переглянулись, но промолчали.

Наконец, около полуразрушенного городка объявили привал. Узницы опустились на пробивающуюся траву и, невзирая на холод и зверский голод,  мгновенно отключились от действительности. Разбудили их жуткие вопли. 

Завизжали и помчались в сторону придорожного трактира, пригибаясь к земле, эсэсовцы, заскулили, поджав хвосты, овчарки.

Шума слышно не было, но в высоком весеннем небе люди увидели пикирующий самолет. От его крыльев обдало ветром, с бреющего полета застрочил пулемет. Пленницы бросились ничком на землю, но мотор торжествующе взревел и самолет снова взмыл к перистым  облакам.

- Американцы, - проводив расширенными от ужаса зрачками аппарат, простонала Ванда. -  Я  заметила белую звезду. Зачем они стреляли в нас?
- Шутники, - хмыкнула Леся и сжала кулаки. 
- Уходим! - покрутив головой по сторонам и убедившись в отсутствии гитлеровцев, скомандовала Татьяна.
И невольницы, пользуясь переполохом,  провожаемые недоуменными взглядами товарок по несчастью, бросились в лес.  

Прошли, наверное, полчаса, прежде чем перепуганные эсэсовцы вернулись из трактира и построили в колонну обессиленных заключенных концлагеря, среди которых недоставало пять русских девушек.

         
***  

 
Русские идут! – эта фраза звучала на многих языках, оставшиеся в лазарете узницы концлагеря радовались как дети. 
- Русские идут! – слова незнакомого языка, принадлежавшего освободителям, походили на сказочную мелодию, и эти слова растягивали, прислушиваясь к их жизнеутверждающему звучанию. 

За забором, обнесенным колючей проволокой, с адским шумом взрывались снаряды, наполняя окружающее пространство очищающим огнем, но шум этот казался пленницам райской музыкой. Смерти не боялись, боялись возвращения в Равенсбрюк гитлеровцев, трусливо бежавших от Красной Армии.   

Не боялись даже тогда, когда увидели, как перед побегом немецкая подрывная команда минировала бараки, но, к счастью, один из заключенных мужского  концлагеря перерезал электропроводку к детонаторам и тем самым предотвратил катастрофу.

-Наверное, у русских будут раненные, - предположила чешская